Яна Перепечина

Непридуманная сказка

Посвящается:

всем усыновителям,

приемным родителям

и опекунам,

которые искренне любят своих не кровных, но родных детей;

тем работникам органов опеки, больниц и детских домов,

которые стараются помочь детям и родителям найти друг друга и

не мешают, а изо всех сил способствуют тому,

чтобы дети как можно скорее оказались дома


Часть первая. Присказка

…Когда вы знаете, как бывает на самом деле, тогда можно придумывать сказку…

Айболит 66

Глава 1

Александр Эмерих

Ещё из-за двери Александр услышал, как в квартире плачет ребёнок. Торопливо свернув телефонный разговор — мама одного из его многочисленных маленьких пациентов хотела сообщить новости, — сунул руку в карман и выудил связку ключей. Звонить не стал, Татьяне явно сейчас не до него, вон как Тёма разошёлся, быстро повернул ключ в замке и ввалился в квартиру.

Сразу поразили темнота и — несмотря на отчаянный рёв сына — странная, неживая тишина. Нигде не горел свет, не работал телевизор, не слышно было слов утешения и уговоров: Татьяна не убаюкивала разошедшегося Артёмку. Только плакал сын, и под ногами поскуливал и вертелся, настойчиво требуя любви, нежности, внимания, а также прогулки и еды, любимец Александра маламут Красс.

Ничего не понимая, Эмерих швырнул у дверей пакеты с продуктами, быстро разулся и, на ходу снимая куртку, бросился в детскую. Красс преданно поцокал следом за хозяином. В распахнутую дверь тут же вырвался негодующий, пронзительный вопль полуторамесячного Артёма, сына Александра.

В растерянности дёрнувшись в сторону ванной — как же ребёнка брать грязными руками? — Александр досадливо поморщился и, плюнув на гигиену, подскочил к кроватке, вытащил взахлёб рыдающего Тёму и прижал к себе.

— Ну-ну, сынок… маленький мой… любимый мой… мальчик мой родной… Что ты? Что, мой золотой? Кто тебя обидел?

Малыш вздрагивал всем тельцем и продолжал кричать громко и надсадно. Александр обнял сына покрепче, тыльной стороной — вроде она должна быть почище — правой ладони поглаживая по спинке и почти безволосой головке.

— Тихо-тихо, Тёмушка… Ты, наверное, голодный? А где же наша мама? Куда она запропала?… Та-нюш! Та-ня! Ты где?!

Не откликается. Ну надо же! В ванне, что ли, отмокает и не слышит наших воплей? Устала, наверное, твоя бедная мама. Ну ничего, ничего. Мы пока без неё справимся, а она пусть отдохнёт, пёрышки почистит, правда? Должны мы, мужчины, нашу единственную маму беречь и жалеть или нет?… Конечно, должны. Пошли-ка, сынок, на кухню, сейчас будем еду готовить.

Прижимая малыша к себе и безостановочно болтая обо всём, что приходило в голову и попадалось на глаза, Александр дошёл до тёмной кухни. Вскользь отметив, что свет в ванной не горит и не слышно звуков воды, нажал на выключатель. Вспыхнули лампочки, сразу залив всю довольно большую, уютную кухню тёплым сиянием.

Тёма в ожидании еды притих, изредка судорожно всхлипывая.

— Где тут у нас «двоечка»? — Александр влажной салфеткой вытер руки — всё почище будут. На левую положил сына, а правой быстро достал из стерилизатора бутылочку, привычно убедившись, что она с дырочкой положенного, «второго» размера, уже автоматически — за полтора месяца набил руку — налил из термопота воды и добавил сухую смесь. Резко и сильно взболтав, сел, пристроил на коленях и сгибе левой руки сына и сунул ему бутылочку в маленький голодный ротик.

— Вот так, хорошо, мой родной, — шепнул он, заполнив смесью всю соску, чтобы малыш не глотал воздух вместе с едой.

Артёмка тут же жадно вцепился в силиконовую прозрачную соску и удовлетворённо зачмокал. Его отец выдохнул, сел поудобнее и тут только заметил на столе, покрытом белой «кружевной» клеёнкой, исписанный лист бумаги. Александр подвинул записку к себе и, устало поморгав, принялся читать, с трудом понимая написанное. Красс, догадавшись, что сейчас ни любви, ни нежности, ни внимания, ни… — далее по списку — не будет, вздохнул, сел рядом и пристроил большущую тяжёлую голову на колени хозяину: проявил участие и понимание.


«Александр, за эти три недели я окончательно поняла, что ты просто использовал меня. Стоило ли жить вместе почти десять лет, чтобы оказаться на положении няньки при чужом ребёнке?! Я так не хочу и не буду. Это ты ребёнка хотел, вот и возись с ним. Мне он никто. Впрочем, ты, как выяснилось, тоже. Я отдохну, приду в себя, а потом позвоню, и решим с разводом. Обсудим раздел квартиры. Надеюсь, что дачу ты отдашь мне в качестве компенсации за десять лет и три недели кошмара. Не прощаюсь. Сам мне не звони».


