— Хорошо, тогда вернёмся к личным аспектам, — помедлив, продолжил Харви.

— Извольте. Хотя где-где, а тут уж точно и речи быть не может ни о каких трениях. Напротив, у нас на редкость дружеские взаимоотношения. И… надо отдать должное Ариэлю, это преимущественно его заслуга. — Я обратился к начальнику: — Хочу, чтобы ты знал, как я ценю твоё внимание. Правда, для меня это необычайно важно, и я искренне благодарен за всё, что ты делаешь ради меня.

Минотавр ощетинился. Ставка оправдалась: какой амбициозный начальник стал бы докладывать директору, что позволяет высмеивать себя перед подчинёнными?

— Вот, Ариэль не даст соврать: у нас масса общих интересов, античную философию регулярно обсуждаем, намедни состоялся занимательный диспут о концепциях Платона. Если угодно, могу вкратце: миф о пещере, знаменитая аллегория…

— Как-нибудь с удовольствием послушаю, — поспешил пресечь моё словоблудие директор. — Ариэль, складывается впечатление…

— Диспут?! Да как он смеет! — взъярился начальник, но тут же прикусил язык, сообразив, что дальнейшее развитие темы ему не на руку. — Давайте, наконец, о действительно важном! — громыхнул он. — На носу конференция, а у него конь не валялся! Мы на грани катастрофы, а он целыми днями на сайтах знакомств.

Харви чуть заметно поморщился.

— Как так? — изумился я. — Всё готово. Ариэль, ведь была встреча, я продемонстрировал всё, на что ты пожелал обратить внимание. Безусловно, ввиду твоей загруженности и широкого круга ответственности, мы не могли вдаваться в нюансы. Я знаю, как ты переживаешь, мы все знаем… Арик, можешь на меня рассчитывать: ни малейшая деталь не ускользнёт и не останется без должного внимания. И действительно, — я вновь обратился к Харви, — всегда есть место для усовершенствования… опять-таки, расцветка, однако, как я уже говорил…

Возражений не предвиделось — не мог же шеф сознаться, что не имеет ни малейшего представления о творящемся в подотчётной сфере. Загнав себя в тупик, Ариэль в бессилии сжал кулаки, что не ускользнуло от цепкого взгляда директора.

— Хотите, могу принести лэптоп, и вы сами убедитесь.

Резюмировал я, догадываясь, что Харви и без того есть чем заняться. Он появлялся редко и заботился лишь о том, чтобы всё на первый взгляд имело благопристойный вид. Судя по всему, он полностью отдавал себе отчёт о масштабах раздрая, в котором находилась возглавляемая им компания, и стремился отгородиться от неприглядных подробностей. Титул, хорошая зарплата и поменьше ненужных проблем — таковым представлялось мне кредо нашего директора.

— Но сайты знакомств! В рабочее время сутками торчать на сайтах!

Харви опять поморщился и нетерпеливо глянул на часы. Уловив этот жест, Ариэль сглотнул, издав какой-то нечленораздельный сип, и окончательно приобрёл стойкий мутно-фиолетовый оттенок.

— Ариэль, прости, мне невдомёк, кто рассказывает тебе эти бредни. Не хочу делать необоснованные предположения…

— Но, но… — захлебнулся негодованием Минотавр. — Ведь я сам…

— Арик, — ласково проговорил я, — ой, я же ещё не успел поделиться с тобой последней новостью: дело в том, что я увлёкся буддизмом. Настраиваю тонкий мир, медитирую и… и сейчас мне совершенно не до женщин. На данный момент единственная женщина в моей жизни — это мама.

Под конец этой бессовестной тирады зазвонил мой телефон.

— Привет. Как дела? — раздался звонкий голос Келли.

— Как в сказке… мм… Я тут слегка занят, можешь коротко?

— А, да-да, понимаю. Я только сказать… я… я хочу птифуры.

— Кого?

— Птифу-у-уры.

— Это ещё кто?

— Пирожные. Маленькие такие. Пирожные.

— Какие? Как это пишется?

Я взглянул на Харви и изобразил извиняющуюся гримасу. Тот кивнул, взял мобильник и стал сосредоточенно тыкать в экран.

— Пти-фу-ры. Такие крохотные, цветные и разных сортов, а бывают… Мм… — протянула она с вожделением. — Знаешь, я их жутко люблю. Просто умираю…

— Погоди, не надо умирать. Можешь по буквам?

— Пи, и, ти, — принялась диктовать она, — ай, эф…

— Так-так… понятно, вышли название эсэмэской. Я попробую… но не обещаю.

Я поспешил отключиться.

— Прошу прощения, это как раз мама, — смущённо улыбнулся я. — Так о чём… а, вот, я решил посвятить себя духовной практике, и женщины меня теперь отнюдь не интересуют. Однако, возвращаясь к существу вопроса, хотя Арик не раз признавался, что все начальники и в особенности его начальники, — я красноречиво взглянул на директора, — полные идиоты, мне несказанно повезло с шефом, и я не устану это повторять.

