Я пою, дядюшка Жу храпит, потрескивает хворост в очаге, закипает вода. Покой и умиротворение. Невольно хмыкаю: надолго ли? Сколько таких вечеров я пережила за последнюю тысячу лет? Сколько хижин спалила? Сколько раз нам приходилось брести в зной и стужу невесть куда, лишь бы подальше от людей? Рядом с людьми мне долго нельзя — чудовище просыпается быстрее. А так, в отдалении, Ее удается сдерживать.

Странно: вот дядюшка Жу мое внутреннее чудовище никогда не провоцировал собой. Должно быть, он настолько грязен и пропитан алкоголем, что даже жуткая тварь брезгует им.

Открываю баночку с солью: ее, как и ожидалось, на дне. Соль в последнее время выменять становится все сложнее. Ее и у жителей деревни немного. Говорят, кто-то из высших чиновников присваивает соль себе, чтобы потом продать втридорога. Во всяком случае, так судачат на рынке, где я обычно стою со своими охапками хвороста и пучками душистых трав.

Травы делю между рисом и чаем. Одни — отличная приправа, другие дают вкус и цвет. У меня осталось даже немножко дикого меда. Сегодня прямо пир!

Перекусив и согревшись горячим чаем, позволяю себе ненадолго откинуться и посмотреть на зарождающиеся звезды через крытую тростниковыми листьями, но местами дырявую крышу. Такие красивые и бесконечно далекие. Помню, когда госпожа Чжао, жена старейшины деревни, пришла недавно на рынок, ее тоже сравнивали со звездами и луной.

Усмехаюсь про себя.

Я бы не хотела быть такой красивой: от нее вон семья избавилась, продали старику. То-то госпожа Чжао теперь такая злая на всех. Конечно, проще винить других, чем своего отца, любителя выпить и покутить с куртизанками. Докутился, что остался без единого цяня в кармане. Вот и пришлось торговать дочерью, благо на такой товар сразу покупатель нашелся. Еще бы: юна, чиста, хороша собой, играет на гуцине и сочиняет стихи. Вернее, раньше играла и сочиняла, когда, как рассказывают, входила в число самых богатых и изысканных невест. А теперь здесь, в деревне Бамбукового Ветра, все эти изящные навыки ей ни к чему. Ее муж груб и неотесан, его окружение — соответствующее.

Все это рассказывают на рынке. Пока продаешь хворост, можешь узнать всю историю деревни и ее жителей. Причем порой кажется, что не только о нынешнем их воплощении, но и о прошлых жизнях все знают. Рассказывают, конечно, будто по секрету, только так громко, что тайна становится известна всем вокруг. О госпоже Чжао любили посудачить особо. Неудивительно — она чуть ли не диковинка в деревне Бамбукового Ветра.

У госпожи Чжао было то, что вызывало мою острую зависть, — грудь! И как она умела ее подчеркивать, ходила, гордо выпрямив спинку. Немудрено, что все мужчины пускали ей вслед слюнки. Эх… По меркам смертных я уже взрослая — мне могло бы быть почти двадцать, но тело до сих пор как у подростка.

В очередной раз заглядываю в вырез одежд, словно сегодня случилось чудо и они вдруг выросли. Ага, как же! Все те же жалкие бугорочки с крохотными розовыми сосками. Что я только ни делала, каких только подслушанных рецептов ни использовала, но за тысячу лет, что я копчу небо, они совсем не подросли. В широких грубых дядькиных одеждах, с короткими, неровно обрезанными волосами я выгляжу худосочным мальчишкой. Хотя в таком уродстве тоже есть свои плюсы: как минимум никто не пристает и не продает замуж. А значит, живем!

Так, пора браться за уборку. Спать в таком свинарнике могут только некоторые. Бросаю косой взгляд на тушу дядюшки Жу и принимаюсь за дела. Если быстро справлюсь, можно будет почитать роман. Купила один тайком от своего воспитателя. Ох и задал бы он мне трепку, если бы узнал! Деньги у нас должны уходить только на ту гадость, которую он зовет вином. Но я решила: раз горбачусь на него с утра до вечера, то и у меня должны быть хотя бы маленькие радости. Тем более роман оказался… весьма пикантного содержания.

Я девственница, но не ханжа. Не вспыхиваю пожаром от одного только намека на отношения между мужчиной и женщиной. К тому же, живя среди бедноты, я уже давно перестала видеть эти самые отношения в романтическом ореоле. Скорее в грубом, грязном, неприятном. Несколько раз во время странствий мы с дядюшкой Жу натыкались на парочки, когда ночевали по конюшням и заброшенным хижинам для прислуги. В общем, как все происходит, знаю не понаслышке. Но когда читаю такие вот книги, все равно охватывает томление, хочется прикрывать глаза и представлять Его. Непременно самого красивого. Иного у меня просто не может быть, уверена. Во сто крат лучше, чем все герои книг, вместе взятые. Настоящего бога. А иначе зачем вообще мечтать?

Быстро приведя в порядок нашу крохотную хижину, укладываюсь животом на циновку, достаю из тайника книгу и погружаюсь в чтение.

