Йен Макдональд

Будь моим врагом

1

Автомобиль возник словно из ниоткуда. «Кажется, черный», — в последнюю долю секунды мелькнула мысль. Черный, дорогой и огромный, наверняка немецкий. Тонированные стекла, маслянистые капли дождя на полированной поверхности.


На Рождество школа закрывалась. Утром была игра; косой дождь со снегом чертил футбольное поле. Иногда дождь припускал с такой силой, что приходилось щуриться, чтобы разглядеть ворота противника.

Дождь выстудил его изнутри. Он в одиночестве коротал время на линии ворот, стуча перчатками и время от времени подпрыгивая на месте, чтобы прогнать из костей холод. Футбольная площадка напоминала пашню; заляпанные с головы до пят грязью, Алые и Золотые почти не отличались друг от друга. Мяч не пересекал его половину поля целых десять минут, а сам он вступил в игру лишь на двадцать пятой минуте.

Крики, свисток, вскинутые руки. Он прищурился сквозь дождь. Гол. Вратарь соперника вынул мяч из сетки и запустил на другую половину поля, но голкиперша Алых не слишком старалась — ветер подхватил мяч и унес за пределы площадки. Мистер Армстронг трижды дунул в свисток. Команды Алых и Золотых — впрочем, сейчас обе с равным успехом могли именоваться командой Грязных — побрели в раздевалку. Сегодняшняя победа со счетом три: ноль над единственными серьезными соперниками в кубке Лиги Бон-грин стала решающей, но он устал и хотел одного — побыстрее добраться домой. И кому только пришло в голову устроить матч в последний день перед каникулами?.. Но больше всего донимал холод, холод, холод. Не помогал даже горячий душ. Согреть не могли даже праздничные огни Рождества, Дивали и Хануки.

В душном актовом зале, где директриса, миссис Абрахамс, собрала учеников для поздравлений, его трясло от холода. Он успел забыть, как бывает тепло.

Он вжал голову в плечи и побежал по аллее, прозванной Собачьей радостью, то и дело перепрыгивая через кучки свежего дерьма — и не только собачьего. Свернул на кладбище Эбни-Парк. Викторианские надгробия влажно блестели под дождем. На шеях ангелов топорщились кружевные воротнички инея. Качались ветки, темные тучи бежали по низкому небу.

Остался еще один рождественский подарок, самый трудный. Девчонкам не понять; ни один из его школьных приятелей толком не знал, что дарить матерям на Рождество. Наибольшим успехом пользовались подарочные сертификаты: натуральная косметика, средства для ванны… Матери обожают такие вещицы. Бездумные дары. На это Рождество ему придется выбрать для Лоры что-то особенное, выбрать терпеливо и тщательно. В последний раз, когда они с Колеттой ели в городе суши, он приметил магазинчик, торгующий товарами для йоги. В витрине были выставлены коврики, резиновые мячи, оздоровительные чаи и светлые эластичные топы из хлопка. Тогда он не думал о рождественских подарках. Тогда он вообще ни о чем не думал. Когда человек, вокруг которого крутилась твоя жизнь, погибает, ты не способен думать, а лишь мучительно пытаешься с этим свыкнуться.

Велосипед обошелся в четыре тысячи фунтов. Подарок на сорок первый день рождения. Теджендра подробно расписал ему все технические характеристики: легчайшая карбоновая рама, классический переключатель скоростей Кампаньолы, алюминиевый руль… И все равно, на эти деньги велосипед не выглядел. Услыхав цену, Лора расширила глаза — дело было на отдыхе в Турции, — но Теджендра заверил ее, что купил самый дешевый велосипед в своем классе — цены на модели с карбоновой рамой доходили до восьми тысяч. Ее глаза стали еще шире, когда Лора увидела мужа на шоссе в трико и жилете с отражающими полосками. Мужчина средних лет в флуоресцентной лайкре.

— Ты собираешься так ездить в колледж? — спросила она.

— И даже из колледжа.

Пять месяцев, весну и лето, он держал обещание; Лоре пришлось признать, что муж стал стройнее, энергичнее и лучше спит. Теджендра заявил, что подумывает об участии в стомильной велогонке — физический факультет собирает небольшую команду.

