Она потянулась, оглядываясь кругом. За нашими спинами назревал рассвет. Гребни холмов вырисовывались на фоне светлеющего неба. Всё замерло в ожидании, и только волны мерным шелестом размывали последние сгустки отступающей ночи.

— Как там сок?

— Увы, наш сок — вшть… — я махнул в неопределённом направлении.

— А трава тоже — вшть?

— Обижаешь!

— Покурим?

* * *

Когда мы подошли к крыльцу, я обогнал её и прислонился спиной к входной двери.

— Оставайся, не уезжай. Ты бежишь не от западного образа жизни, ты бежишь от себя… а это дохлый номер. Катманду не где-то там на Востоке, он внутри. Сколько можно скользить по краю?! Майя, ты просыпаешься каждую неделю в другом городе, если не в другой стране; ты меняешь скутер на поезд, поезд на самолёт, на скрипучий автобус, ползущий над ущельем… Ты молодец, ты смелая, ты сильная, но разве ты ещё не поняла, что нет никакого там и тут?! Хочешь освободиться от привязанностей, чтоб избежать потерь и разочарований? Я тебя понимаю, но нельзя избавиться от человеческой формы. Невозможно навсегда разрешить конфликт души и разума, и уж точно не за счёт метаний из одной точки глобуса в другую. Бездну внутреннего одиночества не заполнить ни людьми, ни событиями, ни заморскими странствиями. Это неотъемлемая часть бытия. Ты уехала, и без тебя Калифорния — пустыня, населённая тусклыми тенями. Я иду по миру и встречаю лишь призраки. Иногда, всё реже и реже, на краткий миг кажется, что они люди. А ты — настоящая. И на фоне этого чуда… Майя… На Востоке считается, что, если от всего избавиться, наступит состояние высшего покоя и умиротворения. Звучит круто, но уйти туда с концами я не хочу. И пускай мне страшно и больно, и я остро ощущаю всю бессмысленность и обречённую суетность окружающего — я не готов слиться с предвечным светом и исчезнуть в этом сомнительном блаженстве. Если уж на то пошло, нам всем в один прекрасный день это предстоит, а раз так — я пока побарахтаюсь. Мы… человеки, а не эфирные создания. И потом, стоит ли отказываться от всего из страха его потерять? Это же нонсенс! Майя… Мы не виделись шесть лет, я смотрю на тебя и хочу тебя обнять. И мне всё равно, что нагородил Кришна и что приглючилось Будде. Я ни за что не променяю это ни на какую преблаженную нирвану.

Майя стояла передо мной и долго не отводила пристальный взгляд, но казалось, смотрит она не на меня, а куда-то сквозь. За её спиной, лучась и слепя глаза, переливалась океанская гладь. И в ауре этого свечения она была такой близкой и родной и вместе с тем совершенно недоступной.

— Нет, Илья, — тихо проговорила Майя, — я уже давно не живу в этих понятиях. Я приехала в Штаты повидаться с родителями и с тобой проститься. И собрать нити… И напомнить о звёздах, потому что ты тоже мне дорог. Но моё сердце не здесь, я спешу продолжить странствие. Я сделала, что должна была сделать, и теперь уже всё неважно. Там, куда я направляюсь, от всего этого нужно избавиться. Ещё недели две-три побуду тут, может, увидимся, если срастётся… Потом слетаю домой, и тю-тю — меня ждёт обратный рейс.

Глава 21

ладно, ладно, давай не о смысле жизни, больше вообще ни о чём таком

лучше вот о том, как в подвальном баре со стробоскопом под потолком пахнет липкой самбукой и табаком

в пятницу народу всегда битком

и красивые, пьяные и не мы выбегают курить, он в ботинках, она на цыпочках, босиком

у неё в руке босоножка со сломанным каблуком

он хохочет так, что едва не давится кадыком…

Вера Полозкова

Получив отпор, Ариэль притих, окопавшись в своём логове и вынашивая коварные планы по сведению со мной счётов и скорейшему подавлению бунта на корабле. Воцарился штиль, мы дрейфовали в неясном направлении, влекомые подводными течениями, а я посвятил рабочее время расширению познаний в буддизме и других восточных учениях, рассчитывая впечатлить Майю и оказаться чуть менее беспомощным оппонентом при новой встрече.

Но вот затишье нарушается. На пороге знойная крокодилица:

— Приветик, чудесно выглядишь! — слащаво пропела Кимберли.

— Харе Кришна, — отозвался я.

— Спешу напомнить о сегодняшнем совещании с Ариэлем, — запнувшись, продолжила она. — Все подробности в электронке.

— Благодарю, — сложив ладони, поклонился я. — Ступай с миром, сестра.

Однако Кимберли не уходила, и я с благодушной улыбкой созерцал, как офис-менеджер силится собраться с мыслями.

— Мы приближаемся к судьбоносному рубежу! В преддверии конференции настало время отбросить… — казалось, она вызубрила эту тираду наизусть, — отбросить разногласия и, сомкнув ряды, встретить грядущее испытание. — Брови сдвинулись, голос окреп. — Для каждого в отдельности и всей компании в целом предстоящая конференция обещает стать поворотным событием на нашем пути!

