Янина Жеймо
Длинный путь от барабанщицы в цирке до Золушки в кино
Небольшое пояснение
Эта книга — воспоминания актрисы Янины Болеславовны Жеймо, моей мамы. Возможно, многие уже не помнят ее фамилии, но «Золушку», фильм, вышедший на экраны больше семидесяти лет назад, смотрели — и смотрят до сих пор — чуть ли не шесть поколений детей.
Судьба у моей мамы сложилась не совсем обычно. Собственно, все началось с моего прадедушки, Вацлава. Это он круто изменил судьбу нашего рода. Его отец был известным и уважаемым в городе врачом. Правда, что это был за город и где он находился, я не знаю: в свое время не поинтересовалась, а теперь уже спросить не у кого. Да это и не так важно. Родители моего прадеда были уверены, что Вацлав пойдет по стопам отца и тоже станет врачом, но, как говорится, человек предполагает, а Бог располагает.
В их город неожиданно приехал на гастроли цирк. Естественно, это стало большим событием. Родители купили любимому сыну билет. Мальчишка (собственно, он уже был подростком лет четырнадцати-пятнадцати) буквально влюбился в цирк. Он подружился со сверстником, который там работал, и тот проводил его без билета на каждое представление. Недели через две-три цирк уехал. А вместе с ним… уехал и мой прадедушка.
Вот так Вацлав стал не врачом, а артистом цирка. И он сам, и его дети, и его внуки… В том числе и моя мама.
Теперь можно перейти к маминым воспоминаниям.
...Я. А. Костричкина
Работать в цирке я начала в два года и восемь месяцев, сниматься в кино — когда мне было около пятнадцати, а теперь мне идет восьмой десяток. Как говорится, есть что вспомнить. Поэтому в один прекрасный день я села, взяла бумагу, ручку и начала писать…
Детство. Цирк
Мама надела на меня синюю бархатную шубку, а поверх — кружевной кремовый воротник и подвела к зеркалу:
— Ну вот и сбылась твоя мечта. Ты рада?
Я взглянула в зеркало и замерла от счастья — Элина синяя шубка теперь моя!
А мама подошла к столу, на котором стояла большая круглая коробка, открыла крышку и, пошуршав мягкой тонкой бумагой, вынула что-то белое и пушистое, как снег за окном. Поманив пальцем мою старшую сестричку Элю, она надела на нее это «что-то», оказавшееся новой шубкой.
Но четырехлетняя Эля не выразила никакого восторга. Молча шагнула к зеркалу и внимательно себя оглядела. А потом так посмотрела на меня, что на моих глазах тут же выступили слезы.
— Стыдно, стыдно завидовать, — быстро сказала мама.
Я не знала, что значит «завидовать», но подумала: «Если хочется плакать и очень обидно — это, наверное, и есть "за-ви-до-вать"». А Эля отвернулась.
— Нам пора, — торопила мама.
Мы вышли на улицу. Там было темно, светили только далекие тусклые фонари да окна домов, и снег казался мне голубым.
— Я пойду первая, за мной Эля, а уж за ней ты, — говорила мама, — только смотри внимательно под ноги и ступай в наши следы, а то наберешь снегу в валенки.
А я и так смотрела в землю — мне все еще хотелось плакать. Глядя вниз, я видела ямки, которые оставляли в снегу мама и Эля, да черные Элины валенки, мелькавшие на белом фоне. Проходя мимо фонаря, я подняла голову и вдруг забыла, что только что «за-ви-до-ва-ла»: снежные пушинки медленно летали в воздухе, и это было так красиво, что я остановилась.
— Янечка! Беги быстрее! Опоздаем! — крикнула мама.
В местном клубе устраивался благотворительный концерт, и по просьбе организаторов мы с Элей должны были на нем выступить. Исполнить танец матчиш [Матчиш (машише) — бразильский городской парный танец, а также музыкальный жанр, известный как «бразильское танго».]…
Мы подошли к огромному, как мне тогда показалось, дому с очень широкой лестницей, и мама остановилась.
— Я возьму тебя за левую руку, а Эля — за правую, — сказала она, — чтобы помочь тебе подняться по лестнице. Неудобно ведь балерине ехать у мамы на руках, правда?
Я утвердительно кивнула, хотя мне очень хотелось на руки — я ужасно устала, пока шла за мамой и Элей, стараясь попадать в глубокие ямки, которые оставались за ними в снегу…
Через фойе, где было очень много народу, мама повела нас в глубь дома. Мы оказались в просторной комнате, там стоял длинный стол. Мама посадила меня на него и стала стаскивать валенки.
— Ну вот, я так и знала: ноги мокрые, — и она сняла чулки тоже. Потом мама нас переодела и завязала огромные банты «бабочкой».
— Как только услышите аккорд, — прошептала она, — сразу бегите на сцену. Сделайте реверанс публике (публика там, где светятся лампочки, за рампой) и начинайте танцевать.