За три дня до соревнований Теджендра встал на светофоре рядом с грузовиком. И попал под колеса. Грузовик поворачивал налево, а Теджендра оказался в том участке обзора, где водитель не мог его видеть. Физик забыл простейшее правило физики, за что и поплатился.

— Я его не заметил, — покаянно твердил водитель грузовика. — Я просто не мог его заметить!

Карбоновую раму раздробило, словно кость. Теджендра умер на месте, в шлеме, жилете и велосипедном трико. «Скорой» потребовалось полчаса, чтобы добраться до места происшествия по утренним пробкам. Даже Луна оказалась бессильна. Там, наверху, они посылали зонды к далеким планетам, открывали ворота в параллельные миры, но не умели оживлять мертвых. А возможно, им просто не было дела до людей.

— Там, наверху, ты будешь перешагивать из одной вселенной в другую, — говорил Теджендра. — Думаю, физику есть чем заняться там, наверху.

Из одной вселенной в другую. От мира — к миру. Из живого — в мертвое. Миры разделял только шаг. Ни предупреждения, ни объяснения. И полная бессмысленность протеста. Был отец — и вот отца не стало.

Его направили к школьному психологу, миссис Пэкхем. На сеансах он валял дурака: прикидывался то мрачным, то тихим, то угрюмым, то буйным. Он не обольщался — психолог немедленно раскусила его уловку, — но изображать из себя бедного сиротку отказывался. Правда — то, что он ощущал в глубине души, невозможность принять случившееся, медленное осознание факта, что ничего не исправить — оскорбляла все, чему учил отец: вселенная есть рациональное, упорядоченное место, подчиняющееся незыблемым законам.

Оставались разговоры с Колеттой, коллегой отца и другом семьи. С неофициальной старшей сестрой или тетушкой. Колетта слушала молча, не предлагая ни советов, ни объяснений, только угощала его хорошими суши и японским чаем — таким горячим, что обжигал вкусовые сосочки на языке.

Отец погиб три месяца назад. Лето закончилось, начался новый учебный год, и вот уже впереди, словно громадная сверкающая люстра, маячило Рождество. После Нового года они начнут жизнь сначала. Длинными вечерами после коротких зимних дней двинутся дальше.

Итак, подарок, только хороший. Сквозь кладбищенские ворота он заметил нахохлившихся людей на автобусной остановке, вынул телефон: семьдесят третий будет через тридцать восемь секунд. Дождь размывал картинку на экране. Он стряхнул капли. На появившейся карте анимированный автобус неспешно катил по Норсуолд-роуд: новенький, двухэтажный, лавирует между юркими легковушками и белыми фургонами. С тех пор, как емкие батареи с Луны вошли в обиход и дешевый электрический транспорт оказался незаменимым, на дорогах стало гораздо тише. Некогда ревущая Стоук-ньюингтон-хай-стрит теперь нежно урчала.

Он отпрянул, давая дорогу прогулочной коляске с близнецами, и чуть не упал. Приземистая молодая женщина с черными гладкими волосами вскинула глаза.

— Извините, пожалуйста.

В кои-то веки на остановке не было припаркованных в обход правил машин, и автобус уверенно приближался к цели. А теперь бегом. Главное, не выбиться из графика, упустишь этот автобус — прощай, магазины. До пешеходного перехода метров сто, но в потоке машин виден разрыв. Теперь правильно рассчитать относительную скорость. Как в футболе: мяч, линия ворот, корпус. Машины пришли в движение, он бросился между припаркованным «Ситроеном» и старым фургончиком.

И так и не заметил автомобиля, который возник словно ниоткуда. А когда заметил — черный, капли дождя на полированном капоте, — было слишком поздно. Его ударило сильнее, чем когда-либо в жизни, ударило и подбросило в воздух. Автомобиль не остановился, и, падая, он стукнулся о капот, еще сильнее, чем в прошлый раз. Удар отшиб все, кроме зрения и сознания. А потом он упал на дорогу, и этот третий, последний удар вышиб из тела остатки жизни. Черный автомобиль, черный дождь. Чернота.


