— Ах это чтобы Морена не нашла тебя, нужно давать каждому прозвище и не называть настоящее имя, — спохватилась девочка и, коротко рассмеявшись, добавила: — Я слышала что-то подобное.

От ее смеха глаза Осьмого расширились, и он некоторое время с потерянным видом смотрел на преобразившееся от улыбки лицо своей новой знакомицы. Но через мгновение лицо мальчика недоверчиво вытянулось, словно он только сейчас осознал сказанное. На девочку он старался больше не смотреть.

— Ты такая странная… Лапту не знаешь, — настороженно произнес Осьмой. — В каких краях ты живешь?

— Далеко от твоих, — заверила его девочка и тут же представилась, но руки в ответ не протянула. — А меня люди зовут… Зимой. Меня называют Зимой.

— Это потому что ты в сильные морозы родилась? — радостно угадал мальчишка, широко улыбнулся и снова во все глаза уставился на девчонку. — Я-то ведь тоже без загадки, восьмым по счету подошел в семье.

Зима, не слушая Осьмого, наклонила голову, будто прислушиваясь к чему, а потом взволнованно прошептала:

— Тебе пора уходить, уходить пора, — ее лицо стало испуганным, от приветливого выражения не осталось и следа.

— Что случилось? — нахмурился мальчик. Ему не нравилось, что Зима перестала улыбаться. Он почему-то хотел смотреть на нее снова и снова. — Не хочешь дальше говорить? А я думал, что мы почти подружились.

— Да, но сейчас тебе пора, ты больше не можешь здесь оставаться, — замахала руками Зима, избегая касаться Осьмого. Его протянутая рука так и осталась висеть в воздухе.

— И как же я, по-твоему, уйду из этого странного сна? Не хочешь дружить, потому что я мальчишка, да? — обиженно протянул Осьмой. Отдернув ладонь, мальчик сложил руки на груди и насупился. — Вот всегда с вами…

Но договорить он не успел, потому что Зима соединила ладони лодочкой и подула в сторону нового друга. Осьмой возмущенно вскрикнул, но сделать ничего не успел, растворившись в воздухе.

5. Год 43 от Великого Раскола

Руки укачивали меня почти с материнской нежностью. Покинув мир странного сна, я пыталась осмыслить, что происходит. Куда я ушла, почему не на холме, не вместе с ним? Вряд ли что-то заставило бы меня покинуть место захоронения добровольно.

— Она очнулась, — раздался мужской голос. Я где-то его уже слышала.

— Знаю, — я услышала женский голос и почувствовала его не только звуком, но и вибрацией у своего уха. Дернувшись, я распахнула сухие, без единой слезинки, уставшие глаза.

Меня ба́ила на руках эта вчерашняя странная девушка. Забыла имя… Она сидела рядом. Мои плечи покоились на ее коленях, а голова была крепко прижата к ее груди. Девушка обнимала меня закутанными в ткань ладонями и укачивала. Мне казалось, что в отдалении я даже слышу легкую мелодию колыбельной из моего детства. Я увидела только подбородок и чувствовала слои и слои одежды на девушке. Сквозь них утешающие объятия были почти терпимы. Не думаю, что выдержала бы сейчас прикосновение к коже. Это и в обычное время довольно неприятно с малознакомым человеком.

Зрение всё еще было нечетким после сна, я попыталась оглядеться, силясь понять, как сюда попала. Повернув голову, наткнулась на спутанные светлые волосы и внимательный взгляд желтых глаз. Эти волосы напомнили другие, и пальцы дернулись в память о маленькой ласке, которую я всегда могла подарить. Казалось, это было так давно. Смотритель продолжал буравить меня обеспокоенным взглядом.

— Я хочу вернуться туда, — мой голос по-прежнему был хриплым.

— Возможно, ты захочешь поесть и привести себя в порядок, — заметил смотритель. — Мы отведем тебя позже. Ты несколько дней провела в бреду. Не лучшее решение — возвращаться в ночной холод на погост.

— Я, Велес тебя забери, хочу вернуться, — зло сказала я. Кален поморщился.

— Отведу, — пропела девушка, ее живой голос начинал серьезно раздражать.

