Нет-нет-нет!

Пепел, ты же не мог подкинуть мне эти вещи? Слишком нелепо и мелочно для такого, как ты.

Слышу голоса — ими полнится двор.

Вскоре распахивается дверь, и в проеме появляется местная красавица собственной персоной, а с ней — с десяток вооруженных дубьем мужчин. Кто бы сомневался! Старейшины среди них, кстати, нет.

— Вот, полюбуйтесь! — Тычет в меня пальцем госпожа Чжао. Она тяжело дышит, ее большая грудь ходит ходуном, и сейчас я совсем не завидую ей. — Эта мерзавка хотела сбежать с моими вещами!

Не мог же? Или все-таки мог? Но зачем?

Криво усмехаюсь и выступаю навстречу непрошеным гостям.

Эпизод 3

Госпожа Чжао выпячивает грудь и источает…

Наша крохотная хижина, кажется, вот-вот лопнет от такого количества людей. Прям вижу, как по хлипким бамбуковым стенам бегут кривые трещины.

Дядюшка Жу все еще спит, лежа на спине, запрокинув голову и развалившись. Громкий храп сотрясает крышу. Мне становится стыдно перед чужими за его неопрятность.

Это все волнение. Когда я волнуюсь, голова звенит и наполняется всякими глупостями.

Решаю пока что быть вежливой, сначала нужно все прояснить. Разобраться, что происходит и что на самом деле они знают о вчерашнем.

Кланяюсь и произношу как можно учтивее:

— Что заставило столь почтенных людей отправиться к Никчемной Ю?

— Ты смеешь спрашивать? — злобно хмыкает госпожа Чжао и тычет тоненьким пальчиком в сверток, который все еще лежит на моем топчане. — Это ты как объяснишь?

Знать бы как. Хотя догадка есть, и к Пеплу она отношения не имеет. Если бы он хотел отомстить мне за то, что я его сожгла, как он считает, сделал бы это куда более изощренно и тонко. А вот такие недалекие людишки, как моя сегодняшняя гостья, на подобное способны вполне. Понять бы еще, чем я ей не угодила?

Но сейчас нужно что-то ответить, и я говорю:

— Ю не понимает, о чем речь. Утром Ю нашла эти вещи в своей хижине. И когда увидела вашу заколку, собиралась отнести ее вам. Вот, возьмите. — С поклоном протягиваю на открытых ладонях ту самую шпильку с вязью из бамбуковых листьев. — Ю не берет чужого.

— Наглость! — восклицает госпожа Чжао, и ее идеальное, будто у фарфоровой куклы, лицо вспыхивает, становясь красным и некрасивым.

Луна и звезды, значит, ну-ну. Меня наполняет ехидство. Кто-то даже умудрялся называть ее небожительницей, мол, родителям своим она вовсе не дочь, а родилась в Небесном Дворце, но ее похитили злодеи и забросили в Мир Смертных. Хорошо бросили, метко так, ага.

— Ю говорит правду, — продолжаю я, не распрямляя спины. Мазнула только взглядом по госпоже Чжао и снова таращусь в земляной пол, словно на нем начертаны великие истины. — Ю не знает, как эти вещи появились здесь. Этой ночью Ю не ходила в деревню.

Госпожа Чжао фыркает и, изящно махнув по воздуху рукавом из розового шелка, складывает на животе свои тонкие ладошки.

Да что же я лукавлю? Не иначе как от зависти. Когда не идет красными пятнами — хороша же. Чудо как хороша! Особенно в этом розовом одеянии из легких и тонких тканей. Будто сама Богиня Рассвета заглянула в гости. И нефритовые подвески на ее цзи [Традиционная китайская женская заколка-палочка.] позвякивают тоненько и приятно.

— Кто может подтвердить твои слова? — чеканит госпожа Чжао, гордо вскинув голову и глядя на меня, как на грязь.

Мужчины за ее спиной поигрывают дубинами, а кое-кто даже холодным оружием. Но они мне не ровня. Страха перед смертными у меня нет — есть страх за них.

Внутри, утробно урча, ворочается Она, хихикает, подсказывает мне:

«Могли бы подтвердить те два идиота, что приходили к нам вчера. Но — ой, — она будто прикрывает пасть когтистой лапой и выпучивает глаза, — кажется, от них остался только пепел. Я давеча хорошо повеселилась!».

От них и того не осталось. Мой Пепел об этом позаботился.

Но я должна удержать Ее, поэтому не остается ничего другого, как притворяться никчемной глупышкой и давить на жалость.

— Слова Ю, — лепечу, по-прежнему глядя в пол, — мог бы подтвердить дядюшка Жу. Но, как видите, — указываю в сторону его лежанки, — он сейчас спит.

Госпожа Чжао брезгливо морщится, будто увидела дохлую крысу.

— Да если бы и не спал — кто поверит старому пьянице?

Мужчины за ее спиной подхватывают: «Верно-верно», «Истинно так!», «Пьянчуге веры нет!».

С достоинством императрицы госпожа Чжао подходит ко мне и грубо хватает за волосы, тянет вверх — я ведь все еще гну спину в поклоне — заставляя взглянуть ей в лицо. Красивое, злое, неживое лицо.

