У Шурика каждый раз одно и то же — детские вопли, отцовские внушения, потом ритуал отхода ко сну и напоследок «quality time» [Quality time — термин, определяющий особое время, отведённое для общения с семьёй, близкими друзьями или посвящённое любимому занятию.] на кухне или в гостиной. Впрочем, в гостиной сохраняется та же атмосфера советских посиделок на кухне с самодовольным брюзжанием и циничным отношением ко всему, выходящему за рамки бермудского треугольника семейных ценностей, карьеры и мировой политики. И все эти прелести — при неукоснительном соблюдении ночной дисциплины. Всё бы ничего, если б не его непреклонность касательно провождения времени с детьми, и договориться приходить, когда они уже уложены, невозможно. Шурик обижается, уговаривает, настаивает, и не мытьём, так катаньем добивается своего.
Для него это святое, и в этой обители семейного счастья я не хочу быть заподозрен в святотатстве. И вот я сижу посреди этого бедлама и мечтаю о дУше, о тишине и о том, чтобы спокойно накуриться… А курить нельзя. Вика обнаружила и выполола мой цветок свободы. «У женатого человека одна радость — как следует выспаться», — зевает Шурик, почёсывая брюхо. Одеяло у него слишком толстое и колючее, а подушки чересчур большие, и по утрам ноет шея. Интересно, какие же надо отрастить плечи, чтобы было удобно спать на таких подушках.
У Раби другая крайность: его квартира — нечто среднее между общественной ночлежкой, проходным двором и круглосуточной вечеринкой. Когда и в каком количестве нагрянут очередные гости, не знает никто, даже он сам. Там редко удаётся отдохнуть. Вот и получается, что днём я лабаю алгоритмы, а по вечерам отрабатываю то няней, точнее, заводной куклой, то белой вороной, искоса зыркающей на незваных прожигателей жизни в ожидании, пока те начебурахаются и расползутся по домам.
В пятницу передо мной и вовсе не простая дилемма: либо Ариэль, либо мои химеры. И хотя возвращаться отнюдь не тянет, упускать исключительную возможность работы дома я не намерен. Моя врождённая тяга к свободе вопиет от такой мысли, и я чаще подумываю о переезде. Том самом, на который пытался сподвигнуть Иру… И вновь передо мной оживает сцена, как я экспрессивно жестикулирую, живописуя красоты Сан-Франциско, а она, едва прикрывшись простынёй, смотрит на меня и улыбается, думая о своём. Это ведь было совсем недавно, а кажется, так давно, что я вижу всё словно сквозь плотную пелену…
Но сегодня мне ничего не мешает. Никто не удерживает… Более того, сегодня уже нет никаких причин тратить столько времени и сил на никому не нужные полёты или поездки через полштата. Но что-то останавливает меня. То ли леность, то ли нежелание одному осуществлять то, что хотел сделать вместе с ней. Неясно. Но так или иначе переезд я откладываю, занимаю себя другими делами, говорю себе, что ещё не совсем оправился. Что надо всё хорошенько взвесить. Мне нужно ещё немножко времени. Как знать, возможно Сан-Фран — не лучший вариант. Либо мне просто тяжело покидать дом, где прожил долгие годы, где разобрал себя на кусочки и кое-как собрал заново…
* * *
Около полуночи мы договорились встретиться с Зои. В ожидании конца её смены я съездил помыться и переодеться и, так как в мотеле заняться нечем, коротаю время в офисе. Гоняю симуляции, оптимизирую параметры — муторная деятельность, подобная поиску иглы в стоге сена, при отсутствии какой-либо уверенности, что в этом стоге действительно имеется искомое.
Тем временем в студии звукозаписи за стеной острое воспаление порно-активности. Который час кряду они гоняют туда-обратно один и тот же эпизод. Видать, тоже творческий поиск… правильной интонации или тембра… поди угадай. Эх, натравить бы на них Ариэля, он бы мигом нашёл и тон, и тембр. Дикие стоны прорезаются сквозь музыку в наушниках, усиливая раздражение.
Плюнув на работу, бреду вниз, сажусь на ступеньках у входа и закуриваю. Вскоре из здания появляется девушка с собранными на затылке волосами, просит огня и пристраивается неподалёку. Провожая взглядом редкие машины, она откидывает непослушную чёлку, и в мягких движениях чувствуется усталость.
Докурив, она достаёт ещё одну, снова просит огня и уже не возвращается на прежнее место, а садится рядом.
— Тут работаешь? — помолчав, интересуюсь я.
— Ага, там, на втором этаже.
— А-а… Хорошо хоть здесь не слышно. Тебе как? Не мешают эти вопли?
— Вопли? — смешливо сощурившись, переспрашивает она.
У неё задорная улыбка, сумбурно разбросанные трогательные веснушки и выбившаяся прядь волос, щекочущая губы.
— Ну эти… А-а! У-у! Ох-ох! — вою я, пародируя застенные стоны.
— О-о, да тут незаурядный талант пропадает! Может, тебя к нам?
— В каком смысле «к нам»?