Внизу стоял замысловатый росчерк. Татьяна любила выражаться и расписываться красиво. Александр снова поморгал, морщась и силясь уяснить произошедшее. Маленький Артёмка завозился, ловя ускользающую соску, которую задумавшийся отец почему-то перестал держать удобно, так, как ему, Артёму Александровичу, требовалось. Эмерих удивлённо глянул на сына, слабо улыбнулся побелевшими губами и поправил бутылочку. Малыш продолжил есть, ещё не зная, что у него теперь снова — уже во второй раз! — нет мамы, а есть только отец.


— Мама! Да какая она мама?! — сердито хлопнула на стол стопку амбулаторных карт медсестра Антонина Сергеевна Легачёва. — Это ты — мама. И папа! А она — тьфу!

— «Мать у них был Новосельцев», — вяло прокомментировал Александр, с тоской глядя в окно, за которым бесконечный серый дождь поливал мокрые деревья. Весна на дворе меньше всего походила на саму себя, зато гораздо больше — на тоскливую глухую осень. Может, это от настроения? На душе было гадко, гаже не бывает.

— Вот именно, — категорично согласилась Антонина Сергеевна. — Так что ты, Сашенька, не тоскуй, не убивайся, справишься, выдюжишь, а там и маму найдём нашему Артёмке. Настоящую. А не эту… прости меня, Саша, я раньше молчала, но теперь скажу! Ты ведь все эти годы дурак дураком был. Слава богу, одумался, наконец. Бросил её…

— Это не я её, а она… нас.

— И скатертью дорога! Нашёл о ком жалеть!

— Делать-то что, тёть Тонь?! — Александр глухо застонал и с силой потёр ладонями серое, под цвет дождя, лицо.

— Жить! Ну-ка, возьми себя в руки! Ты же никогда размазнёй не был. Всю жизнь боролся, и сейчас борись! — грозно рявкнула Антонина Сергеевна, его бессменная медсестра.

Доктор Эмерих работал с ней с первых дней своей практики. Седая, резкая, грозная, она досталась ему, как любила сама говаривать, «по наследству» от предыдущего районного ортопеда. И в первое время он, вчерашний выпускник и новичок в этой Богом забытой обшарпанной поликлинике, её страшно боялся, иногда ловя себя на том, что она, пожалуй, в медицине в целом и в ортопедии в частности разбирается получше его, доктора с дипломом, лучшего выпускника своего курса.


Они стали работать вместе, принимая и по записи, и без записи, и после окончания рабочего дня, и знакомых, и малознакомых, и совсем незнакомых — ну не умел он отказывать и вечно рвался помогать всем и каждому! И, как оказалось, она тоже.

И как-то получилось, что вскоре и смотреть стала Антонина Сергеевна на него уже не так сердито, как поначалу, и улыбаться начала понимающе, и булочки собственного приготовления приносить, чтобы подсунуть ему во время перерыва. Они и сами не заметили, как отношения их стали совсем родственными. И ему, единственному из всех коллег, она позволила называть себя тётей Тоней. Да что там «позволила» — велела просто-таки! А он для неё навсегда стал Сашей, Сашенькой или даже Сашком. С глазу на глаз, разумеется.

Когда он защитился и решил поменять место работы, тётя Тоня согласилась перейти с ним. В новом, престижном медицинском центре на него, явившегося на работу в сопровождении пожилой неласковой — впрочем, такой она была с кем угодно, но только не с пациентами и не со своим ненаглядным Сашенькой — Антонины Сергеевны, молоденькие кокетливые медсестры посмотрели удивлённо. Но вредничать не стали. Что возьмёшь с восходящей звезды?! Её, звезду, то есть, сам главврач к ним перетащил, при этом нахваливал так, что им оставалось только удивляться. Так что нравится, не нравится — придётся принимать и идти на уступки.

Однако восходящее светило не капризничало, нос не задирало, особых условий не требовало, только вот решительно заявило, что работать будет со своей пенсионеркой. И ни с кем другим. Потому что молодые-перспективные звезде не нужны. А нужна только она, седая и грозная Антонина Сергеевна Легачёва, тётя Тоня. Лучшая медсестра всех времён и народов…

И вот теперь его тётя Тоня приказным тоном сообщила ему, что он должен жить.

— Как жить-то, тёть Тонь? Как работать-то? Куда я Тёмика дену?

— А сейчас он где? — Она мрачно порылась в своём столе, вытащила из верхнего ящика пакетик с ирисками «Кис-кис», достала несколько и незаметно подсунула поближе к нему. Александр, рассеянно перекладывавший бумаги, наткнулся на конфетки, несколько секунд бессмысленно перебирал их длинными сильными пальцами и вдруг улыбнулся: