Завершив эти логические построения, я установил виновных, обосновал собственную правоту и остался чрезвычайно собой доволен. И самое прекрасное — решение обеих стоящих передо мной проблем даже не надо было искать. Оно напрашивалось само собой. Итак, стремление сломать приевшийся паттерн интимных отношений, подкрепленное теорией “русские женщины — как мороженое”, и проект деконструкции Берлинской стены между русскими и коренными израильтянами привели меня на израильский сайт знакомств.

* * *

Поначалу я попадал в курьезные ситуации. Одна деваха с неподражаемой непосредственностью осведомилась, какой у меня длины. Прямо с первых слов в чате. В этой непринужденности было даже некое очарование. Я, стараясь соответствовать, спросил: “А какой у тебя глубины?” Она дьявольски оскорбилась. Не вполне понятно почему.

Потом три девицы подряд поинтересовались обрезан ли я. С первой я растерялся. Может, о глубинах размышлял. Не помню. Ничего с ходу не придумав, честно отрапортовал о положении вещей. Не скажу, чтобы мне понравилось отчитываться подобным образом. Второй любопытствующей я уже ответил, что ей придется выяснять этот вопрос собственноручно.

Постепенно научившись разбираться в типажах, я стал реже влипать в истории. Но прежде чем перейти к дальнейшему повествованию, не могу не упомянуть уникальный экземпляр спонтанности и раскрепощенности.

Представьте сайт знакомств, анкету с фотографиями двадцативосьмилетней довольно привлекательной особы и следующий текст:

Я Ноа.

Я пью кукурузный сок. Просто балдею. Прям так — из банки. Еще обожаю сердцевины пальмы.

Тащусь от семечек. Могу сгрызть целый пакет. У меня даже есть собственная система их грызть.

Если у кого-то закралось подозрение, что это ирония, поверьте, вы ошибаетесь. Так, в ее понимании, выглядит открытость и естественность.

Я сплю с ночником и никогда не встаю в туалет посреди ночи.

Я способна вместить все. Справиться с чем угодно. Трудности меня не пугают.

Не выношу, когда жуют над ухом или пьют прихлюпывая, или маячат за спиной, когда я работаю.

В графе “Кого я хочу найти” значится:

Мужчину, в душе которого журчит музыка, а пища доставляет наслаждение его внутренним органам.

Думаю, вполне достаточно. Позаимствовать весь шедевр целиком совесть не позволяет, а пародировать не берусь. Вряд ли в моих силах сымитировать столь самобытный стиль.

В целом общение на израильских сайтах мне нравилось. И не только из-за неподражаемых автобиографических жемчужин с сочными кукурузными откровениями. Израильтянки в большинстве держались просто и раскованно. Без излишней наигранности и без непременного ожидания, что инициативе надлежит исходить исключительно от мужчины. Напротив, она нередко исходила от них самих, что, признаюсь, довольно приятно и радует свежестью впечатлений.

Отдав дань адекватности израильских женщин, вернемся к курьезам и начнем с Ханукальной Поэтессы. Пообщались в чате, поговорили по телефону, условились встретиться в пабе. Звонит она, как только стемнело — часа за два до свидания — и говорит, мол, на улице так холодно… “Так холодно” — это плюс восемь. И косой осенний дождь. Рваный. Льет, льет, потом ненадолго утихнет. Зато ветер не унимается. Колючий. Резкий. Буря — это у нас называется.

В Израиле меньше двадцати градусов — это уже холодно. А если, чего доброго, раз в пять лет выпадет снег — и вовсе стихийное бедствие. Страна замирает. Автобусы не ходят. Дети в школу ни ногой. А взрослые высыпают из прожженных кондиционерами офисов и, как маленькие, играют в снежки.

— Уй, на улице так холодно, — говорит она. — Давай… мм… только не пойми меня неправильно, — короткая заминка для сохранения видимости приличия, — давай-ка встретимся у меня. Ты не против?

Я, понятное дело, не против.

Приезжаю, звоню, она дистанционно открывает ворота во дворик и спускается ко мне. Я не сразу понимаю зачем. Спускаться кажется несколько лишним, разве что она собиралась внести меня в дом на руках.

Поднимаясь по лестнице, она вертит передо мной попкой в облегающих кожаных штанах, предоставляя возможность оценить аппетитность ее форм и тонкость тактического хода. Задница у нее действительно что надо — особенно в таком ракурсе и обтянутая тугой черной кожей.

— Как хорошо, что ты приехал! — объявляет она с порога. — Сегодня пятый день Хануки [Ханука — восьмидневный праздник в память об освобождении и очищении Храма.]. Мы должны зажечь свечи.

Мы, а точнее — я, под ее руководством, по всем правилам Галахи [Галаха — совокупность законов и установлений иудаизма, регламентирующих религиозную, семейную и общественную жизнь верующих евреев.] — как мужчина, зажигаю ханукальные свечи. Потом она, с той же церемонностью и серьезностью, с которой зажигались свечи, достает и вручает мне косяк. Я раскуриваю, отдаю обратно.