— В прямом, это я там… А-а! У-у! Ох-ох! — передразнивает она.
— То есть?..
— То есть — озвучиваю, в смысле, воплю.
— Ну да, конечно… кхм… пожалуй, я тоже ещё…
Не договорив, принимаюсь сосредоточено нащупывать пачку. Она наблюдает, как я достаю сигарету и со второго раза закуриваю.
— Удивлён?
— Да нет, не то что…
— Я слышу нотки осуждения?
Её явно забавляет моё замешательство. Может, она права, что за занудство? Но неотвратимая логика спора, заставляющая оппонентов, подчас помимо воли, занимать противоположные позиции, и то, как открыто она потешается, мешают отступиться.
— Нет, почему… Но всё-таки ничего более, как бы это сказать…
— Давай, вразуми меня: чем же плоха моя работа?
— Не то чтобы плоха, но всё же…
— Всё же?
— Да, всё же… Продавать своё… мм… сексуальное обаяние, привлекательность, эротизм…
— Погоди, ты кто по профессии?
— Я инженер. Научный работник, если угодно.
— Ага, значит, проституировать мозгами — нормально, а голосовыми связками — нет?
— Зачем так сразу — проституировать?
— Будем называть вещи своими именами, — усмехается она. — Ты свои способности продаёшь? Продаёшь. Так в чём же дело?
Необходимость отстаивать сомнительную точку зрения раздражает всё сильнее. А ей хоть бы хны — она пожимает плечами, и в свете уличных фонарей в ключицах пролегают беззащитные тени.
— Стоп, ты меня как кого спрашиваешь? Как представителя целевой аудитории?
— Давай-ка разберёмся, — проигнорировав мою попытку отшутиться, настаивает она, — в чём проблема?
— Проблема, как ты выражаешься, в том, что есть большая разница…
— Неужели?! — снова перебивает меня эта нахалка.
— …разница, заключающаяся в том, что я разрабатываю медицинское оборудование, которое спасёт сотни тысяч человеческих жизней. Что может быть благородней?
— Браво, браво… — иронично роняет она. — Ты, наверное, рыцарь?
— Да уж, рыцарь… У меня даже меч есть.
— Не сомневаюсь.
Это, пожалуй, слишком. Но, вопреки язвительности, в её слегка надтреснутом голосе слышится некая необъяснимая горечь и теплота.
— Раз уж ты о высоких материях, позволь и мне, — помедлив, она решает добить меня окончательно.
— Конечно-конечно, — я пытаясь придать голосу безразличный тон.
— Так вот, мы, блудницы, гораздо нужнее, чем вы — спасатели человечества. Да, в извращённом, по-твоему, виде, я продаю ласку и фантазию. Но если мы замолчим и прекратим шептать вам на ушко нежные слова, то и вы, и ваше человечество околеете от недостатка любви, нежности и тепла.
— Ой! Прям Мария Магдалина, — я поднимаю раскрытые ладони, изображая готовность к капитуляции.
— Вот-вот, кстати, даже католическая церковь склонна культивировать образ раскаявшихся проституток.
— Что-то особого раскаяния не наблюдается. И потом, насколько я помню, блуд — один из семи смертных грехов.
— Как уныние и чревоугодие, — она демонстративно косится на мою пачку.
— Красиво излагаешь.
Я рассмеялся, признавая абсурдность дальнейшего спора. Мы помолчали.
— Ладно, а чем ты занимаешься, когда не трудишься на поприще теплоснабжения и любвеобеспечения?
— Знаешь, котик… — начинает она вкрадчиво-коварным тоном.
В этот момент звонит телефон, она предостерегающе поднимает указательный палец и, выслушав пару коротких фраз, поворачивается ко мне.
— Мне пора ещё немного повопить, — произносит она хрипловатым, сочащимся сексуальностью голосом.
Обезоруживающе улыбается, обдаёт меня профессионально-томным взглядом и, расхохотавшись, юркает внутрь.
* * *
Покончив с первой частью, я перешёл к терапевтической функциональности будущего продукта. В наши амбициозные планы входит не только предоставление вспомогательной диагностической информации, но также инструмента, позволяющего не просто философски взирать на плачевное состояние пациента, а предпринимать шаги для решения проблемы посредством того же ультразвука. Таким образом, мы вторгаемся на неизведанную территорию. Никаких мало-мальски достоверных данных подтверждающих, что это теоретически возможно, у нас нет. Скорее наоборот: подобные опыты, описанные в научной литературе, прежде давали сомнительные результаты.
Я снова зарываюсь в работу. Пожалуй, пришло время признать — толком я ничего не знаю, всё делается настолько впопыхах и на авось, что абсолютно непонятно, как вообще что-либо в итоге получается. Но самое интересное — оглядываясь назад, пройденный путь обретает некую внутреннюю логику и даже величавость. Однако так кажется только потом. А пока моя деятельность состоит из хаотичного, если не сказать панического, метания и выискивания путей вывернуться из сложившейся ситуации — при постоянном дефиците данных, знаний и катастрофической нехватке времени. Но именно это и тешит самолюбие, заставляет бороться и добиваться цели.
