По запредельному уровню ханжества вопросника сразу становилось ясно — придется врать напропалую. Ни единого искреннего слова. Даже просто честного. Нет. Надо убеждать их, что я буквально эталон для конвейера американских грез. Прыгать и взвизгивать от свинячьего восторга. Пыжиться и улыбаться до вывиха челюстей. От необходимости симулировать ура-патриотизм и образцовую правильность стало тошно и муторно.

Ты все-таки писатель, — вздохнул я. Но приободрило это ненадолго, тут же фраза сама собой дополнилась: — Да, ты же собирался стать писателем, а не клавиатурно-конъюнктурной проституткой. Я постарался вывернуть эту мысленную траекторию наизнанку. Сейчас я им напишу, ох, напишу… — вскипало в голове, пока я неуклонно приближался к нужному градусу раздражения. Так напишу, чтоб подавились.

Я открыл текстовой процессор и с почти чистой совестью настучал, что вот уже пять лет добровольно помогаю двум пожилым людям. Моя знакомая Дина вполне тянула на двоих. И по размерам, и по всему остальному.

Дина была соседкой по одной из съемных квартир, откуда я давно съехал. Семидесятилетняя “жирная полячка”, как она себя называет, отличается не только внушительной корпулентностью, но также незаурядной индивидуальностью и саркастичностью взглядов. Выйдя на пенсию, Дина решила, что ей уже все дозволено. И этими взглядами, подкрепленными полученным в молодости образованием психиатра, принялась делиться щедро и с душой — с кем попало и без всякого разбора. Смутить ее невозможно. Она способна заткнуть за пояс кого угодно, показать любому оппоненту, где именно зимуют раки, или, как выражаются на иврите, продемонстрировать, откуда писает рыба.

Стоит Дине разинуть рот, а за словом в карман ей лезть не приходится, — и оказавшиеся в зоне поражения либо столбенеют, либо шарахаются в ужасе. По воздействию на окружающих Дина сопоставима со светошумовой гранатой.

Чтобы Дина своими необъятными телесами и эксцентричными всплесками не перекосила и без того хрупкую конструкцию повествования, рассказ о знакомстве с “жирной полячкой”, написанный давным-давно, еще до того, как я замахнулся на создание крупных литературных форм, будет размещен в конце книги. А вообще о Дине и о ее выходках можно говорить бесконечно.

Однажды она отчебучила вот какую штуку. Выехав в центр, забралась на муниципальную клумбу, откуда таскала цветы, чтобы потом любовно высаживать в саду у своего дома, и накопала целую кучу бегоний. К бегониям у нее особая слабость — Дина вообще любит все красное и кричащее. С охапкой саженцев Дина отправилась в торговый центр, кстати сказать, торговый центр Азриэли, где, скушав тортик, почувствовала, что притомилась и нуждается в отдыхе. Тогда она спустилась на подземную стоянку и улеглась спать на парковку для инвалидов. Цветы, уж не знаю для пущей красы, или чтобы не украли, Дина возложила себе на грудь.

Теперь представьте: синий прямоугольник с изображением инвалидной коляски, на нем пластом лежит пожилая женщина, усыпанная алыми цветами, в контрасте с глянцевой атмосферой торгового центра. Зрелище не оставило равнодушной съехавшуюся за покупками публику. Посовещались, вызвали скорую. Завывание сирен, усиленное гулкой акустикой, вырвало Дину из безмятежной послеобеденной дремы. Пробившись сквозь кольцо зевак, скорая въехала на бордюр, двери разлетелись в стороны и выпрыгнули парамедики, увлекая за собой тележку-каталку.

Дина вскочила. Она была в бешенстве. Цветы живописно разлетелись. Это взвинтило ее еще больше. Дина схватила каталку и наглядно продемонстрировала собравшимся, что умирать она отнюдь не собирается. Первыми под раздачу попали медики. Затем она напустилась на сердобольного паренька, пытавшегося поддержать ее за локоть, топча при этом ни в чем не повинные бегонии. А тележка-каталка, скрипя колесами, врезалась в бесцеремонно потревожившую Динин сон толпу.

Как бы то ни было… Признаюсь, “как бы то ни было” — крайне удобное вводное словосочетание для любителей постоянно отвлекаться на побочные истории. Рекомендую. В смысле, рекомендую словосочетание, отвлекаться или нет — вы уж решайте сами. Так вот, как бы то ни было, мы говорили о помощи пожилым людям. И да, действительно, мне порой случается помогать Дине в ее нелегком противостоянии окружающей среде. Ну, там… заказать электронные сигареты в интернете, подбросить в секс-шоп или нечто подобное. Единственное, от чего я наотрез отказался — это доставать для нее наркотики.

О Дине и ее нежданно пробудившемся на старости лет желании отведать легких наркотиков наверняка можно сочинить парочку сочных абзацев, но не выдумывать же то, от чего я отказался, да еще и “наотрез”. Зато, уверен, вас заинтересовал секс-шоп. Именно к рассказу о нем мы немедленно и приступим.

