Она схватила ручку и швырнула в меня:

— Ну ты мерзавка!!!

— Как и ты!

Люс засмеялась.

— Знаю. — Она с интересом осмотрела фигурку. — На собаку вообще не похоже.

— Я никогда не планировала стать скульптором.

В гостиной пылесосила наша домработница Джини, поэтому, прихватив снеки, мы с Люс направились в мою комнату.

Я следила за тем, как она рассматривает покрывало в розочках, коллекцию кукол, постер с картиной Джорджии О’Кифф [Джорджия О’Кифф — первая американская модернистка и ключевая фигура в искусстве ХХ века.] над кроватью. Глядя на комнату глазами Люс, я вдруг ощутила неловкость от того, какое там все девчачье, но, к моему облегчению, она улыбнулась.

— В детстве мне всегда хотелось такую куклу, — сказала Люс. — Я вечно разглядывала их в витрине со всеми этими аксессуарами и думала, какая больше всего похожа на меня.

— Я тоже, — сказала я. — Сейчас у них в коллекции появилась одна кукла с восточной внешностью, но у меня ее нет. А тогда самой похожей казалась Мелани с каштановыми волосами.

— Я тоже считала, что она похожа на меня больше остальных, — кивнула Люс.

Мы с интересом уставились друг на друга. Мелани, ни капли не похожая ни на Люс, ни на меня, неожиданно объединила нас.

— Мелани, — проговорила Люс, — кукла неопределенного происхождения — она может быть и кубинкой, и китаянкой, и представительницей любой другой национальности, какой ты только пожелаешь.

Мы обе усмехнулись, затем взгляд Люс упал на стопку книг у меня на тумбочке.

— Маркес? — Это произвело на нее впечатление.

Я поспешно пробежала глазами по корешкам. Люс имела в виду «Любовь во время чумы». Мои щеки снова залились краской. Я кивнула, надеясь, что она не станет расспрашивать меня о книге.

— И как тебе? — спросила Люс.

— Э, я только начала, так что еще не врубилась, что к чему. Но мне пока нравится. А ты читала?

— Летом, — ответила она. — Хорошо написано.

— Очень, — согласилась я, делая вид, что знаю, о чем говорю.

— А что ты думаешь о Флорентино? — спросила она.

— Он… довольно интересный. — Это было все, что мне удалось из себя выдавить.

— Да? Мне он сначала показался чересчур навязчивым.

Я сглотнула. Похоже, Люс не собиралась менять тему. Пришла пора сказать правду.

— Честно говоря, я ничего из этого не прочитала, — поделилась я. — В смысле я начинала и бросала.

Заменила большую ложь маленькой. Просто мне было слишком стыдно признаться в том, что все эти книги на тумбочке — не мои, а сама я в жизни почти ничего не читала, кроме журналов.

Я думала, Люс посмотрит на меня с усмешкой и жалостью, но вместо этого она облегченно вздохнула:

— Я тоже. Знаешь, как бывает, когда перечитываешь одну и ту же строку много раз и все равно не улавливаешь сути. Вот и у меня так же. То есть я дочитала «Любовь во время чумы» до конца, но с огромным трудом. Наверное, мне еще рано браться за такое, стоит попробовать снова через несколько лет. А «Историю любви» ты читала? — спросила она. — Если хочется чего-то романтичного и трогательного, это самая подходящая книга.

— Обожаю трогательные истории, — сказала я.

Она рассмеялась.

— Нет, правда, возьми почитать.

— Возьму, — искренне ответила я.

Люс плюхнулась на мою кровать и откинулась на гору плюшевых подушек.

— Я всегда удивлялась, зачем людям столько декоративных подушек, и вот теперь наконец поняла. Это так классно.

— Чаще всего они мешают, — сказала я, усевшись на другом конце кровати и поджав под себя ноги.

— А куда ты их деваешь, когда ложишься спать?

— Скидываю на пол. Особенно мне нравится это делать, когда я злюсь.

Люс провела рукой по бархатной поверхности подушки.

— Ну, рассказывай.

— О чем?

— О школе Святого Франциска. Что там за народ. Какие учителя. Что надо знать?

Я устроилась поудобнее на подушке для чтения. Всегда обожала давать советы.

— У каждого есть свой педагог-наставник, все пользуются семейными связями, подслушивают и подсматривают друг за другом, так что всегда надо думать, что говоришь. Не оставляй без присмотра учебники, особенно во время экзаменов: в любой момент они могут бесследно исчезнуть, и ты не сможешь заниматься и готовиться. Всегда веди себя так, как будто тебя фотографируют и завтра утром эти снимки появятся в газетах, — потому что так оно и есть на самом деле. Никогда не ешь начос в столовой и не откровенничай в переписках, сплетничай только при личной встрече, чтобы не осталось никаких доказательств. Во всем остальном — школа как школа.

Люс задумчиво крутила цепочку на шее.

— А что ты слышала обо мне?

— Твой папа — учитель. Ты перешла сюда из школы Святых Невинных. Тебя исключили. — Я посмотрела на нее, ожидая реакции, но по ее лицу нельзя было ничего понять. — Это правда?

Люс вздохнула:

— Мне не хотелось никому говорить, но это правда: мой папа — учитель.

Я закатила глаза:

— Да я не про то!

— А ты как думаешь?

Я думала, что она старается делать вид, будто ей на все плевать, хотя на самом деле это далеко не так.

— Вряд ли тебя исключили. Скорее всего, ты перешла по самой простой и скучной причине. Может, твой папа получил здесь работу, а ты не особо любила прошлую школу и решила перейти вместе с ним. Но кто-то уже пустил слух, и ты не стала ничего объяснять, потому что тебе нравится шокировать окружающих. — Я снова посмотрела на Люс, пытаясь понять, угадала или нет, но ее лицо оставалось непроницаемым. — Я тебя не осуждаю, — добавила я. — Сама на твоем месте поступила бы так же. Это вроде защитной реакции.

— Ты ошибаешься. — Люс пожала плечами. — Меня исключили.

Я растерянно помолчала, не понимая, говорит ли она правду.

— А за что?

Люс замялась.

— Мне запретили рассказывать.

Кто запретил?

Люс выдернула нитку из подушки. Похоже, случай серьезный, раз ей велели молчать, хотя мне трудно было представить, что Люс совершила один из тех поступков, которые сразу приходят на ум.

— Я только могу сказать, — проговорила она, — что это из-за парня. Но не в том смысле, в каком ты подумала.

Конец ознакомительного фрагмента