От черного — к белому. Чистая прохладная белизна. Он рванулся в белизну, словно пловец к поверхности воды…

Он лежал на белой кровати, в белой комнате, на белых простынях, глядя в белый потолок. Задыхаясь, сел. С тех пор, как погиб отец, он постоянно просыпался среди ночи, не соображая, где он, кто он, чей это дом, комната, постель, чье тело. Впрочем, спустя мгновение разум нагонял чувства. Я в безопасности, я дома. Сегодня все было иначе. Даже если он снова заснет, то уже не проснется в своей постели на Роудинг-роуд. Настоящее реально.

Он поежился, обнял себя руками. Холодно. Мороз пробирал до костей.

Напротив кровати располагалось окно во всю стену. Черное, с проблесками огней, словно стоишь ночью у окна небоскреба и смотришь на другой небоскреб, заполнивший весь обзор. Казалось, что небоскреб загибается внутрь по краям. Какой-то сияющий белый объект промелькнул мимо окна, слишком быстро, чтобы разум осознал его движение. Объект походил на насекомое из пластика и железа, с окнами внутри. Огромными окнами, размером не меньше «Боинга».

Он встрепенулся. Рывок подбросил его вверх, медленно протащил в воздухе и швырнул в стеклянную стену. Он мягко осел на гладкие белые плитки пола. Память возвращалась, от белизны — в черноту, от гладкого пола — на твердый тротуар, от странной летающей машины — к жесткому капоту черного автомобиля.

— Где я?

Он встал. Резкое движение протащило его вперед на полметра. Итак, рассмотрим случившееся с научной точки зрения. На нем были трусы и футболка, белые, как все в этой комнате. Стащив футболку, он смял ее, вытянул руку и разжал ладонь. Футболка, легкая, словно перышко, плавно опустилась на пол.

— Низкая гравитация, ясно.

Подойдя к окну, он прижал ладони к стеклу. Голова закружилась. Никакой это не небоскреб. Комната находилась внутри громадного черного цилиндра. Окно загибалось по краям. На вид цилиндр казался примерно с километр в диаметре. Окна поднимались пролет за пролетом. В самом верху маячил черный диск.

— Бездонная бездна, — прошептал он. — Нет, так не бывает. Невозможно с точки зрения логики. Это инженерное сооружение.

И, кажется, он знал, кто или что творец этого сооружения. Вторая белая насекомоподобная машина взмыла из глубины.

— Я на…

Его пронзил холод. Колени подогнулись. Чтобы не упасть, он оперся ладонями о стекло. И тут его руки и кисти открылись. Квадратные заплатки на тыльной стороне ладоней поднялись на пластиковых распорках. Узкие люки распахнулись в верхней и нижней частях предплечий, что-то вылезло из суставов больших пальцев. Там, внутри него, было нечто, и оно двигалось. Нечто не вполне живое, но и не механическое. Оно раздвигалось, удлинялось, меняло форму. Он видел внутри себя темные полые пространства, заполненные чужаками, которые высовывали из его тела клешни, зажимы, манипуляторы и сканеры.

Он заорал.

— Тихо.

Посередине комнаты стояла маленькая пожилая женщина. Она сжала правую руку в кулак, и заплатки на его коже закрылись. Не осталось ни шва, ни шрама.

— Извини, — сказала женщина.

Он не заметил, откуда она появилась. Никто бы не заметил. У женщины было круглое лицо и гладкие волосы, на затылке стянутые в пучок. Морщинки в углах глаз и губ изображали улыбку. Однако она не улыбалась. Ее бледно-серая кожа отливала жемчужным блеском. На женщине было простое платье и очень удобные туфли. Одна рука прикрывала другую, словно в новоизобретенном молитвенном жесте. Внешне женщина напоминала бебе Сингх, но на самом деле была самой знаменитой старушкой в мире. Олицетворением Разума Трина, Воплощением Благожелательного Собеседника Разумных Существ, Наделенных Общностью Взглядов, известной под именем мадам Луны.

— Приветствую тебя, Эверетт Л Сингх, — произнесла она с отчетливым певучим выговором, раздражающе знакомым. — Сегодня восьмой день Рождества, и ты находишься на темной стороне Луны.