Не успела мама закончить фразу, как мы услышали, что кто-то бурно забренчал на рояле. Эля схватила меня за руку, и мы выбежали на сцену. Я замерла… Дело в том, что на сцену я попала впервые. Это в цирке я чувствовала себя как дома, потому что чуть ли не с самого моего рождения родители приносили меня на ежедневные репетиции своих номеров. С детьми на репетиции приходили все артисты цирка. Те из детей, кто уже держался на ногах, подбегали к репетирующим взрослым и с интересом наблюдали за их работой. Очень часто кто-нибудь из артистов учил желающих ребятишек своему мастерству. А несколько дней назад я начала работать как полноправный артист в одном из наших семейных номеров, который назывался «Музыкальные эксцентрики». Я играла на барабане. Так вот, в цирке я всегда видела публику вокруг всей арены в полном освещении кренгельских ламп. А здесь, на сцене, передо мной горела рампа, а за ней была яма, черная, страшная яма. Там глухо дышал какой-то огромный зверь.
— Танцуй! — строго приказала Эля.
По ходу танца нужно было стать спиной к залу, но это было выше моих сил, и, вывернув голову, я продолжала смотреть на «яму». Стоя в такой позе, я, естественно, потеряла равновесие и растянулась на полу. Из «ямы» раздался жуткий хохот. Я лежала, крепко зажмурив глаза.
— Почему ты не встаешь? — громко шипела Эля.
— Там зверь!
— Какой зверь? Где?! — Эля старалась перекричать хохочущую публику.
— Ну там! В яме! — не открывая глаз, я показала рукой назад.
Эля наконец поняла.
— Там не яма. Там сидит публика, как в цирке. Просто со сцены ее не видно.
А публика не унималась и по-прежнему хохотала, но уже не так страшно.
— Вставай! — сердито сказала Эля, подняла меня, отряхнула мое платье и поправила бант. Мы снова начали танцевать…
Успех был огромный. И немудрено — младшей балерине было всего два года и восемь месяцев.
Публика очень любила цирковую пантомиму «Китайский праздник». Она начиналась с китайского базара. На манеже — всевозможные ларьки с игрушками, фонариками, масками… Выступают фокусники, акробаты, жонглеры… Расхаживают богато одетые китайцы, китаянки носят на спине грудных младенцев, выезжают рикши и, пробежав по арене круг, мчатся на конюшню. И здесь же — дети артистов. Они раньше не выступали, только репетировали свои номера вместе с родителями, но вот на этом базаре впервые пробуют свои силы. Если начинающий акробат вдруг упадет, а маленький жонглер не сможет поймать шарик, в суматохе никто не обратит на это внимания и можно до бесконечности повторять неудавшийся трюк.
Мы с Элей, как и все дети цирковых артистов, любили принимать участие в «Китайском празднике». Как-то раз меня нарядили в костюм китайского мальчика, а волосы заплели в косичку, которая начиналась от макушки. Выбежав на арену и держась за папину руку, я смотрела на ларьки, на артистов… Но тут папа неожиданно поднял меня и поставил себе на плечи. Он немного походил со мной по базару и остановился.
— Не шевелись! — крикнул папа и отпустил мои руки.
— Ап! — руки снова тянутся ко мне, и я, схватившись за них, замираю в не слишком изящной позе.
— А теперь встань мне на голову!
Очень осторожно я сначала ставлю на папину голову одну ногу, потом другую…
— Ап! — я хлопаю в ладошки и раскидываю руки, как крылья. А папа, отпустив мои ноги, тоже расставил руки и, балансируя, что-то говорит мне. Но, кроме шума манежа, я ничего не слышу. От яркого освещения, от множества разноцветных предметов и людей мне радостно, как на новогоднем празднике.
Через несколько дней дедушка, посадив меня и Элю к себе на колени, спросил:
— Хотите, чтобы на следующем дневном представлении все дети весело смеялись?
— Хотим! — дружно ответили мы.
— В начале представления мы с вами будем делать антре [Антрé (от фр. entrée — вход, вступление) — вид цирковой драматургии, сюжетная разговорная или пантомимическая сценка, исполняемая клоунами.] с пузырями! — объявил дедушка.
Цирк во время дневного представления напоминает улей, полный пчел. Весь он гудит от маленьких зрителей.
Вот грянул оркестр, и представление началось. Мы с Элей — в стареньких, заслуженных, переходящих из поколения в поколение клоунских костюмах. В руках у нас по надутому свиному пузырю. На арену выходит клоун, это наш дед. Он несет стул. Оркестр умолк, и дедушка объявляет зрителям, что сейчас он продемонстрирует трюк невероятной сложности. Держась одной рукой за спинку стула, а другой за сиденье, он на счет «три» встанет на руки вверх ногами, в чем сейчас убедится почтеннейшая публика. Нагнувшись над стулом, он готовится считать. И тут мама берет меня за руку, а Павлуша, папин брат, берет Элю. Незаметно они подводят нас к барьеру и прячут за него.
