— Как это нет? К кому ж я в гости приехала? Ты есть! Есть ты, есть камень, и дерево тоже есть. Всё оно есть.

— Только что ты сказала…

— Я сказала, что тебя не существует, но это не философская идея для умственного обсасывания. Возня вокруг этого вопроса лишь загонит нас в очередной тупик. Я хотела, чтобы ты ощутил, и в тот момент ты…

— Ощутил.

— Вот и отлично. Нечего переворачивать вверх тормашками… Тебя не нет! Ты очень даже есть, — проговорила она, акцентируя каждое слово, — это суперважный фактор.

— Но как это соотносится с тем монахом? — не уступал я, невольно улыбаясь.

— Илья, ау-у! Вопросы «КТО ты есть?» и «ЕСТЬ ли ты?» различны по своей сути.

Я не выдержал и расхохотался.

— Это чрезвычайно важный момент, и нечего хихикать, — она тоже засмеялась. — Аксиома, understand?

— Yes, ma’am. I understand. [Yes, ma’am. I understand. — Да, мэм. Я понимаю.]

— Есть ты, есть Намерение, и когда разгоняешь ложных «я», истинный ты наконец получает возможность выйти на сцену. И ему всё понятно, как камню и дереву. Хочешь — не хочешь, спрашиваешь себя «Кто ты есть?» или не спрашиваешь, так или иначе — ты есть, и чтобы видеть, достаточно смахнуть пыль. Желаешь увидеть камень — надо смахнуть с него пыль, желаешь себя — смахнуть пыль с себя. А не мучиться вопросом «Ой, где же я?».

— Да, но внутри столько голосов всяческих…

— Во-о-от… и когда на Востоке это засекли, они пригорюнились и сказали: «Блин, что ж такое, эти голоса так мешают»…

— То есть ты предлагаешь хотя бы дисциплину навести в этом ансамбле песни и пляски имени товарища Ильи Диковского?

— Это они предлагают, а я предлагаю ещё покурить.

Мы закурили. Я откинулся назад, подставляя лицо ветру. От ударного расширения сознания голова порядком опухла. Мысли были уже не совсем мысли, а какие-то тени обрывков.

— Кстати, ничего нового я ведь не рассказываю. Та же Библия о том же говорит.

— Библия? Да ладно, ты уже вовсе что попало мне заливаешь.

— Конечно, просто там это описывается на том пределе искренности, который граничит с пафосом — «Возлюби ближнего своего».

— А каким боком «Возлюби ближнего»…

— Речь не о техниках его достижения, а о самом Намерении. Именно о нём, без культурно-социальных наслоений.

— Погоди, но чудеса, которые Иисус начудил, — это же манипуляция.

— Да, чудеса — довольно пошлая штука. В сущности, всё чудо. Небо, воздух, земля. Ты дышишь — это чудо, дым выдохнул — чудо.

Я проследил за клубящимися завитушками, влекомыми воздушным потоком.

— Между прочим, одна из двух нерешённых проблем физики.

— Что, дым?

— Турбулентное течение. Самолёты летают, а мы до сих пор толком не знаем как и почему.

— Вот видишь — чудеса повсюду, а никто не замечает.

— Ну да, но ты же понимаешь почему…

— Потому что привыкли?

— Да, потому что когда сто раз видишь нечто, пусть даже самое расчудесное, оно уже не чудо.

— Поэтому привычка — одна из самых ужасных вещей.

— Ужасно, прям-таки ужасно! Майя, так устроен наш организм: почти во всём, кроме некоторых видов боли, мы замечаем не сами ощущения, а их изменения — градиент. Вот ты легла и почувствовала соприкосновения с подушкой, с простынями, одеялом… замерла — ощущение контакта растаяло, заворочалась — снова почувствовала. Из общего потока информации вычленяются критичные сегменты. Сознание в каждый конкретный момент фокусируется лишь на одной точке. И даже когда ты думаешь о нескольких вещах сразу — на микроуровне сосредотачиваешься то на одном, то на другом — поочерёдно.

— Да, именно. Это и ограничивает бескрайний мир до единственной точки.

— Если бы ты всё воспринимала, все тактильные контакты, звуки, запахи, не говоря уж о зрительных впечатлениях, сознание не справлялось бы. Его бы затопило. Мы и шагу не могли бы ступить — беспрерывно падали.

— Ничего, научились бы ходить заново. Это как, прекратив быть инженером, евреем, русским, ты не исчезаешь, а становишься всем. Есть моменты… эм… назовём их прозрением, когда впитываешь мир целиком. У тебя ж они тоже были.

— Да, были. Были моменты, когда я видел звёзды. Но вот миг прозрения, а вот зачесалась жопа, — идиллия перекосилась, и звёзд уже не видно. Хотя они, естественно, никуда не делись.

— Вот и отлично. А если уметь видеть звёзды не только урывками, то не окажешься в ситуации, где придётся погибать за «три ну». Погибнуть за «три ну» можно лишь чрезмерно сосредоточив на них внимание. Стоит научиться этого не делать, и тот факт, что чешется жопа, звёздам уже не помешает.

— Допустим… вероятно, действительно можно насобачиться продлевать эти состояния и со временем произойдёт качественное изменение, но это долгий путь.

— На то он и есть путь. А ты предпочитаешь регулярно погибать за «три ну», и только у разбитого корыта, когда выдохся и не способен метаться, — урывками видеть звёзды? Или научиться осознанно открывать глаза? Дорога в сказочный сад начинается прямо перед тобой, а ты тупишь, зажмурившись от ужаса. Но иногда, даже сквозь закрытые веки, каким-то чудом пробивается луч истины…

Темнота сгустилась, небо заволокло пеленой низких туч. Ветер усилился, окружающие звуки и запахи сделались более резкими.

— Ты есть, сад есть, и глаза тоже есть. Дело за малым — осталось их открыть.

— Ладно, предположим. Скажи лучше, а что, если нет никакого Намерения?

— Смотри, на Востоке они в один голос говорят, что есть.

— Но ты ж не они? Или они? И без них уже никак?

— О’кей. О’кей, — Майя сдержанно улыбнулась. — Да, я видела звёзды и уверена, что Намерение есть.

— Почему?

— Спроси у камня.

— Я с камнями ещё как-то не научился общаться.

— Нет, просто эта каменюка, — она погладила его ладонью, — и есть ответ. Вот оно — Намерение в чистом виде. Вот, потрогай.

— Намерение? Каменюку я могу потрогать, а прикоснуться к Намерению мне гораздо сложнее.

— Нет тут ничего сложного, стоит ему на тебя свалиться — сразу прикоснёшься.

— Да уж! В философской полемике бейсбольная бита — неопровержимый аргумент.

Она рассмеялась.

— Вот именно, именно. Ощущение и есть лучшее доказательство.

— Ну серьёзно! Ощущения обманчивы. Даже на трезвую голову можно тако-о-ое почувствовать, а если что-нибудь употребить — недолго и вообще в чём угодно усомниться. Не то что Намерение — многое становится неоднозначным. «Есть ли ты?», «Есть ли камень?» — и, если он есть, то «Камень ли он?» — вовсе не тривиально. Но давай не будем уж совсем… Допустим, что камень есть, но у него нет намерения… и вообще, нет нигде никакого Намерения. Что тогда?

— Вот для этого и нужна бита. Как только жизнь берёт в руки биту, ты уже не спрашиваешь: «Есть ли бита?» и «Бита ли она?», всё моментально встаёт на свои места.

— Но острота ощущений не является признаком истинности. Субъективные переживания обманчивы вне зависимости от своей интенсивности.

— Обманчивы, но штука в том… и тут я уже не могу привести доказательств, но на Востоке говорят, что обманчивость присуща лишь половинчатым переживаниям. При истинном свете вопросы и потребность в доказательствах отпадают. Ведь, вопреки своему скептицизму, ты ни разу не усомнился в том, что есть звёзды. Потому что целостность не оставляет места сомнению.

— Хороший ответ. Но… то они. А мы, во всяком случае я, ещё не вижу истинный свет. И поэтому, давай предположим, что Намерения нет.

— Ну… — она откинула волосы со лба. — Давай предположим.

— Тогда что?

— Продолжаем… продолжаем открывать глаза. Ничего не изменилось…

— Куда открывать?

— Дальше.

— Куда дальше? На ложный свет?

— Да. А что? Глаза по-любому стоит открыть. Ну нет счастья… — её голос сделался глухим и тихим. — Предположим… Ну нет, что ты будешь делать…

— И… Что тогда? — также понижая тон, спросил я.

— То же самое. Нет — и ладно, — Майя помедлила. — Не в счастье счастье. И без счастья зашибись. Только сложнее… но не в нём цель и даже не в звёздах. И это уже серьёзно. Ты отворяешь дверь, а в саду могут быть хищные звери, драконы, инопланетяне… Открыл глаза, и тут же — шмяк, — она резко хлопнула, — динозавр голову откусил. А что? Легко… Скажем, у них договорённость такая, у динозавров этих, не трогать тех, кто тихо сидит и не отсвечивает.

Мы помолчали. Не знаю, о чём думала Майя, но меня захлестнула волна щемящей тоски, и захотелось обнять её и прижать к себе, пока нас не слопали динозавры.

— Они говорят, что будет хорошо.

— Но мы не знаем?

— Мы не знаем. Тебя учат быть готовым ко всему и принимать мир, каков он есть. Динозавр? — Отлично. Откусил голову? — Замечательно. Это никак счастью не мешает. Наоборот. Ты стал частью динозавра и всё пучком. Ты своё сделал: открыл глаза и слился с миром в едином, как они говорят, Намерении.

— Погоди, ты где-то подменила понятия…

Она звонко рассмеялась своему трюку.

— Мы же предположили…

— Что Намерения нет, — закончила она сквозь хохот.

— А ты всё свела к тому, что снова там очутилась.

— Ну конечно, мы снова там очутились. Потому что… — её рысьи глаза светились, — тебя не должно останавливать то, чего нет. Это сомнения и страхи. Думал, спасут звёзды? Дудки! Засмотрелся, и хлоп — динозавр. А может, нужно было не в небо пялиться, а сразу меры принять, и самому что-нибудь ему откусить. Или в сторону отбежать, и он бы мимо проскакал. Кто знает… А ты на две лишних секунды зазевался на звёзды.