Ариэль попробовал возмутиться, но был остановлен коротким властным жестом.

— На данном этапе будем считать тему закрытой. — Директор приосанился. — Спасибо и успехов в подготовке к конференции. Полагаю, излишне напоминать о её важности.

Я поблагодарил Харви и повторно заверил Ариэля в непреходящем почтении, от чего Минотавру сделалось совсем худо.

— Ариэль, мы ещё не закончили, — прозвучало за моей спиной, и я заботливо прикрыл дверь, чтобы директор мог вольготно устраивать моему начальничку внеплановую головомойку.

* * *

— Почему Юнг? Почему Платон? Потому что за всем стоят прообразы. Ариэль говорит — фигня, а меж тем конфликту три тысячи лет, и пошло всё даже не с Платона с Аристотелем… Это же и есть раскол между язычеством и иудаизмом.

— О чём ты? — в недоумении покосилась Майя.

— Выход Авраама из Вавилона, книга Бытия… Hello?! Зарождение первой монотеистической религии…

— При чём тут одно к другому?

— А, ну смотри… Вавилон — поклонение золотому истукану, а иудео-христианский подход — альтернатива всему этому. Для того и придуман миф о башне. Зачем она строилась? Чтобы достать до неба. Люди возомнили, что Бог где-то там, — я ткнул пальцем в потолок, — что до него можно дотянуться, ан нет, чёрта с два! Еврейцы просекли фишку и сказали: «Вы чего? Бог абстрактен!»

— Вопрос: может ли человек верить в абстракцию, либо он всегда придумывает образ и верит в него, а не в какую-то бесформенную идею?

— Может, конечно может. Оглянись: сегодня, благодаря Христу и Голливуду, все поголовно верят в любовь. Но не надо пытаться до неё дотронуться. До её объекта — пожалуйста, но не до неё самой. И это прекрасно! Она неуязвима, как сиятельные идеи Платона, её не запятнать никакой пошлостью или низостью.

— Но люди всё равно ищут конкретики.

— Да, индусу, чтобы верить, нужны рудракши или алтарь, или статуэтка Шивы… А евреи как бы не такие, хотя у них тоже свой антураж.

— Они обожествляют Тору. К священной книге надо относиться с благоговением.

— Вот именно! Слово! Образ! Не вещь, не бумагу. Нет священных косточек рудракши, есть то, что стоит за ними, а их самих нет, в смысле — нет в них святости. Великий Вавилон пал, а занюханной иудейской вере четвёртое тысячелетие пошло.

— Допустим, — Майя поправила бусы из рудракши и кристаллов, — но в христианстве не совсем так: там Иисус, пророки всякие… святые, великомученики — классические пережитки идолопоклонства. Да и зачем христиан с иудеями смешивать? Истоки, конечно, одни…

— К слову об Иисусе, тебе на редкость повезло. Угощу тебя рыбой собственного приготовления.

Я торжественно извлёк из холодильника две свежих, ещё пахнущих морем и водорослями, рыбины.

— Не бойся. Я правда умею, — поспешил заверить я, заметив скептическое выражение. — А христианство… видишь ли… христианство — это адаптированный вариант иудаизма, — вымарали особо пикантные места, заменили невнятным бормотанием о вселенской любви, втюхали половине цивилизованного мира — и вуаля! Почти две тысячи лет торгуют индульгенциями.

— Ага, иудаизм тоже хорош, это ж надо такое удумать: Господь един, он наш, мы избранный народ, и он только с нами общается. А остальные гои, и с ними Бог не разговаривает. Бред! Им, значит, Бога не полагается? Нет, оказывается, нет. Иудеи утверждают, что все прочие боги ложны, а к себе никого не зовут.

— Нормальный жидовский национальный нарциссизм.

— Скорее шовинизм.

— За то по шее и получали от всех, кому не лень. Избранный — это в смысле избравший себя в козлы отпущения.

— В любой здравой монотеистической религии есть элемент миссионерства. Без него эта идея хромает. Отсутствие миссионерства свойственно политеизму, где у каждого селения свой божок, у каждой рощи нимфа, у источника — наяда… Либо Бог един, и тогда — айда к нам, либо у каждого свой и никаких «айда». — Майя принялась расхаживать вокруг, следя за моими действиями. — Ладно, вернёмся к абстрактности.

— Ага, так вот… с абстрактностью в христианстве почти, как в иудаизме. Ну, сделали им поблажку с Иисусом, чтоб чуть попонятней было, почеловечней…

— Но люди всё равно выдумывают символы, иконы… Им нужен зримый образ. Человек не может иначе. Трудно уповать на вакуум!

— Может! Сложнее? — Да. Но может! О чём речь? Любовь — абстрактная штука. Мы — люди науки, люди искусства, постоянно оперируем умозрительными предметами. Понятия умственной и душевной деятельности абстрактны и никаким боком не материальны. Невозможно нарисовать любовь. Можно изобразить половой акт, ссору, объятия, но не любовь. И не пытайся. Так взять, нарисовать и поставить — вот, мол, полюбуйтесь, это любовь.