Он не помнит, чтобы когда-нибудь потом они с Патрицией возвращались в разговоре к теме Его личных демонов. Какое-то время после той ночи она присматривалась к нему чуть внимательнее, была более заботливой, чем обычно. Меньше высказывала претензий, когда Он поздно возвращался с работы или уезжал в командировку — практически раза два в месяц Он улетал на несколько дней из Берлина в США; не жаловалась слишком часто, что остается одна с Сесилькой. Они тогда чаще разговаривали и чаще занимались любовью. Он и сейчас не может сказать, было ли это желание с ее стороны или такая стратегия борьбы с Его бессонницей: после секса Он довольно быстро и крепко засыпал…

Он провел рукой по лицу. Оно какое-то другое — странно худое, сморщенное, с глубоко запавшими щеками. Наконец-то Он похудел! В носу — мягкие пластиковые трубочки, приклеенные пластырем под правым глазом и уходящие куда-то за ухо. Так, лицо вроде тоже в порядке. Он сунул два пальца в рот, коснулся десен и по очереди пересчитал зубы. Все на месте. Опустил руку в пах: тонкая трубочка выходит из укутанного чем-то вроде пеленки морщинистого пениса. Э, да у Него катетер мочевой стоит! Значит, сам Он пописать не может. Раз катетер поставили — значит, Он давно сам не мог помочиться. Иначе мочился бы в мочеприемник. Он провел рукой по грудной клетке — и тут Его тоже побрили. Нашел проводки и резиновые присоски-грушки ЭКГ. Две присосались к коже вот тут, под ребрами, четыре — около сердца. А одна, на животе, отклеилась. Ну да. Они же должны были как-то Его подсоединить к монитору. Провел ладонями по рукам. На левом плече, над локтем, нащупал шершавую манжету вокруг бицепса, от манжеты тянулся резиновый шланг — давление Ему измеряют. Мониторят. А! Так Он в реанимации!

Но почему? Зачем? Что, черт возьми, случилось? Не мог Он попасть в автомобильную аварию? Не мог — Ему же даже на скутере ездить нельзя. Он уже шесть месяцев как только пассажир — не имеет права водить. Забрали у Него права. Намеряли у Него на одну долбаную десятую промилле больше, чем положено. И даже адвокат не смог Его вытащить, не смог доказать, что одна десятая — это очень мало и что права отбирать нельзя. Так что Он теперь без колес.

Потрогал яички. Сначала левое, потом правое. Как будто не Его: вялые, обвисшие, пустые. Как у трупа. Попробовал поднять ноги — не получилось. Попробовал еще раз — нет, не смог. Господи, неужели парализовало?! Сжал что есть силы пальцы на правом яичке — почувствовал боль и вздохнул с облегчением. Все-таки нет! Сунул два пальца в задний проход — тоже больно. «Если чувствуешь боль в заднице — значит, это точно не паралич, коллега!» — так говорил Лоренцо. Его берлинский врач вот уже на протяжении двадцати лет.

В коридоре послышались шум и голоса. Вдруг стало темно, Его окружила толпа каких-то людей. Он не видел их лиц — только неясные силуэты в льющемся из коридора свете. Они столпились вокруг его постели.

— Кто, черт вас дери, просил свет включать?! Ну кто? Вы же могли его ослепить на всю жизнь! Выжечь ему глаза на хрен! Вы что, уважаемая госпожа, инструкцию не читали? Что тут делают эти растения? Это же не послеродовая палата! Он же может словить инфекцию с этого букета тюльпанов! Убрать немедленно. Попрошу прикрыть ему глаза маской. Немедленно! И немедленно закрыть окно! Здесь вам не санаторий. Он может переохладиться и получить воспаление легких! — распоряжался кто-то по-английски, голос принадлежал мужчине.

— Я свет включила со страху. Когда он очнулся. Потому что меня как будто призрак за руку схватил! А окно открыла, потому что было очень душно. Ему так легче дышать. Цветы ему его женщина прислала, господин доктор. Она каждую неделю присылает же. Говорит — он цветочки любит. Вот я ему в вазочку цветочки-то и ставлю. А то какие ж у него радости-то, кроме цветочков? Я же об этом поляке забочусь как о сыне. А кричать-то, господин доктор, вы на пса своего кричите, если он вам позволит, — отвечал ему хриплый женский голос, тоже по-английски, с выраженным латиноамериканским акцентом.

На мгновение стало тихо. Он почувствовал прикосновение чьей-то руки в лицу — те же руки, что делали ему массаж. Он мог уловить легкий запах лаванды — наверно, от массажного масла. Глаза Он не открывал. Маска, которую Ему положили на глаза, поползла вверх. Щурясь под маской, Он видел вокруг себя силуэты людей в халатах.