2

Пухлый херувимчик по-ковбойски оседлал дракона: одна рука поднята вверх, другая крепко вцепилась в гриву. Дракон был китайский, гибкий, как горностай. Он беззаботно резвился в небе над городом хрустальных небоскребов. Щекастое личико херувима лучилось радостью. Карта, вращаясь и переворачиваясь, кружила в гулком, размером с собор, внутреннем пространстве дирижабля «Эвернесс», словно одинокая снежинка.

Эверетт Сингх сидел сгорбившись над «Доктором Квантумом», но краем глаза уловил движение и, потянувшись, схватил карту. Круглолицый ангел и дракон — предвестник удачи.

Джубилео.

— Что это значит? — крикнул он в потолок, в пространство между шарами с газом.

— Джубилео?

Что-то отлепилось от серых конструкций из карбоволокна и рванулось к нему Сен Сиксмит нырнула вниз головой с верхнего мостика: подбородок задран вверх, руки раскинуты, словно крылья сокола. На шкивах завизжала веревка. Меньше всего Сен походила на ангела. В метре от головы Эверетта она притормозила.

— Джубилео. Джубили! Джубила! Джубилейшн! Ликование!

Из ее рта шел пар.

— Ты не замерзла?

На Сен, висящей вниз головой, был обтягивающий серый вязаный топ, полосатое трико, светлый меховой жилет и полусапожки. Казалось, она совершенно не замечает холода. Окоченевший и плохо соображающий Эверетт в двух футболках, шортах поверх двух пар трико, двух парах носков и старой полушинели, присвоенной Макхинлитом со времен службы на дирижабле Его величества «Королевский дуб», не находил себе места от холода. Чтобы не снимать вязаных перчаток, Эверетт отрезал кончики пальцев, но холод сочился с ледяного экрана «Доктора Квантума». После часа работы каждый удар по клавиатуре давался с трудом. Эверетт попадал мимо клавиш и отчаянно боялся, что стужа, проникающая сквозь обшивку дирижабля, так выстудила ему мозги, что он просто не заметит ляпа.

— Я? Я никогда не замерзаю. Просто не сижу на месте — не даю холоду шанса. А вот сидячая умственная работа… Кровь приливает к голове. Общеизвестный факт. От сидения сиднем Эверетт тупеет. И коченеет. Джубилео! А ну-ка поддай жару!

Эверетт поднял карту. Недолго думая, Сен выхватила карту у него из рук, перевернула и одной рукой воткнула в колоду. Ее ловкость изумляла Эверетта. Он умел думать в нескольких измерениях, а Сен умудрялась в них двигаться. Голкиперу полагается быть по-кошачьи стремительным, но Сен была быстрей ветра и молнии. Когда-нибудь она научит его управляться с системой веревок, канатов и блоков дирижабля. Когда-нибудь, когда от его нынешних трудов не будет зависеть судьба «Эвернесс» и ее команды.

Сен грациозно изогнулась в воздухе и легко приземлилась на стол. Ловкое движение пальцев — и карта угодила под погон одолженной Эверетту шинели.

Карты были еще одним языком Сен, вдобавок к английскому и диалекту палари — языку аэриш, сообщества Воздухоплавателей.

Некоторые вещи знала только колода «Таро Эвернесс». Сен говорила с ней и через нее. В громадном пустом воздушном корабле Эверетт слышал, как она шепчется с картами. Тут хватало места, чтобы вообразить себя в полном одиночестве. Он даже видел, как она целует карты: порой пылко, порой — с затаенной нежностью, словно лучших друзей. Карты были ее сестрами и братьями, ее Фейсбуком волков и странников, ангелов и королев, херувимов и драконов. А еще Странников между мирами.

Сен нарисовала карту для него: мальчик, жонглируя мирами, шагает в ворота. Она рисовала новые карты, если чувствовала, что их требует колода. Однако она не стала смешивать его карту с остальными. Карта принадлежала Эверетту, чтобы в случае нужды он мог ею воспользоваться. Карта сама подскажет когда.

— Ты бы отдохнул.

— Я вас втравил. Мне и вытаскивать вас отсюда.

— Интересно, как ты собираешься нас вытаскивать, если эти бижу буковки двоятся у тебя в глазах?

