— Не молчи, — горячий шепот в ухо, и влажный язык проходится по ушной раковине огненным движением. — Ты обещала меня поправлять. Направлять. Я честно расплачиваюсь за свой проект.

У меня между ног влажно. Это чувствуя я, это чувствует он. Нет необходимости говорить это словами, кроме того, что гросс Теккера от этого кроет.

— Мне нравится, — мне горячо, и сладко, и каждая моя клетка, включая пальцы на ногах, хочет. — И когда грудь, тоже. Мне нравятся предварительные ласки больше, чем секс.

Первый раз я говорю это парню. Наверное, надо было раньше решиться на что-то такое. На договорные отношения. Когда нет личного, нет страха обидеть. И можно честно говорить все, что угодно. Все, что чувствуешь. Чего хочешь.

— А что нравится тебе? — Я сглатываю, потому что он задирает мой бюстгальтер к горлу, и целует, лижет, прихватывает губами и зубами. — Кроме разговоров?

Он поднимает голову от моей груди, и улыбается. Соблазнительно, нахально, пьяно — так, что я, возможно, сейчас кончу от одной этой улыбки!

— Всё.

Его пальцы рисуют узоры на внутренней поверхности бедра. Находят, наконец-то, дорогу под трусики, скользят, гладят, раздвигают складки, и чертят что-то легчайшими касаниями. Мне хочется. Хочется подставляться этим пальцам. Хочется наплевать на собственные условия, и потребовать всего и сразу. Мне просто хочется.

Мой выдох “Да-а-а!” как команда.

Вивьен подхватывает меня под зад, два шага — и мы возле кровати. Моя прекрасная светло-шоколадная строгая юбка летит в сторону, запущенная рукой Теккера. Он тянет с меня блузку, а когда я застреваю в застегнутых манжетах, злодейски ухмыляется (мамочки, прекрати это, гросс Теккер, а то еще разок вот так ухмыльнешься — и мне уже будет ничего не надо!), и, зафиксировав мои руки блузкой, набрасывается на мою грудь, как голодный. Сосет, втягивает в рот так, будто хочет меня сожрать, но не знает, с какой груди начать, левой или правой.

Я всхлипываю и выгибаюсь навстречу, насколько могу, ведь он держит мои руки, в голове все плывет. Дергаю локтями: мне нужно, нужно немедленно освободиться, мне нужно, необходимо содрать с него футболку…

Он стягивает ее сам.

Затем тянется к моим запястьям, мимоходом прижимаясь торсом к голой груди, и это неожиданно восхитительно. Два движения — и моя блузка повисает на стуле поверх его футболки, следом отправляется лифчик, он стягивает с меня трусы, и я, торопливо переступив, отфутболиваю их куда-то в сторону юбки.

Вивьен расстегивает ремень, вжикает молнией и стаскивает брюки вместе с бельем в рекордное мгновение.

Он роняет меня на кровать, нависает надо мной, опираясь на кровать одним коленом, здоровенный, возбужденный.

Ну, что ты там копаешься, я ведь так хочу!

Кто сказал про долгую прелюдию? Я?! Да никогда такого не было!

Треск фольги, и я, приподнявшись на локте, смотрю как Вивьен раскатывает презерватив по члену — ровному, большому, красивому. И это зрелище заводит еще сильнее, потому что оно означает, что сейчас, вот сейчас-сейчас!

И когда это весомое тело опускается на меня сверху желанной тяжестью, я оплетаю его руками и ногами, и мы целуемся, то сплетая языки, то ловя друг друга губами. И я выгибаюсь ему навстречу, когда чувствую, как член ищет вход, а потом перехватываю его рукой, и ласкаю себя головкой, размазывая смазку по нему и по себе, трусь, ловя сладкие крохотные молнии…

И направляю его внутрь.

Давление. Наполненность. Медленное, плавное движение туда, а затем назад. И снова — не торопясь, давая мне привыкнуть.

Я хочу так, что мне не надо привыкать, но бережность оценила, спасибо.

Снова. И снова. И еще раз.

Теперь, когда мы оба мокрые, член скользит во мне легко, а ощущается восхитительно. Вив ловит этот момент.

И ухмыляется.

И добавляет ход.

Толчок, толчок, толчок!

Быстрей, быстрей, быстрей — я извиваюсь и подмахиваю навстречу, и закусываю губы, чтобы не заорать.

Комната звукоизолирована давно, но мне все равно неловко. А потом Вив меняет угол, и его ствол на каждом толчке скользит по клитору.

И я забываю про неловкость.

И звонкое “Да-да-да!” дает отмашку, от которой гросс Теккер срывается в бешеный ритм.

Толчок, толчок, толчок. Под веками темно. Толчок, толчок, толчок.

Так хорошо, хорошо, еще, пожалуйста…

Вот оно!

Дыхание перехватывает.

Я выгибаюсь.

Нахлынувший оргазм оказывается ярким, как с самой собой.

А навалившийся сверху через несколько мгновений гросс Теккер — тяжелым, как гранитная плита.

