Тут уж дар речи утратила я. У меня в горле точно рыбная кость застряла. Это как понимать — Эктор мне угрожает или непритворно волнуется?

Пабло и Марисоль вскоре тоже ушли. Обычно в воскресенье вечером они по клубам не ходили — ведь она, как и я, была в выпускном классе, — но завтра выходной. У меня перед глазами опять мелькнула картинка, как Пабло шепчет что-то на ушко Марисоль, а та лукаво улыбается, и я поежилась.

По телевизору снова заговорили о Химене Маркес и о марше ее памяти, о требованиях наказать виновных в убийстве. Я сделала погромче. Демонстранты на ходу скандировали: «Ni una menos! Ни одной женщиной меньше!» Потом требования прекратить насилие заглушились другими — столкнулись демонстранты с зелеными платками, сторонники легализации абортов, и с голубыми — их противники.

Но как бы они ни осыпали друг друга оскорблениями, Химену этим не вернешь. Можно сколько угодно сражаться за цвета платков, пока все они не выгорят на солнце до одинакового серого, а девушки тем временем так и будут гибнуть.

Вмешался ведущий — с новостью о еще одной пропавшей девочке, на этот раз — двенадцатилетней. За спиной у меня тяжко вздохнула мама. Я повернулась к ней. Она смотрела на меня осуждающе, будто это моя вина, что девочки пропали, будто это я не сумела их защитить.

Или словно моя беспечность означала: следующей жертвой стану я.

Схватив рюкзак и тарелку с пиццей, я спряталась у себя в комнате. С плаката на стене мне улыбался рэпер Малума, а рядом с ним красовалась единственная наша фотография дедушки Ахмеда, и на обороте ее, я знала, было любовное письмо к какой-то неведомой женщине — не к моей бабушке. Фотография была сделана в сепии, и abuelo Ахмед смахивал на кинозвезду прошлого.

Я открыла рюкзак и спрятала свою медаль под матрас. Тайник — банальнее некуда, но другого у меня не было. Может, пока я сплю, медаль напитает меня энергией и даст силу для новых побед.

Открытку с Корреа я поставила на тумбочку у кровати, прислонив к расползающейся стопке книг — по большей части это были учебники для подготовки к языковым экзаменам, а еще там лежала «Тень ветра», книга, которую Диего оставил мне перед отъездом. В подношение Корреа у меня было только полбутылки воды, и я водрузила ее рядом с иконкой. Потом поставила телефон на зарядку, а на древнем CD-проигрывателе включила старенький мамин диск рок-группы «Vilma Palma e Vampiros». Наконец легла на диван. Мышцы немедленно пожаловались на усталость, но не настолько громко, чтобы заглушить голоса в голове: те наперебой вопили про домашку, про Пабло и Марисоль, про отца, про деньги, которые мне нужны для турнира, и про родительское разрешение на него, и еще они твердили про Диего. Особенно упорно — про Диего.

С чего ему вдруг понадобилось приехать? В голове у меня всплыло непрошеное воспоминание о нашей с ним последней встрече. О громкой музыке в клубе. О его мягких губах на моих. О том, как моя правая рука лежала у него на груди и под ней сквозь расстегнутую рубашку стучало его сердце. А в левой я держала желтый леденец на палочке — который он дал мне в обмен на мой розовый. Леденец я до сих пор хранила в тайнике под матрасом вместе с другими сокровищами.

В тот вечер мне ясно виделось наше с ним будущее — волшебное, как сказка. А потом вмешалась жизнь.

В первые недели после его отъезда мы постоянно переписывались. Раза два-три Диего мне даже звонил. Но потом взяли свое разница часовых поясов, его плотное расписание, мой сбоивший интернет и необходимость скрываться от семьи — все это оказалось сильнее. Электронные письма и сообщения в мессенджерах делались короче, прохладнее, формальнее, пока наконец не иссякли совсем.

С ноября мы не общались вообще. Я рыскала по интернету, ища малейшие признаки того, что Диего помирился со своей бывшей подружкой, что это он так играет со мной, — о чем и предупреждал меня Пабло. Но находила лишь короткие заметки о чудо-юноше из Росарио, который живет футболом — предан мячу и черно-белой форме своего клуба. А я из гордости не хотела спрашивать Диего, не изменилось ли его отношение ко мне. И все-таки мне страшно хотелось рассказать ему про мои матчи и мечты и расспросить, как он теперь живет. Каждый раз на пробежке, завидев его дом, я мысленно разговаривала с ним, снова и снова вспоминала его слова. В конце концов я забыла, как звучит его смех.

