Нико склонял голову то на один бок, то на другой, будто понимал каждое слово — даже те, которые я произнести не могла.
Я попыталась поцеловать его острую мордочку, но пес вывернулся и скакнул к брату — Пабло тоже вышел на балкон.
— Марисоль пошла в туалет, — объяснил он. — А мне надо было срочно свалить от них.
Я вытаращила глаза, изображая полное потрясение.
— Да ты что? Неужели она какает, как все мы, простые смертные?
Брат хлопнул меня по спине, и я подвинулась, чтобы он смог сесть рядом на пол. Сделав длинный выдох, положила голову ему на плечо. Черные волосы Пабло, длинные и шелковистые, слегка щекотали мне щеку. Нико разлегся у нас на коленях и придавил всем телом, чтобы мы сидели смирно.
— Отличный ты гол забил, Паблито! — Меня прямо распирало от гордости за брата. По телевизору его гол смотрелся потрясающе.
— Я весь вечер наблюдаю за тобой, и ты даже не глядела в сторону телика, — сказал брат.
Мы с Роксаной разбирали по минутам каждый матч и каждый гол, но Пабло совершенно незачем было знать, как мы одержимо изучаем мужские игры.
— Я смотрела матч у Роксаны.
— Роксана — это та смазливая китаёзочка из твоей школы? — Пабло изобразил голос папаши. Потом помолчал и шепотом спросил: — Ну, а ты как сыграла?
Сердце у меня заколотилось. Он помнит о моем чемпионате, не забыл!
— Мы выиграли. Я забила. — Больше я ничего не сказала.
Пабло взъерошил мои и без того спутанные волосы:
— Ах ты моя Марадонита! Я бы так хотел как-нибудь прийти посмотреть на тебя в деле.
— Может, в следующий раз, — кивнула я. Ага, как же, держи карман шире.
После дебюта Пабло в основной команде «Сентраля» два года назад его жизнь стала еще сложнее, чем когда он учился в молодежной академии. Времени прийти и посмотреть, как я играю, у него не было никогда. Что, может быть, и к лучшему. Со времен детской лиги Пабло успел выиграть десятки международных турниров. Брат никогда не смеялся над моим желанием стать футболисткой. Он всегда поддерживал меня за спиной у родителей, но при этом даже не подозревал, насколько отчаянно я рвусь в спорт. Думал, будто футбол для меня — развлечение. Возможно, мне пора открыться ему больше.
— Остальное потом расскажу, — пообещала я.
Пабло кивнул, но помрачнел и откашлялся, собираясь с духом.
— Что случилось? — спросила я.
— Диего показалось, что он видел тебя у бара. Ты что, шлялась вокруг стадиона, надеясь его увидеть?
— Прекрати! — Я шлепнула брата по ноге.
Нико взвизгнул. Пабло отстранился и заглянул мне в лицо, пытаясь поймать мой взгляд. Наконец я посмотрела ему в глаза.
— Вот что, nena, крошка, ты моя сестренка, и я обязан тебя защищать. — Говорил он совсем как мама, и я выразительно подняла глаза к небу. — Мне не по нраву, что ты гуляешь одна и возвращаешься так поздно, и бог знает чем ты занята все это время. — Пабло улыбнулся, но продолжал сверлить меня пристальным взглядом — этот фокус он унаследовал от отца. — Помнишь, что я тебе сказал в прошлый раз?
— Что, Пабло? Что ты сказал?
— Что ты пострадаешь, — вещал он как седой мудрец. — Держись от Диего подальше. Просто послушай меня.
Он прямо лопался от важности. Не дождавшись от меня ни звука, брат спросил:
— Ты же не общалась с ним тайком от меня?
В прошлом году Пабло уже прочитал мне целую нотацию. Поучал, чтобы я не вела себя как другие девчонки, которые только и мечтают урвать кусочек от Диего, потому что он вот-вот прославится.
А у нас с Диего все было вообще иначе, но слова, которыми можно это описать, я спрятала в самой глубине сердца.
— Ты мне кто, по-твоему? Мой папаша? — Я снова шлепнула брата по ноге.
— Диего приехал всего на неделю, ты в курсе? Потом он улетит — обратно к славе, богатству и гламурной жизни. — В голосе брата прозвучала резкая нотка, от которой у меня по спине поползли мурашки. Какая черная кошка пробежала между Пабло и Диего?
— Я с ним не разговаривала. Ну, успокоился, доволен?
Пабло поспешно отвел глаза, будто знал больше, чем показывал. Может, Диего ему что-то открыл? Я умирала от любопытства, но гордость оказалась сильнее, и я промолчала.
— Видел я, как вы глядели друг на друга в тот вечер, когда он уехал, — произнес Пабло. — Я тоже мужчина, Камила, и…
— А как мы глядели? И вообще, это было целый год назад. И что теперь, раз он прославился, мне даже взглянуть на него нельзя?
Тут уже Пабло поднял глаза к небу, а я продолжала:
— Ты все не так понял. Вообще не так. Мы с Диего просто дружим. Ну или дружили. А с тех пор как он уехал, считай, и не разговаривали. И к тому же я слишком занята учебой и… подготовкой к поступлению на медицинский факультет.