–

Только толкнув дверь аудитории на следующее утро я неожиданно поняла, что все же волновалась.

После секса мы не обменялись ни словом, я почти сразу отправилась в душ, а когда вернулась, гросс Теккер уже свалил, не забыв прихватить свою работу. То ли пытался избежать неловкости, то ли счел, что за сим рассчитался и о чем тут еще разговаривать.

Признаться, это меня абсолютно устраивало, потому что действительно — о чем тут еще разговаривать?

И пусть сны мне снились будоражащие, утренняя пробежка привела голову в порядок, привычная рутина настроила на рабочий лад, и по дороге от общежития до учебных корпусов я думала о том, как лучше выстроить план курсовой, а не о каких-либо глупостях.

Но когда открывалась тяжелая дверь, сердце все-таки как-то неожиданно гулко бухнуло в грудную клетку.

Вивьена гросс Теккера в исполнители моего гениального плана по самоудовлетворению я выбрала не просто так. Привлекательных мужиков в академии полно, девушек куда меньше, специфика направления. Ладно, прямо таких, как гросс Теккер, поменьше, но все равно не по пальцам одной руки считать.

Но у меня была репутация и я ей дорожила.

Даже если это и репутация отъявленной стервы.

И меньше всего мне бы хотелось, чтобы в шепотках по аудиториям носились слухи о том, что Кассандра Морель стервит от недотраха.

Гросс Теккер, хоть и крутился в мажорных кругах, в подлостях, тем не менее, мной ни разу замечен не был, а значит, был шанс, что о нашей сделке не узнает все его окружение, а с ним — и вся академия.

Теперь предстояло выяснить, подвели меня чутье и анализ или все-таки нет.

Однокурсники на мое появление отреагировали как обычно — никак. Я прошла на свое привычное место на задних рядах, откуда открывался отличный обзор и на преподавателя, и на присутствующих. Мне в принципе нравилось наблюдать за людьми, хоть и не очень нравилось с ними взаимодействовать. И наблюдения отчасти помогали свести взаимодействия к минимуму.

Гросс Теккер в аудиторию явился с опозданием. Выслушал нравоучения профессора, покивал со скучающим видом, заверив, что больше никогда, до следующего раза. Забавный факт, кстати, он никогда не опаздывал на занятия к тем профессорам, которые опозданий не прощали.

На меня парень не смотрел, и я расслабилась.

Ровно до того момента, как пройдя на свое место, прежде, чем опуститься на скамью, он обернулся назад.

Короткий взгляд, дернувшийся в приветственной улыбке уголок губ…

Это заняло мгновение, и перед моими глазами уже только стриженный затылок и широкие плечи, а все равно ужасно хотелось облизнуть пересохшие губы…

— …на этом все, на следующей лекции мы обсудим с вами методы получения магических отпечатков, — профессор Но отчаянно пытался перекричать студентов, которые после фразы “на этом все” потеряли к происходящему какой-либо интерес. — Мадемуазель Морель, меня попросили передать вам, чтобы после занятий вы зашли в деканат!

А вот это уже интересно…

* * *

Статуя в главном холле Академии Права выражение лица имела самое сволочное. Сухощавая тетка с циничными носогубными морщинами явно повидала жизнь и вертела ее на мече, у этого изображения отсутствующем. Удивить ее было нереально, обмануть (тут само собой просилось более грубое слово) — невозможно. Не эту матерую щуку лет сорока-сорока пяти на вид, с едкой ухмылкой и хищным прищуром.

Приятель Микк, уже три с лишним года, как покойный, дай ему боги крепких парусов и теплых берегов в Небесной Гавани, таких называл “прохаванными”. Судя по лицу, она знала толк и в отдыхе, и в работе.

Вообще-то, богиню Справедливости изображали все по-разному (“У справедливости нет лица!”), но у моей Справедливости лицо было, и лицо именно это. Несмотря на то, что наиболее популярным образом богини для творцов всех мастей была прекрасная юная девушка с мечом в опущенной руке. Просто тот, кто ваял статую для для Высшей Академии Права имени Его Императорского Величества Теодора Второго Справедливого, был гением и видел суть. Не всем это дано, что поделаешь.

Спеша мимо статуи в деканат, я незаметно почтительно кивнула покровительнице.

Мне нравилось думать, что я буду служить этой тетке. Что мы с ней будем партнерами: я буду наказывать преступников здесь, а она — воздавать на том свете тем, кому было недодано нами на этом.

В приемной у декана царили тишина, порядок, серый цвет и секретарь мадам Мария Ревю. Вернее, сперва мадам Ревю, а потом уже все остальное.

Строгий костюм графитового цвета, строгая стрижка, строгий взгляд. Единственное, что выбивается из образа — это серьги. Разномастные колечки и гвоздики, узкие-широкие, с камушками-без камушков, золотистые, серебристые, угольно-черные и бензиново-радужные, плотно облепили уши мадам от мочки через весь завиток, и даже в обоих козелках имелось по проколу. Эти серьги вызывали у окружающих диссонанс, а людей понимающих — еще и уважительную опаску.