— Вы меня слышите? — спросил мужской голос. — Меня зовут Дуглас Маккорник. Я невролог и веду вас как пациента с момента вашего поступления в клинику в состоянии комы. Это было больше шести месяцев назад, восемнадцатого марта, около шестнадцати сорока. Может быть, вам будет интересно узнать, что сегодня у нас двадцать второе сентября. Все это время вы находились в вегетативном состоянии после двух случаев клинической смерти. Вы помните, как вас зовут? Можете говорить? Испытываете ли в данный момент какие-то потребности?

— Зачем вы зря накричали на женщину, пан Корник? В этой палате было действительно чертовски душно. Если бы я раньше пришел в себя — сам встал бы с постели и открыл все окна! — с иронией ответил Он. — А что касается потребностей… что ж, в данный момент я испытываю очень большую и непреодолимую потребность закурить, — добавил он через секунду.

Раздался взрыв смеха и одобрительные возгласы. Он почувствовал, как кто-то хлопает его по плечу.

— Как вас зовут? — повторил, развеселившись, Маккорник, с трудом сдерживая смех.

— Точно не так красиво, как вас, — ответил Он и назвал свое имя.

— На каком языке вы сейчас думаете? — спросил Маккорник.

— Не знаю. Вы говорите по-английски, значит, я, наверно, тоже по-английски.

— А какие языки вы еще знали шесть месяцев назад?

— Не знаю, какими владею теперь, но помню, что вообще знал английский, русский, немецкий и шведский.

— Вы уверены? А польский?

— А, да, точно. Польский я тоже знаю, но из принципа не люблю так уж этим хвастаться.

Снова раздался громкий смех. До Него долетели обрывки разговоров шепотом и хихиканье.

— Попрошу тишины! Немедленно! — скомандовал Маккорник. Он приблизился и, присев на край постели, спросил спокойно: — А сейчас не могли бы вы перестать шутить и попытаться произнести на каждом из этих языков предложение: «Я нахожусь в больнице в Амстердаме, лежу в постели и разговариваю с доктором Дугласом Маккорником»?

— Серьезно? Я в Амстердаме? Вот это я заехал… поезд ехал-ехал и при…

— Вы не приехали, — перебил его на полуслове Маккорник. — Вы прилетели. На вертолете. Вас транспортировали в нашу клинику. А точнее… — Маккорник открыл толстую папку с непривычно глянцевой оранжевой обложкой. — Вы зарегистрированы в качестве нашего пациента в пятницу, восемнадцатого марта в семнадцать тридцать две под именем Бьорн Скерстапп. Но на самом деле вы носите то имя, которое недавно мне назвали. Установление личности доставленного к нам в клинику пациента из Апельдорна заняло у нас почти неделю. Это долгая, интересная и полная неожиданных поворотов история. Сейчас у меня нет времени, чтобы вдаваться в подробности, но завтра я или кто-нибудь из моих помощников, если вам будет интересно, обязательно все расскажет в деталях. Пока же — скажу только, что через неделю мы выяснили, что вы — жертва несчастного случая предположительно по фамилии Скерстапп. Согласно отчету санитаров «скорой помощи», вас нашли лежащим без признаков жизни на перроне железнодорожного вокзала в местности Апельдорн. Вы вышли из поезда на перрон номер один на станции Апельдорн — и упали. Апельдорн находится примерно в часе езды автомобилем от центра Амстердама. Санитар, которого к вам вызвали, обследовал вас и заметил, что вы дышите и у вас есть пульс, но вы не давали никаких неврологических реакций. Поэтому санитар диагностировал у вас кровоизлияние в мозг — и это оказалось сущей правдой, ибо у вас действительно случилось обширное субарахноидальное кровоизлияние в мозг. Санитар вызвал спасательный вертолет, что вообще-то не совсем обычно, потому что стоит очень больших денег. Но этот санитар принял такое решение. У нас в Голландии такие решения обычно принимаются только после того, как диагноз подтвердит врач. И, кстати, прибывший до вертолета на место происшествия врач с диагнозом полностью согласился. Санитар знал, что в центре Амстердама в это время жуткие пробки. На вашем месте я бы испытывал к этому санитару безграничную благодарность и считал бы себя у него в долгу. Если совсем честно, то мы с вами сейчас можем вот так беседовать только благодаря ему. Ваше безжизненное тело забрали с площади перед вокзалом в Апельдорне. Об этом писали все наши местные газеты. Вертолет торжественно приземлился на маленькой парковке перед вокзалом этого небольшого городка, чего там отродясь не бывало. Никогда, испокон веков. Даже во время войны не случалось там никаких вертолетов. Мне об этом рассказала моя бывшая жена, которая живет прямо напротив этого вокзала в Апельдорне. Поскольку она видела этот спасательный вертолет собственными глазами и знала, что таких, как вы, транспортируют в нашу клинику, то не смогла справиться со своим женским любопытством и позвонила мне. Первый раз, кстати, со времени нашего развода. И это довольно поразительно, потому что ведь и мне теперь есть за что быть благодарным и вам, и этому санитару, который спас вам жизнь. После этого нашего разговора я снова живу в Апельдорне. В своем старом доме и со своей официально бывшей женой.