Она затягивается и начинает обходить стойку, на которой между нами горит ханукия [Ханукия — ханукальный светильник, который зажигают в течение восьми дней праздника.]. Движется медленно, но неотвратимо, словно по тонкому льду, где нельзя останавливаться. На лице ее отсветы свечей, а на губах лукавая улыбка.

Когда она оказывается напротив меня, тень от распущенных волос скрывает ее черты. В зубах подрагивает огонек косяка, и в глазах пляшут его блики. Я откидываюсь на стойку и медленно провожу ладонями по холодной мраморной поверхности, выпрямляя руки и вбирая взглядом эти сумасшедшие искры. Она невыносимо плавно приближается вплотную. Я лишь крепче стискиваю пальцы. Ее бедра касаются моих. Я вдыхаю ее запах. Она вынимает изо рта косяк, наклоняется и, щекоча мою шею кончиками волос, шепчет на ухо охрипшим голосом:

— А если мы… сейчас немного пошалим… — я чувствую горячее прерывистое дыхание, — у нас еще будут долгие разговоры в ночь… — ее ногти царапают кожу, — о музыке, о лирике, о литературе… Ты ведь любишь… — ногти жадно впиваются в мой загривок, — ты ведь любишь литературу?

Она увлекает меня в спальню. Сбрасывает на пол пуховое одеяло, и сразу становится жарко и как-то… тесно. И косой дождь все лупит и лупит по запотевшим окнам.

Потом мы курим, стоя босиком на ледяном полу, она прижимается ко мне и глядит на бегущие по стеклу капли, а рядом на полке, где не осталось живого места от потрепанных книг, обнаруживается Венечка Ерофеев. “Москва — Петушки” в переводе на иврит кажется мне чем-то невообразимым. Я смеюсь, и она смеется вместе со мной, мы смеемся и не можем остановиться.

Я нахожу книжку ее стихов, перелистываю, вчитываюсь, и вдруг она принимается взахлеб рассказывать, как бывший трахал ее в жопу. Смачно, в анатомических подробностях и в донельзя откровенных выражениях. Трахал, трахал и дотрахал до столь нетривиальной кондиции, что она уже иначе не может. Не кончает. Но! Когда из-за границы прилетит заказанный в сетевом секс-шопе дорогущий вибратор, в ее половой жизни откроются небывалые горизонты. Я буду пялить ее в жопу, как бывший муж, а…

— А во второй дырочке, — облизываясь, поэтично завершает она, — будет усердно трудиться мой новый мультифункциональный вибратор.

Такая перспектива показалась мне не слишком привлекательной. Слушая ректальную сексодраму, я рассеянно листаю ее стихи на высоком иврите, где и без подобного аккомпанемента ничего не разобрать. Затем отыскиваю раскиданную одежду, дожидаюсь, пока она уложит проснувшуюся в соседней комнате дочку, наскоро прощаюсь и ретируюсь, так и не сдержав обещание долгих разговоров в ночь о лирике и литературе.

* * *

Однако не все знакомства были сугубо скоропостижны. Спустя некоторое время я повстречал Орталь. Ор таль — свет росы. Живописно, не правда ли? Но мне нравилось не только имя. Я сразу влюбился в эту взрывную и неугомонную бестию, будто мне восемнадцать.

Орталь была женщиной любви. Или даже Любви. Все у нее было про любовь и о любви. Она читала курс “Любовь” в тель-авивском университете. Не, скажем, любовь в литературе или в психологии. Нет — просто “Любовь”. Этот курс разработал какой-то русский тип. Приехал, понимаете ли, из России эдакий умник объяснить местным олухам и сухарям про любовь. Или так: за Любовь. Кроме этого, она писала в том же универе диссертацию о роли женской сексуальности в любви и вела семинар для женщин среднего возраста. Тоже, естественно, о любви.

Когда ей было двадцать, она подалась волонтером в лагерь для африканских беженцев. Когда исполнилось двадцать три, Орталь заинтересовалась религией и стала посещать вечерние занятия Талмуда, а после — срывалась на дискотеку и скакала там до утра. “Ах, какие у меня были гетры”, — смеется она, обнажая аккуратные крепкие зубы. У нее смуглая кожа и глубокие карие глаза, на дне которых бесятся целые выводки чертей.

Как было в нее не влюбиться? И я влюбился. По уши. И все шло чудесно. Уже месяца два мы проводили вместе все свободное время. И вот она приезжает ко мне на выходные, мы выбираемся из постели только под вечер, она привезла что-то вкусненькое и смотрит на меня умиленно — так смотрят женщины на своих возлюбленных, поглощающих приготовленную ими пищу. Имеется в виду — поначалу, когда они еще не ворчат себе под нос: “У-у… прожорливая скотина”.

Словом, дождавшись, пока я доем и погружусь в умиротворенно-расслабленное состояние, она проворковала: