Экспонатом, безраздельно поглотившим внимание Алекса, оказалась немецкая подлодка, захваченная в ходе Второй мировой. «Крушение Титаника послужило импульсом к развитию эхолокации на флоте. А в 1915 году появилась одна из первых ультразвуковых систем для обнаружения подводных лодок», — прочёл я на стенде. Это заинтриговало Алекса, и я разразился целым панегириком ультразвуку, а потом добавил, что у летучих мышей есть похожие штуки для ориентации в темноте. Алексу очень понравилось, и он заявил, что тоже хотел бы так уметь.

— Кстати, примерно этим я и занимаюсь на работе.

— А что ты делаешь? — с готовностью подхватил он.

— Я… да преимущественно ругаюсь с начальником. Точнее — меня ругают, а я поддакиваю и вежливо улыбаюсь.

Ира расхохоталась.

— Нет, ну, если действительно интересно, я, так и быть, открою тебе этот секрет, — прошептал я таинственным голосом. — Только учти, это коммерческая тайна, так что никому ни-ни.

Дальнейшая экскурсия проходила под знаком моей работы. В павильоне, посвящённом медицине, я рассказал Алексу о сердце и системе кровообращения.

— Вот смотри. — Забравшись в громадный макет, мы стояли в левом предсердии. — Допустим, внутри есть зловредная опухоль. Условно назовём её «выхухоль». И мы хотим её извести. Но важно не повредить поверхность, покрытую нежной кожей, — я провёл ладонью по стенке миокарда. — Резать нельзя. Что же делать?

— Лазером, можно лазером.

— Верно, лазер — вполне недурственный вариант. Мы используем ультразвук, но это похоже. Однако вот в чём загвоздка: лазер прожжёт всё на своём пути. Как же быть?

Алекс пожал плечами.

— Элементарно. Берём много слабых излучателей и расставляем вокруг, — для наглядности я продемонстрировал расположение. — Все они направлены в одно место. Пройдя сквозь разные точки поверхности и не повредив её, их лучи собираются вместе и выжигают эту гадость. Капиш?

— Капиш! Это как с линзой?

— О, точно! Когда подносишь пальцы вплотную к стеклу, лучи еле греют, а там, где они встречаются, бумага загорается. Ты ещё обжёгся, помнишь?

— Но мне было не больно!

— Ага, так вот, мы делаем такую же штуковину с ультразвуком, — проговорив это вслух, я сам поразился, как всё просто. — А хочешь, ещё кое-что покажу?

— Хочу-хочу.

— О’кей, мы только что видели фильм о том, как работает сердце.

Алекс кивнул.

— Когда спишь, оно бьётся медленно, а когда бежишь — быстро, и ты чувствуешь стук в ушах. Во-о-от… Но сердце не само решает: в него приходит сигнал из спинного мозга и даёт команду сжиматься и разжиматься. А бывают болезни… скажем, аритмия… когда что-то в этой системе нарушается. Взять хоть…

— Илья, идём, — позвала Ира. — Ты ребёнку совсем голову задуришь.

— Нет, мама, я хочу! — заканючил Алекс.

Я бросил на неё победоносный взгляд и продолжил.

— Взять хоть эти сосуды. По ним из лёгких поступает обогащённая кислородом кровь, — я встал на цыпочки и дотянулся до отверстий в верхней части. — Но иногда (не важно почему) через них тоже приходит сигнал и тоже даёт команду сокращаться. Как думаешь, что произойдёт?

— Что? — растерялся Алекс.

— Да сердце просто запутается — начнёт мельтешить, трепыхаться и может захлебнуться.

Ира прислонилась к стене и картинно закатила глаза.

— И тогда точно так же, как с опухолью, то есть выпухолью, берём и аккуратно выжигаем нервы, по которым идут вредные импульсы. И всё хорошо. Все здоровы, — я шутливо ткнул Алекса в живот. — Ладно, идём, не то мне твоя мама уши отвинтит, и тут, сам знаешь, уже никакой лазер не поможет.

* * *

После музея я собирался заняться составлением плана. Оставалось несколько часов, пока Ира уложит ребёнка и освободится. Общая картина проекта более или менее прояснилась. О сжатых сроках я старался до поры не думать. За отведённое время, конечно, не удастся толком поэкспериментировать, но состряпать прототип — вполне. А там, если что — доработаю.

Усевшись, я обнаружил новый мейл:

Илья!

Распределение времени, когда ты работаешь дома, оставляю на твоё усмотрение, однако ожидаю соблюдения стандартного девятичасового рабочего дня, полную подотчётность и крайне желательно, чтобы часы работы совпадали с официально установленными. Естественно, в редких случаях позволительны исключения.

После вступления, сквозившего плохо скрываемым недовольством, он счёл нужным добавить:

Полагаю, ты понимаешь общую идею.

Чего уж там, понимаю. То есть, казалось, начинаю понимать.