Я терплю. Пока еще терплю. А вот Она уже на пределе.

— Мало ли что может померещиться спьяну. А ты, дрянь… — Госпожа Чжао сжимает сочные губы в узкую полоску и пребольно треплет меня за волосы. — Помню, твой взгляд на рынке так и шастал по мне. Ты уже тогда присматривала мои вещички, да?

— Что вы, что вы, — бормочу, даже не пытаясь освободиться из ее захвата, не то сочтет мои действия оскорблением, и станет только хуже, — всему причиной ваша красота. Ю просто завидует вам. У вас есть грудь, а у Ю нет.

Хижину сотрясает мужской гогот. Луженые глотки громки и неблагозвучны. Они будят дядюшку Жу.

Он вскидывается, таращится на всех непонимающе и удивленно. Грязная засаленная шевелюра всклочена. Глаза, и без того узкие, сейчас и вовсе превратились в щели. Босые ступни шарят по полу — разыскивает свою соломенную обувку. Только вот они совсем износились, и я выкинула эту дрань в последнюю уборку. Поняв, что обувь не найти, как есть, босой, дядюшка Жу встает с лежанки и, смачно рыгнув, оглядывает все почтенное собрание.

— Эй! — вскрикивает, сообразив, что произошло что-то неладное. — Если эта Никчемная что-то натворила, скажите мне. Только я могу ей наподдать!

И на том спасибо. Ехидничаю мысленно, потому что хватка на моих волосах наконец ослабевает. Благодарю, дядюшка.

— Тогда вам надо как следует ее наказать, господин Жу. — Госпожа Чжао переходит на приторно-воркующий тон — она всегда так разговаривает с мужчинами, даже с такими жалкими, как мой дядюшка. — Этой ночью негодница пробралась в мое поместье и ограбила меня. Вон доказательства. — Снова указывает холеным пальцем на узел с вещами.

Этой ночью я занималась любовью с таким красивым мужчиной, какой тебе, грудастая, и не снился. А еще раньше расправилась с двумя олухами, которые возомнили себя охотниками на чудовищ.

— Ай-й-я! — тянет дядюшка Жу и качает головой. — Никчемная! Как ты могла? Разве я этому тебя учил?

А ты хоть чему-то хоть когда-то меня учил? Я даже читать и писать сама выучилась!

— Ю виновата, — бормочу вслух, — но Ю правда никогда не была в поместье старейшины. Даже не знает, где оно находится. К тому же Ю не нужны чужие вещи. Ю будет благодарна, если госпожа Чжао заберет их.

— Ну вот видите, — дядюшка разводит в стороны свои короткие пухлые руки, — все и разрешилось! А о наказании я позабочусь, не волнуйтесь.

— Ничего не разрешилось! — громогласно заявляет высокий мужчина в форме стражника, бесцеремонно входя в хижину. И та будто становится еще меньше. Он, конечно, не так высок и широк в плечах, как Пепел, но тоже весьма внушителен. Особенно в сравнении с моей тщедушностью. Его лицо можно было бы назвать привлекательным, если бы не жуткий шрам, который тянет угол рта вверх. Это напоминает злобный оскал.

— Господин Вэй! — ахает госпожа Чжао.

Они переглядываются так, что у меня не остается сомнений: между этими двумя есть связь. Та самая, что всегда возникает между самым сильным мужчиной и самой красивой женщиной — недаром же наша Богиня Рассвета так мило краснеет и отводит взгляд, прикрывая рот рукавом.

— Господин Вэй! Господин Вэй! — раздается со всех сторон. Собравшиеся, кроме нас с дядюшкой Жу, кланяются мужчине с разной степенью почтительности.

А я вспоминаю вчерашний диалог тех двоих. Так, значит, вот о ком они говорили. И что у него за письмо такое? Неужели из гильдии охотников? Как нас выследили? Мы же нарочно вот уже семьсот лет пребываем только в Мире Смертных. Для чудовища это лучший способ спрятаться, можно годами жить, и тебя не почуют. Смертные не способны распознавать нашу темную ци. Даже если спровоцировать Ее, все будет выглядеть как пожар. А это неудивительно при открытом очаге в бамбуковой хижине. Да и кому какое дело до двух нищих отшельников, живущих у самого леса?

Нет, тут определенно есть кто-то еще. Кто-то из бессмертных. Кто-то очень сильный, почти бог. И это плохо, потому что наводит на мысли о том, кого я почти семьсот лет пытаюсь забыть. И если моя догадка верна, то все еще хуже, чем я думаю.

По спине невольно продирает холодком, и даже Она ежится внутри.

— Господин Вэй, — хмыкает дядюшка Жу, — а у вас-то какие претензии к этой Никчемной?

— Она обвиняется в убийстве! — заявляет тот, буквально испепеляя меня взглядом.

Мысленно усмехаюсь: если бы я решила тебя испепелить, ты бы уже превратился в серую кучку на полу.

Смертные…

Не знаю, то ли это Она шипит внутри, то ли я сама в мыслях, но сейчас мы единодушны: смертные зарвались. А я даже не могу преподать им урок. Только и остается, что в бессилии сжимать кулаки и усмирять свой гнев.