Из кухни донесся раскатистый хохот Эктора, который подхватили Сезар и папаша.
Мы с Пабло прислушались.
В тот вечер накануне отъезда Диего между нами были не только пылкие взгляды. Но и много чего еще. Однако меньше знаешь — крепче спишь, и я совсем не хотела посвящать брата в эти подробности. Какой смысл ссориться? Насколько я знала, для Диего наша… история — дело прошлое.
Я потрепала Пабло по плечу и сменила тему:
— В любом случае ему наверняка очень понравилось, как ты играешь. Вы, ребята, «Таллерес» просто раскатали.
Пабло довольно засмеялся.
— Да, приятно было увидеть его на стадионе, — сказал он с полуулыбкой. — Но я хочу, чтобы ты тоже как-нибудь пришла посмотреть. Ты когда последний раз была на стадионе?
Два года назад. Когда Пабло дебютировал в первом составе.
— Как-нибудь обязательно приду и полюбуюсь на тебя, о Жеребец.
Прозвище ему очень шло: горячий, крепкий, нетерпеливый. Мог носиться часами без устали и всегда улыбался. Интересно, сколько девчонок растаяли от этой улыбки?
— Паблито! — донесся из столовой звонкий голос Марисоль. Пабло вскочил и побежал на зов, как послушная собачонка.
Паблито? Какой он ей Паблито? Так его называет только семья, а эта фифа Марисоль пока не семья. И, с божьей помощью, никогда в семью не войдет. До отъезда Диего она нашего Паблито в упор не видела. Но если я ему хоть намекну, наживу в его лице врага на всю жизнь. А я выдержу что угодно — только не потерю брата.
6
Тем временем в столовой Сезар и Эктор благодарили маму за восхитительную фугаццу с оливками. Она смущенно улыбалась, прикрывшись бумажной салфеткой, но глаза ее блестели. Взгляд ее как магнитом притягивало к отцу, и смотрела она с грустью и надеждой… на что? Не знаю. Родители вместе с шестнадцати лет. И если уж отец не изменился за все эти годы…
Мама взяла с блюда корочку от пиццы и принялась ее грызть. Тут отец и сказал одну из своих коронных пакостей:
— Как, Изабель, ты ешь пиццу? А я думал, ты у нас углеводы не ешь, чтобы быть в такой же великолепной форме, как я. — Он гордо обвел рукой собственную поджарую фигуру, а потом подмигнул маме, будто это могло смягчить удар в самое сердце, который он ей только что нанес.
Я цапнула ломоть пиццы, щедро откусила и чуть не застонала от удовольствия.
— Мамочка, полный восторг! Пища богов!
— Это ты сейчас восторгаешься, — глумливо подколол папаша. — Вот посмотрим, как ты запоешь, когда тебе перевалит за тридцать и ты начнешь толстеть даже от воздуха. Верно говорю, Изабель?
Улыбку с лица мамы словно стерли, а ее сияющая медная кожа стала пепельной, будто на нее обрушилось злое заклятье.
Пабло положил руку маме на плечо.
— Мамуся, не слушай. Ты красавица такая как есть.
Мама даже не пожурила Пабло за то, что он выражается как деревенщина, — мне-то за «мамусю» влетало. И все-таки утешить ее Пабло не удалось: мама сидела бледная, погасшая. Потом встала, собрала посуду и понесла в раковину.
Мы с братом переглянулись. Я обернулась и увидела, что Сезар с Эктором тоже молча и многозначительно переглядываются. Однако никто не проронил ни слова. Отец извинился и ушел в уборную. Сезар отправился на улицу покурить, поскольку в квартире мама курить запрещала. Мне бы следовало убраться к себе в комнату, но тут мое внимание привлек телевизор.
На экране появилась та самая журналистка, которая была на нашем матче — Лусиана. Только я хотела сделать погромче, как Эктор вмешался:
— Нет, не надо. Знаю я эту бабу-комментаторшу, терпеть не могу слушать ее burradas. Полная чушь!
Я замешкалась: то ли повиноваться Эктору, то ли, наоборот, назло выкрутить на полную громкость. Однако тут пошли кадры с Диего, который махал поклонникам. А мне кровь из носу надо было убедиться, что я не попала в объектив оператора тогда на улице перед баром, когда застыла и пялилась на него как дура. Я постояла перед телевизором, но все эти несколько минут краешком глаза наблюдала за Эктором. Он ерзал на месте и, казалось, хотел что-то сказать. Когда я повернулась к нему, он даже приоткрыл рот, но в конце концов просто вздохнул и уткнулся в свой телефон.
— Эй, пошли! — окликнул его отец, выходя из уборной. Прошел мимо меня, как мимо пустого места.
Эктор печально покосился в мою сторону и последовал за отцом, но на прощание бросил:
— Ты поосторожнее, Камила. Слишком ты хорошенькая, чтобы разгуливать по улицам в одиночку.