— Все пути одинаковы и ведут в никуда, — кротко молвил я, дав отзвучать эху прочувствованного воззвания. — Любой из них — всего лишь один из бесконечного множества, и ничто не мешает оставить его, если в нём нет сердца.

Закончив формулировать эту сентенцию, выуженную из винегрета, создавшегося в ходе ликбеза в сфере оккультных наук, я отвернулся и отрешённо уставился в экран. Кимберли поошивалась за спиной, тужась сочинить ответ, но так и не сумела ничем разродиться. Открыв электронную почту, я ехидно отклонил назначенную по всем правилам офисного этикета встречу. И тут же на месте ретировавшейся секретарши возник наш несравненный командор.

— Рад видеть тебя в добром здравии! — он старательно растянул мясистую физиономию в благожелательном оскале. — Передай, пожалуйста, материалы, чтобы я мог ознакомиться с ними перед совещанием.

Я молча разглядывал его, развалившись в кресле.

— Понимаю, что не уделил должного внимания… — с трудом выдавил Ариэль изменившимся голосом. — Погорячился, не вник… при нашей тогдашней встрече, — искажённая мимика кричала о том, что публичное покаяние даётся ему нелегко. — Но теперь, накануне конференции, — приободрился он, миновав сложный участок, — мы должны перешагнуть через былые… эм… распри ради общего блага и будущего нашей компании!

Забавно, этот поц думает пронять меня новой тактикой канцелярских прибамбасов.

— Конференция — мираж. Нет её и никогда не было. Глупая, тщетная, а главное, бессмысленная суета. Дым, тлен… тень на стене пещеры.

Минотавр озадаченно насупился.

— Ну как же! Платон, миф о пещере… No comprende, amigo? [No comprende, amigo? (исп.) — Не врубился, приятель?]

— Чего?!

— Чего-чего… — передразнил я. — Как-то ты сдал… в апокрифы не заглядываешь… Миф. О. Пещере. Чё тут неясного?

— Илья?! — всплеснул руками Ариэль.

— Ладно-ладно, не кипятись. Сейчас я всё популярно рассую по полочкам. Значится, твой закадычный враг — Платон Аристоныч… возможно, пребывая в алкогольном изумлении (история умалчивает) … эм… утверждал, что все люди сидят в пещере, задом к выходу и не могут повернуться. За их спинами другие люди носят разную утварь… ну там… вазы, амфоры, мраморные статУи — Древняя Греция, сам понимаешь. Так вот, прикованные рабы с рождения видят перед собой лишь тени, а потому уверены, что это и есть мир. Мы — рабы, томящиеся в заточении собственных чувств и эмоций, и твоя конференция — лишь крохотный завиток… зыбкий блик на стене, плод болезненного воображения.

Ариэль впал в ступор, лихорадочно силясь нарыть достойный аргумент из эллинского наследия.

— Пора дать решительный бой нелепой и порочной суетности! — взвыл я. — Покончить единым махом. Настало время порвать цепи, скинуть оковы и узреть подлинный свет! Я верю в тебя, Арик! Ты как начальник и предводитель всего чего ни попадя выведешь нас на стезю истины! К свету, к радости, к надежде!

Шеф угрюмо набычился.

— Мы любим тебя, Арик! — безумно завопил я, вскакивая на стол. — Ура-а-а!!!

* * *

После встречи с Майей я пребывал в приподнятом настроении, не ходил, а буквально парил, не касаясь земли. Новое чувство крепло, обволакивая невидимым облаком, даря свежесть красок, остроту и лёгкость, вместе с некой наполненностью. Я вновь открыл в себе способность радоваться простым вещам, и меня переполняло счастье. То самое счастье, о котором говорила она.

Всё стало чётче, сочнее, выпуклей, объёмней, будто спала пелена, причём не только с глаз, а со всех душевных и телесных ощущений. Я стал бережней относиться к внешним и внутренним впечатлениям, прислушиваясь к себе и к тому, что нашёптывал окружающий мир. И от этого даже мелкие переживания пронизывались спокойной, стойкой радостью и целостностью того непререкаемого смысла, который не нуждается ни в определении, ни в доказательствах.

Однако неурядицы, сыплющиеся непрерывным потоком, вовлечённость в офисную возню и остальные составляющие рутинной, давно приевшейся бытовухи, постепенно накапливаясь, как клочья пыли под старым диваном, замутняли кристальную чистоту новообретённого состояния. Всё чаще посещали мысли о Майе, с сопутствующей им тоской скорого расставания… Хоть мы и давно поняли, что не можем быть вместе, я считал её единственным душевно близким человеком, единственным существом моей крови, единственной, кто чувствовал и переживал так же остро и глубоко. А теперь, встретив после долгой разлуки, оттаяв в её лучах, я вновь теряю её. И, возможно, навсегда.