Она мягко отодвинула меня и поднялась со скамьи, на которой укачивала мое больное тело в своих объятиях. Ее движения были настолько уверенными и плавными, что я не сразу сообразила, что глаза невидяще смотрят в одну точку. Красивые глаза, но бесполезные.

— Я не думаю… — начал мужчина.

— Не уверена, что здесь подходят разумные доводы, Кален, — девушка всплеснула замотанными руками. Это было что-то странное на ее ладонях, раньше я такого не видела. Будто рукавицы, но облегающие каждый палец в отдельности. Еще мне явно было слышно, что она бормочет: «Велес тебя забери. Хм… Велес тебя забери».

Я ждала, пока она возьмет посох, с которыми обычно ходят слепцы, но она лихо развернулась и решительным шагом безошибочно проделала путь до двери. Скрипнули петли.

— Ты идешь? — она повернула лицо в мою сторону, словно отдав дань вежливости, потому что в ее случае это было бесполезное движение. Подскочив со скамьи, я пошатнулась, и пол вздыбился мне навстречу. Кален с готовностью протянул руку, но я шарахнулась от нее, словно испуганная кобыла. Вцепившись в бревенчатую стену дома, сделала несколько неуверенных шагов. Все тело налилось болью. Она не шла ни в какое сравнение с той, что терзала мое несчастное кровоточащее сердце, но всё же неприятно.

Мара уже скрылась на улице. Я силилась поспеть за ней. Она шла между валунами и камнями погоста настолько споро, что я не могла угнаться. Несколько раз ей приходилось ждать меня. Мое тело было слабым и не желало подчиняться, но девушка не торопила. Наконец спустя вечность мы пришли.

Я опустилась на колени, подползая ближе, обнимая возвышение земли руками. Одежда вновь пропиталась грязью. Холм земли был влажным, а у его основания собралась вода. Я словно сидела в луже. Но мне было всё равно.

— Дождь шел всё время, пока ты была больна, — тихо заметила Мара. — Можешь оставаться здесь столько, сколько потребуется.

И я почувствовала, что она говорит не только о могиле, на которой я лежала.

Так потекли дни. Я приходила, ложилась на холмик и безучастно смотрела вдаль. Я вдыхала и выдыхала мелкими рывками, потому что всерьез опасалась, что при более глубоком вдохе края огромной рваной раны внутри меня лопнут, а еще больше боли просто не вынести. Я ненавидела время, которое неумолимо отдаляло от тех дней, когда у меня была жизнь.

К наступлению темноты приходила Мара и уводила меня в дом. Я даже помню лохань с горячей водой и чистую одежду, что порой появлялись, но в остальном — только пустота.

В один из дней, опустившись на любимый холм, я почувствовала, как острые холодные иглы впились в мою щеку. Удивленно подняв голову, я осознала, что все вокруг стало белым. Земля замерзла намертво, небо окрасилось в светло-серый, а нижние ветви елей, придавленные снегом, тяжело провисли почти до самой земли. Ветер был злым и время от времени швырял мне в лицо колючие пригоршни ледяной крупы. Когда Мара вернулась за мной в холодной темноте, я спросила:

— Какой сейчас день?

— Зимнее солнцестояние было сорок пять дней назад, — задумчиво промолвила она, — снег в этом году припозднился. Должен был давно уже лечь.

Осознание того, что уже наступил последний месяц зимы и с той ночи прошло три луны, напугало. Мне казалось, что, быть может, всего несколько дней отделяют меня от него, живого и смеющегося. Я попыталась воскресить в памяти любимое лицо и с ужасом поняла, что ничего не выходит. Жизнь утекала из меня, я переставала помнить. Я начала задыхаться, царапая лицо о тонкую кромку подмерзшего снега.

Мара присела рядом и ободряюще сжала мое плечо.

— Горе всегда крадет время, — проницательно заметила она.

— Что за прокля́тые штуки ты носишь на руках? — не знаю, почему вопрос вырвался именно сейчас. Прошло три луны, а я даже не помню, знает ли она хоть что-то обо мне.

— Это носит название «перчатки», Ягишна, — Мара произнесла незнакомое мне слово со смешком, немного напевно. Она знала мое имя, а не только то, что я имею привычку лежать на могиле и выражаться, как не пристало девушке из приличного рода.