— Ваши показания уличают его. Вы пойдете в полицию и откажетесь от своих слов.

— Но о чем вы говорите? Как я это должна сделать?

— Я прооперирую вас еще раньше. Я перенесу кого-нибудь на более поздний срок.

— Еще раньше?!

Она полезла в ящик стола, пролистала какие-то документы и достала пожелтевший от старости лист бумаги.

— Вы не можете этого сделать. Это важный документ, — возразила я. — Люди ждут месяцами, годами…

— Да какой важный? Мы все равно не сможем прооперировать всех. Нет ни специалистов, ни оборудования, ни контракта с Национальным фондом здравоохранения. Разве вы не знали? Что будет более несправедливо: попасть на операцию из начала списка, из середины или с конца?

Я стукнула кулаком по больничному шкафчику так, что лежавшие в нем инструменты зазвенели.

— Через четыре дня? — предложила Маевская.

— Это несправедливо. Я не согласна! Это отвратительно!

— Через три дня?

— Завтра!

Врач внимательно посмотрела на меня. Прошлась по кабинету. Остановилась и снова посмотрела на меня:

— Хорошо! Я как-нибудь уговорю главврача. — Она размашистым движением вычеркнула что-то на пожелтевшем листе бумаги. — Я уже записываю, — сказала она, вписав мое имя и фамилию вместо того, кому не повезло.

— Зофья Вильконьская, — повторила я, чтобы убедиться, что она не ошиблась.

— Сделано. Но если вы не сдержите свое слово… то я бы не хотела оказаться на вашем месте!

Я должна была поблагодарить, но все произошло так быстро и было так невероятно, что я боялась, вдруг это окажется неправдой. Я убежала, чтобы Маевская не передумала или чтобы я не сказала что-то необдуманное, хотя такого со мной никогда не случалось.

Как я могла сдержать слово, данное Маевской? Она должна понимать, что в обмен на излечение бедра я пообещаю ей больше, чем председатель партии перед выборами.

Я оглядела коридор. Больные шаркали тапочками, проклиная свои недуги, медсестры были ворчливы, а врачей и след простыл. Мир выглядел нормальным. Даже бедро стало болеть немного меньше, как бы говоря, что, возможно, операция и не нужна. Но бояться было нечего. Ничего особенного. Они вскроют, подтянут то, что нужно подтянуть, что-то вставят, что-то уберут, и если человек это переживет, то будет как новенький. Снова можно будет ходить по лестнице, залезать на табуретку и в ванну. Чего же еще желать?

В прекрасном настроении я пришла в регистратуру. Здесь меня не любили. Но в этом не было ничего личного. Они никого тут не любили. Дело в том, что если бы в том месте, где человек впервые сталкивается с больницей, персонал был приятным, то тогда каждый захотел бы попасть в эту больницу. Тогда бы у них прибавилось работы, стало бы тесно и еще больше не хватало бы еды. А так было достаточно взять на работу в регистратуру нескольких грубых и ленивых людей, которые довели до совершенства искусство создания препятствий пациентам, и сразу же у многих людей возникало стойкое отвращение к посещению этой больницы. Они уходят, ищут другое место, отказываются. И все довольны. Всем это выгодно.

— Выписываюсь, — сказала я медсестрам, которые делали вид, что не замечают меня. — Спасибо за приятное пребывание.

— Подождите минутку, мы проверим, готова ли ваша выписка, — ответила медсестра. — Но я могу сразу сказать, что это займет какое-то время, потому что программа зависла. Мы тоже этим недовольны.

Я понимала, в чем дело, и уважительно к этому отнеслась. «Программа зависла» означало, что единственный человек, работавший в то время в регистратуре, в рабочее время выскочил в город по каким-то своим делам, а заменить его некем. Те, кто помоложе, могли отправиться на свидание с водителем скорой помощи в отделении интенсивной терапии в соседнем крыле. Я видела его несколько раз. Высокий и довольно красивый, но уж больно стриженый. Поэтому я уселась на стуле у стены и вместе с остальными стала терпеливо ждать, когда программа отвиснет.

Рядом со мной сидела мать с маленьким ребенком. Я готова поклясться, что именно этот ребенок в костюме кролика снимался в рекламе батареек, которые никогда не разряжаются. Как и в телевизоре, он бегал по кругу без остановки. Он совсем не уставал. А у меня только от одного его вида снова разболелось бедро. Черт бы его побрал.

— Малыш, иди ко мне, — сказала я с теплотой в голосе.

— Зачем? — спросил он, остановившись и подозрительно глядя на меня.

— Я дам тебе красивое красное яблоко. — Я улыбнулась и протянула к нему руки. — А если ты не любишь фрукты, то пряничный домик.

Испугавшись, он побежал к матери.

Наступили тишина и спокойствие.

Долгие часы, проведенные в приемном покое, вымотали бы кого угодно, но только не меня. Я была уставшей с момента пробуждения до момента отхода ко сну. То, что других утомляло, было для меня отдыхом. Я направилась к выходу.

Свежий воздух меня опьянил. Я долгое время не выходила на улицу. Я привыкла к некоторой больничной духоте. Медсестры редко проветривали палату, чтобы все чувствовали себя как дома.

Я направилась к трамваю, ловко пробираясь со своей тележкой между припаркованными на тротуаре машинами. К счастью, тротуар перед больницей был настолько широким, что машины на нем помещались целиком. Они не выступали на дорогу. Кое-где даже оставалось немного места для пешеходов. Я восхищалась водителями, которые, несмотря на тяжелое состояние, в котором они обычно поступали в больницу, могли самостоятельно добраться до машины и при этом так ровно ее припарковать.

Голод сжимал мой желудок. Бутерброда оказалось недостаточно. Мысль о том, что паштет мог быть вегетарианским, не давала мне покоя. Я решила поехать к торговым рядам на улице Стефана Банаха. На местном рынке кипела жизнь. К счастью, он менялся немного медленнее, чем остальная часть города. Здесь еще можно было купить хлеб, мясо, фрукты и овощи, а не только открыть счет, оформить страховку или купить кофе в бумажном стаканчике по цене суточного питания в санатории.

Мясной ларек выглядел как роскошный салон. Очередь в несколько человек. В основном пожилые дамы с тележками.

— Что для вас? — обратилась ко мне толстая продавщица в белом халате, когда подошла моя очередь.

— Этот окорок не слишком соленый? — спросила я.

— Нет, не соленый.

— Вы уверены?

— Никто не жаловался.

— Знаете ли, мне нельзя соленое.

— Наши мясные изделия не пересолены.

— Это хорошо, потому что я вот только из больницы, а вы знаете, какие эти врачи. Они соль называют «белой смертью».

— Я ем и не чувствую, чтобы было солоно.

— Тогда сто граммов, пожалуйста.

— Пожалуйста.

— Только если можно попробовать кусочек… Я должна быть осторожна. Понимаете?

— Понимаю. Конечно.

Она приложила нож к окороку.

— Чуть больше, — сказала я улыбаясь.

Она сдвинула его на миллиметр.

— Еще немного.

Она передвинула нож еще на два миллиметра, отрезала значительный кусок окорока и протянула его мне в одноразовой перчатке. Мамочки, я прямо задрожала. Давно у меня во рту не было приличного куска мяса.

— Будете брать?

— Нет, спасибо.

— Но почему? Соленый?

— Жирный.

Продавщица громко выдохнула. Когда она откладывала окорок на место, было видно, что она удивлена тому, что он жирный.

— А вот эта ветчинка? — спросила я.

— Соленая, — ответила она.

Я посмотрела на нее. Она на меня.

— А краковская колбаса?

— Сплошная соль, — иронично улыбаясь, ответила она.

Я тяжело вздохнула.

— Попрошу четыреста граммов.

— Вы уверены? Потому что она чертовски соленая, и вы сами сказали…

— Четыреста граммов, и, пожалуйста, порежьте потоньше.

— Конечно.

Она схватила колбасу, повернулась и вложила ее в ломтерезку. Кусочек за кусочком, кусочек за кусочком. Когда она нарезала половину, я поблагодарила ее и ушла. Пусть ест сама, раз жалеет клиентам.

Следующие продавцы были более вежливы, и я перекусила в рыбной лавке и пекарне, после чего продолжила свой путь. И тогда я увидела его.

— Что за дрянь вы мне продали? — обратилась я к круглолицему продавцу.

— Слушаю? — Он посмотрел на меня, высунувшись из-за своей лавки со всяким хламом.

— Да вы не слушайте, а смотрите.

Я подняла тележку и указала на дефект:

— Колесо отвалилось. Разве не видно? Еле держится. Временно подвязала.

— Мне жаль. Такое случается.

— Жаль? Вы мне обещали, что она мне будет служить вечно.

— Так сейчас говорят. Иначе никто не станет покупать.

Я посмотрела на него. Он на меня.

— Почините, — потребовала я.

— Я могу продать вам новую. Она будет служить вам… вечно.

— Почините это колесо.

— Сейчас уже не чинят. Это старая тележка. Не лучше ли купить новую?

— Вы тоже уже не так молоды. Хотели бы вы, чтобы вас заменили?

Он развел руками в знак того, что ничем не может помочь.

Ну что ж.

Я сделала несколько шагов на середину прохода и огляделась. Было довольно много людей.

— Прошу внимания! — обратилась я громко к прохожим. — Я покупаю на этом рынке уже много лет. Этот жулик продал мне тележку якобы высокого качества! Смотрите, какой у него бракованный товар!

Несколько человек обратило на меня внимание; этого было достаточно, чтобы круглолицый продавец взмок и стал нервно оглядываться по сторонам.