Однажды Дина потребовала свозить ее в секс-шоп, чтобы купить “сюрприз” для ее нового любовника.

— Могу ли я получить консультацию? — светским тоном осведомилась она с порога, окидывая оценивающим взглядом ряды выстроенных “по росту” фаллоимитаторов.

— С превеликим удовольствием, — проворковало из-за прилавка долговязое создание, смахивающее на трансвестита.

Кокетливо оправив броский шарф, Создание принялось водить Дину вдоль полок, уставленных снарядами для коитальной акробатики.

— Ой, а что это? — Дина с неподдельным любопытством уставилась на анальную пробку устрашающих размеров.

— Видите ли, — Создание изобразило некое замысловатое хореографическое движение, — мужчины порой…

— И это тоже засовывают? — Дина схватила полуметровый черный силиконовый член с набухшими венами и внушительными яйцами.

— Внедряют, — усмехнулся я.

Тут ее взгляд зацепился за подвешенную к потолку кожаную упряжь в металлических заклепках, и Дина устремилась туда. Услужливый продавец, пританцовывая, увивался за ней.

— Почему без вибрации?! — вскоре послышалось из другого угла. — Хочу с вибрацией!

С неубывающим энтузиазмом Дина “порхала” по магазину часа два. Это довольно быстро мне наскучило, и я устроился в сторонке с книжкой Аствацатурова, вдохновившего меня — большого любителя всяких “как бы то ни было” — избрать для этого романа именно такую форму повествования, сшитого из рваных фрагментов.

Вот мы и нашли крайнего. Если что — все претензии к Андрею Аствацатурову.

После таких откровений нелегко вернуться в секс-шоп; тем не менее, мы это сделаем. Время от времени я вскидывал голову — взглянуть, как там моя подопечная, но высокие стенды с товарами скрывали ее, зато там и сям мелькала шевелюра долговязого продавца, которого Дина таскала за собой, будто на веревочке, за тот самый цветастый шарф.

* * *

О секс-шопе и о приключениях в торговом центре я, конечно, в опроснике упоминать не стал. Написал чинно и добропорядочно, и не постеснялся даже свою бабушку — военврача и ветерана Второй мировой — приплести. Потом перечитал, внутренне содрогаясь от угодливо-холуйского тона. Вышло омерзительно. То есть — что надо.

Разделавшись с благотворительностью, я застопорился. Первоначальный запал иссяк, и вновь нахлынуло брезгливое отвращение. Лидерство бесило больше всего. Примеры лидерства в моей жизни были либо сомнительного (в глазах фонда Азриэли) свойства — из серии похождений со школьными товарищами, как воровство с Артемом и мордобои с Вадиком, — либо неказистые и будничные. Бытовой героизм всяких ударников капиталистического труда меня никогда особо не вдохновлял, да и для его описания пришлось бы вдаваться в массу лишних технических деталей.

А чувствовалось, что тут необходимо нечто грандиозное, но при том ясное и однозначное. Чтобы он — некий гипотетический герой — рванул на себе рубаху, схватил связку гранат… не, про гранаты я уже писал… ну, не связку, а, скажем… чтобы грянул гимн, он воздел к небу флаг или даже лучше — стяг, и ринулся на баррикаду. Или как на субботнике — чтобы профиль соколом, а грудь колесом, чтобы взмахнул ручищей, чтобы гаркнул “Эх, дубинушка!”, и соратники навалились, ухнули, подняли и пошли. Понеслись вприпрыжку, поскакали, прихрюкивая, и где-то у горизонта взмыли к радужному будущему тоталитарной диктатуры показного счастья!

Потребность на полном серьезе вымучивать из себя нечто подобное была унизительна. Я перешел к ключевым событиям, и тут же зародилась мстительная мысль описать в подробностях ярчайшее переживание моего первого года пребывания в Израиле — обрезание. Дескать, жил себе и жил, как родился. Все, вроде, было нормально. Потом приехал в Израиль, и мне отчекрыжили. Прелестное воспоминание ранней молодости, не правда ли? Ну вы помните, как я щеголял в юбке, и чем это кончилось.

Они еще пожалеют, что задали мне такие вопросы, — думал я. И вместо обрезания накатал душещипательную историю об антисемитизме в советской школе номер 75 и русофобии в израильской школе Зив. Не в таких, конечно, как вам, подробностях, — лишь о том, каково быть евреем среди русских, а потом стать русским среди евреев.

Это немного привело меня в чувство. Я даже ощутил легкий укол совести, представляя, как растрогаются эти филантропы. Они же просто не смогут не дать мне эту сраную стипендию. Или я перегибаю? Может, надо про суровое детство в России и чудесное избавление в Израиле. Мол, приехал я в далекую прекрасную страну, где куда ни плюнь, торчит торговый центр Азриэли, и наконец обрел… или нет, и наконец почувствовал, как рыба в… как рыба… в… в… унитазе. Мда… А из событий взрослой жизни — поведать им, как я, не отслужив и половины срока, патриотичненько откосил от армии. И будет в самый раз.