Сюжет банален и прост, я уже много раз читала подобное: она — нежная и трепетная, он — холодный и неприступный, а потом, влюбившись, непременно размякает и стелется возлюбленной под ноги ковриком. Даже тошнит. Но те самые сцены автор пишет горячо! Меня вон как жарит, аж снимаю верхнюю одежду и плещу в лицо остатками воды. Ух… Решаю выйти проветриться — полезно перед сном. Забираюсь на перевернутую бочку, задираю голову и смотрю на звезды. Вспоминаю моменты из книги, где герой обнимал героиню, когда они вместе любовались небосводом у костра, а потом он сбросил свой плащ и укрыл ее. Завидно. Почти так же, как груди госпожи Чжао.

Задумываюсь, уношусь в мечты и не сразу слышу шаги. Вернее, сначала принимаю их за те шорохи, которыми обычно полнится ночь, но потом различаю: точно, шаги.

Там двое. Они шепчутся.

— Ты точно уверен?

— Мне сказал Вэй Тянь, а он врать не станет.

— И за нее правда дают сто лянов серебром?

— Кончено, ты же сам видел то письмо у Вэй Тяня.

— Думаешь, мы справимся с ней?

— Вот это, — один показывает другому плохо различимый в сгущающихся сумерках предмет, — ловушка, способная удержать даже бога!

Усмехаюсь грустно.

Глупцы. Я ведь не бог.

Зачем вы пришли? Было ведь так хорошо. Я уже почти привыкла считать это место домом. Почти поверила. Но…

Я очень не люблю, когда смертные нарушают мой покой. Поэтому спрыгиваю с бочки, закидываю голову вверх, будто в очередной раз беря в свидетели Небо, и выпускаю Ее…

Эпизод 2

Огонек и Пепел: мой, твой (наш?) дом…

Бегу, не разбирая дороги, мчусь на пределе, продираюсь через заросли. Мне нужно быстрее. Еще! Еще! Лишь бы подальше… от Нее? Но разве от Нее убежишь? Она вон села на плечи, к земле гнет, на дно тянет. Будто камень могильный. И шепот этот противный, липучий, от которого потом не избавиться:

— Убей-убей-убей…

Ей нужны смерти, чтобы жить. Такова Ее пища.

Но я не хочу убивать, не желаю кормить Ее. Почему я должна? Почему, Небо? Почему?!

Поняв, что дядюшка Жу мне не помощник, я сама искала разные обряды и ритуалы, которые позволили бы отделить Ее от меня и уничтожить.

Она лишь смеялась внутри:

— Умру я — умрешь ты.

Как будто смерть — это страшно. Наоборот, я много раз пыталась покончить с собой, с этим отвратительным существованием, но каждый раз Она возвращала меня. Она хотела жить. Питаться. Убивать.

А я вынуждена таскать в себе мерзкую тварь, паразита, отравляющего меня. Ведь это Она — чудовище! Но из-за Нее чураются меня. Где справедливость? У меня просто горящая голова и глаза-лужи, в этом нет греха!

Я устала жить. Устала тащить Ее, жиреющую, наглую, ненасытную, из века в век. Устала жечь хижины. Устала убегать. И возвращаться на пепелище тоже устала. А приходится. Каждый раз, чтобы отыскать и забрать дядюшку Жу.

Дядюшка Жу…

Надеюсь, с ним все в порядке? Надеюсь, он, как обычно, успел принять свой истинный облик и спрятаться в панцирь. Дядюшка Жу ведь Священная Небесная Черепаха, он способен выдержать даже божественный огонь, не то что мой… Ее… Наш… В общем… Мне снова придется вернуться за ним. Но пока…

Как же я устала.

Опускаюсь под ближайшим деревом, сажусь на подстилку из мха и прошлогодней листвы, обнимаю колени, утыкаясь в них лицом, и плачу. Горько, одиноко, навзрыд.

Одна за другой срываются капли, стучат по склоненной макушке. Потихоньку, будто пробуя. Но вскоре начинается настоящий ливень, стеновой — словно водопад низвергается с небес, мгновенно вымачивает до нитки.

Задираю лицо, подставляясь под струи.

Да, вот так, вымой из меня тьму, погаси адское пламя. Пожалуйста, дождь…

Может, еще и поэтому я — Ю? Если расстраиваюсь и плачу — погода тут же портится и рыдает вместе со мной. Странно: девочка, полная темного огня, повелевает водой? Впрочем, у меня много странностей. Столько, что я порой боюсь сама себя. В дикой пляске моих личин очень просто потерять себя. Особенно когда сама не знаешь и не понимаешь, кто ты есть.

Иногда мне кажется, что я живу уже очень давно, много тысячелетий, хотя вроде бы всего тысячу лет. И будто дядюшку Жу я знала задолго до того, как аист сбросил меня на крышу его хижины. Некоторые мои сны очень реалистичны, будто и не сны вовсе. Словно память всполохами прорывается через барьер внутри меня. Словно что-то не дает проявиться истинной мне. Такой, какой я себя ощущаю порой, — древней, величественной, могучей.