К слову, довожу до твоего сведения, что в четверг в десять утра будет проводиться еженедельное общее заседание. Изменить установленное время не представляется возможным, прими во внимание и организуйся соответственно. В этот день надлежит приходить заранее. До десяти!

Приятного продолжения выходных, Ариэль!

Молодец! С изобретательностью всё нормально! Измыслил-таки способ заставить меня приезжать раньше хотя бы раз в неделю. Ещё мне нравилась эта безликая форма. Можно подумать, будто требования исходят не от него, а от некой высшей инстанции. Что, с одной стороны, придавало им непререкаемую весомость, а с другой — снимало с него ответственность. Крайне удобная позиция, чтобы диктовать условия, за которыми не кроется ничего, кроме самодурства.

Оставив эти размышлизмы, я набросал эскиз первой части. Дальше пошло сложнее, пока было не вполне понятно, что именно от меня требуется. Новую функциональность мы действительно собирались обсудить, но так и не успели, и поэтому я высказался обтекаемо.

Впрочем, несмотря на отсутствие деталей, было ясно, что во второй части мы входим в зону неизвестности. Поди знай, способно ли наше оборудование предоставить удовлетворительные исходные данные. Более того, вполне может выясниться, что задача в принципе невыполнима в рамках сегодняшних технологий, как с точки зрения ультразвука, так и с точки зрения алгоритмики. Но так или иначе ответственность ложится на меня. Мои профессиональные качества подвергаются испытанию, и на периферии сознания свербила подлая мыслишка, что на сей раз, может статься, мои знания и навыки окажутся недостаточными.

В связи с этим особенно тревожили сроки, не поддающиеся даже приблизительной оценке. Любое инновационное исследование сопряжено с долей риска, и одним из возможных выводов мог оказаться тот факт, что проект неосуществим в указанное время. Подписываться в такой ситуации под сроками, которые Ариэль изначально уконтрапупил до минимума, — самоубийственная затея, и в понедельник необходимо обстоятельно обсудить этот вопрос.

Перечитав и внеся мелкие правки, не стал отсылать, решив дождаться воскресного вечера. Пусть сложится впечатление, что я все выходные трудился не покладая рук.

* * *

— Сегодня тебе нравится Ира, а через месяц кто? Катя? Маша? Наташа? Ты же сам понятия не имеешь, что с тобой будет завтра.

— Ир, зачем ты так?..

Вот во что превращается очередная попытка завести разговор о переезде в Сан-Франциско.

— Это что, сцена ревности?

— Илья…

— Нет, Ира, вот зачем ты это говоришь? — я чувствую, что начинаю злиться. — Я, вроде, не давал повода. Или ты про кассиршу? Так я же не сделал и полшага ей навстречу. Или тебе кажется, что за твоей спиной я бы поступил иначе?

— Нет, я не про кассиршу. И нет, мне не кажется, что сегодня ты бы поступил иначе.

— Так в чём же дело?

— В том, что я мать. У меня есть ребёнок. Я обязана думать о будущем. О его будущем в первую очередь.

«Я мать», — это нечестно. Это ультимативный аргумент в любой ситуации. А ещё угадывается недосказанное окончание фразы: «я мать, а ты оболтус и шалопай».

— Да, ты мать, — говорю, сделав несколько глубоких вдохов, как советует мой друг Шурик, употребляя новомодный термин anger management [Anger management — комплекс методик управления гневом.]. — Этот факт не укрылся от моего внимания. И… я прекрасно нахожу с твоим сыном общий язык. Ты сама не раз об этом говорила, ведь так?

— Так… — отрешённо кивает Ира.

Я жду продолжения, но она смотрит в сторону. Я узнаю этот взгляд, этот тон и эту позу. Разговор окончен. Она замкнулась и больше не слушает.

— Ир, но ведь ты знаешь, что я и на этом фронте стараюсь, — не в силах остановиться, предпринимаю ещё попытку. — Если я что-то делаю не так — дай знать. Говори со мной, скажи что-нибудь, не молчи.

— Это не фронт, — роняет она.

— Ира! — поймав себя на том, что уже кричу, резко понижаю тон. — Ир, я забочусь не только о тебе, но и об Алексе. Разве ты не замечаешь? Ты знаешь, ты не можешь не видеть, как мне это важно. Действительно важно. Ты делишься переживаниями, рассказываешь о его проблемах. Я переживаю вместе с тобой. Стараюсь помогать, участвовать. Последнее время ты сама обращаешься за советами и нередко их принимаешь. Так в чём же дело? Объясни, пожалуйста!

По её лицу пробегает тень неясного мне, затаённого страдания.

— Я не хотела об этом, но ты давишь и настаиваешь… — произносит она совсем тихо. — Вспомни хотя бы, что ты устроил на прошлой неделе. На глазах у моего сына чуть не сорвался с пятого этажа. Рисковал собой, рисковал им… Ради чего? Погеройствовать приспичило?