Приходилось признать, что Сен права. Эверетт поднялся задолго до того, как рассвет окрасил льды алым, даже до ранней пташки Макхинлита, корабельного механика, и отнес капитану Анастасии Сиксмит завтрак прямо в ее лэтти. Кутаясь в три кофты, хмурая и заспанная, Анастасия в кои-то веки не выказала бурной радости при виде его стряпни. Пусть он Странник между мирами, выдающийся программер и единственное средство побега из этой случайной параллельной вселенной — но он также состоял корабельным поваром. А воздухоплаватели, как не уставала напоминать капитан Анастасия, никогда не откажутся хорошенько подзакусить.

— Макхинлит починил кромсалки. Варда?

Эверетту страшно хотелось взглянуть на дроны. Когда он нажал на курок украденного прыгольвера, перенеся «Эвернесс» в случайный параллельный мир, подальше от Шарлотты Вильерс и Королевского военно-воздушного флота, все оказавшееся внутри Гейзенбергова поля перенеслось туда вместе с дирижаблем. Включая парочку навороченных военных беспилотников с дистанционным управлением, соединенных тончайшей, но невероятно прочной нитью из карбоволокна. С ее помощью дронам ничего не стоило отхватить хвостовое оперение дирижабля или искромсать «Эвернесс» вдоль и поперек, словно рождественского гуся. Отрезанные от базы, беспилотники автоматически перешли в режим свободного полета. Первые два дня в новом мире команде «Эвернесс» было недосуг разглядеть малышек, переместившихся вместе с дирижаблем.

— Не хватало еще оставить эти отличные образцы передовой военно-воздушной технологии снаружи, на милость тем, кто бродит вокруг, — заявил Макхинлит.

До сих пор мысль о том, что снаружи может быть кто-то живой, никому в голову не приходила.

И вместе со старшим помощником Шарки они ринулись в бушующую стихию. Холод там был такой, что пальцы Макхинлита примерзали к железу. Спустя шесть дней корабельный механик разделил беспилотники и переделал их на свой лад.

Сен была уже на середине пролета.

— Ты идешь, оми? — обернулась она через плечо.

«Эвернесс» задрожала. Сен схватилась за перила. Эверетт подтолкнул планшетник к безопасному краю стола. Глубокая дрожь сотрясла дирижабль и всех, кто в нем находился.

Время от времени, хотя «Эвернесс» была надежно пришвартована, дирижабль сильно трясло. Дрожь шла откуда-то снизу, из-подо льда.

— Что это? — спросила Сен.

— Откуда мне знать? — ответил Эверетт.

— Ты ж ученый!

— Да, но… — Эверетт вздохнул. Спорить с Сен себе дороже. — Пошли лучше.

— Держу пари, там внизу засело ледяное чудовище, — сказала Сен.

Эверетт хотел было пуститься в рассуждения о научной несостоятельности идеи о существовании гигантского монстра подо льдом, но передумал. Все равно ей ничего не докажешь. Может быть, в тесной уютной норе Макхинлита, где темно и пахнет электричеством, хоть немного теплее?


В Великих льдах (в другом мире — Северное море), в двадцати воздушных милях от Верхней Дойчландии, стоял восьмой день Рождества. В том варианте известной рождественской песенки, которую пели аэриш, поклонник присылал своей милой на восьмой день Рождества восемь ветров. Ветер, ледяной, пронизывающий, студеный, не переставал бесноваться с того мгновения, как Эверетт перенес дирижабль в этот белоснежный мир.

Ветер, словно скребком, царапал корпус. Ветер извлекал из тросов протяжные, будто песни чужеземных китов, стоны. Он терзал все твердые и выступающие части дирижабля, а ледяные пальцы без устали искали, во что вцепиться, что оторвать и разбросать по льду. Ветер трепал «Эвернесс», как собака крысу, пока капитан Анастасия отводила дирижабль на безопасное расстояние. Если теория Эверетта верна, любой прыжок между мирами оставлял след, а ее вовсе не радовала возможная встреча с диверсантами Ордена. Устройство портала Гейзенберга на Земле-3 позволяло не только отследить их перемещение, но и открыть портал прямо на центральном мостике «Эвернесс».