Сеньора Алисия все обещала, что я стану настоящей футболисткой. Эти надежды вытесняли у меня из головы фантазии о будущем, где я всего лишь зрительница, а не игрок, — где я лишь наблюдаю, как Диего преображается из мальчика в чемпиона, в Титана. Даже несмотря на всю любовь к нему. Верно в песне поется: «От разбитого сердца никто не умрет», — и я верила, что мое сердце исцелилось. Но стоило Диего произнести мое имя, как былая рана снова закровоточила и ожили все те чувства, которые я отгоняла месяцами.

Сквозь музыку прорезался телефонный звонок, и я вынырнула из воспоминаний. На всю квартиру зазвенел голос мамы:

— Алло, Диегито, радость ты моя-я-я! — Мама произнесла эти слова нараспев. — Ушам своим не верю! Вернулся и вспомнил старых друзей!

Я попыталась дышать ровно и глубоко, чтобы успокоиться. Не помогло.

— Нет, малыш, Пабло ушел, — продолжала мама. — Я думала, он на встречу с тобой.

У меня под боком пел Эль Пахаро. Я кинулась выключить музыку.

— С каких пор ты спрашиваешь разрешения зайти в гости? — Пауза. — Сегодня вечером? Чувствуй себя как дома. — Мама рассмеялась. — Хорошо, тогда я скажу ей, что ты скоро будешь.

Она повесила трубку, но зайти ко мне и сказать, что звонил Диего, не спешила.

Диегито сейчас придет! Мобильник мой сел, так что я даже не могла звякнуть Роксане. Да и времени в любом случае уже не оставалось. Тетя Ана, приемная мама Диего, жила всего в двух кварталах от нас. Значит, он явится через несколько минут.

Он все тот же, прежний Диего, напомнила я себе. Велика важность. Но на часах было двенадцать ночи, и видок у меня был кошмарный. Я поспешно стянула футболку — она вся провоняла сигаретным дымом после моей поездки на автобусе. Расплела косу, и волосы тут же распушились кудрявым облаком вокруг головы, но с этим я ничего поделать не могла.

Внизу хлопнула дверца машины. Я кинулась к себе в комнату. Прислушалась. Кто-то насвистывал гимн «Сентраля»: «Un amor como el guerrero, no debe morir jamás… Такая любовь, как у воина, умереть не должна никогда…» Звуки приближались.

Я словно оцепенела.

В прихожей, услышав шаги, оглушительно залаял Нико. Потом в дверь позвонили. Я считала секунды: «Раз… два…»

— Цыц! — сердито прикрикнула на пса мама.

Дверь открылась, и мама — уже более мягким и вежливым голосом — произнесла:

— Диего! Входи. Я тобой так горжусь, hijo, сынок. Вижу тебя по телевизору, но как ты, оказывается, повзрослел! Ну-ка, скажи мне что-нибудь по-итальянски.

Диего что-то произнес, но я не разобрала слов.

Мама рассмеялась звонко и по-девичьи, и тут я вышла из оцепенения. Молниеносно переоделась в чистую футболку.

Мамины шаги приблизились к двери. Я проворно плюхнулась обратно на кровать и схватила первую попавшуюся книжку.

Миг — и мама без стука распахнула дверь.

— Камила?

— Да, мам? — Я подняла голову, не глядя ей в глаза: сделала вид, что занята чтением.

Лицо у мамы снова светилось. Сердце у меня застучало с утроенной скоростью, будто я со всех ног мчалась к линии ворот. Несколько секунд мы с мамой молча смотрели друг на друга, потом я шепотом спросила:

— Что он тут делает?

Мама пожала плечами.

— Он хотел повидаться с Пабло, но твой брат уже ушел. Я сказала Диего, что дома только ты.

Я слезла с кровати, книжку положила обратно на тумбочку, и тут вся стопка книг покачнулась и рассыпалась, а заодно сшибла бутылочку с водой — мое приношение святой Корреа. Мама поспешила мне на помощь.

— А это что такое? — спросила она, разглядывая открытку-иконку.

— Корреа-покойница, мам.

— Откуда она у тебя?

— Купила у мальчишки в автобусе. У него был такой голодный вид…

Мамуля вздохнула — тем особым вздохом, на какие она была мастерица: меня от них накрывало чувство вины.

— Дочка, что я тебе говорила? Этим детишкам-торговцам ни гроша из выручки не достается. За ними всегда стоит взрослый, который их эксплуатирует. — Она поставила открытку на тумбочку и рядом — бутылку с водой. — Обязательно потом сходи в любое святилище Корреа и оставь там подношение. Корреа-покойница — строгая cobradora, взыскательница долгов. Если ей кто задолжал — никогда не забывает. — Мама говорила очень серьезно. — Надеюсь, ты попросила у нее что-то стоящее. Что бы это ни было.

Я уже успела попросить у Корреа столько всего!

— Диего ждет, — напомнила я маме.

Несколько долгих секунд она пристально смотрела на меня. Потом назидательно подняла указательный палец и сказала:

— Не задерживай его надолго. Парню наверняка есть еще куда пойти.