Харенпарк. Суббота. Тедди пришел туда четыре месяца назад, в годовщину смерти Матса Эмануэльссона.

Дети покойного всегда ходили этой дорогой к метро. На земле, на качелях, в песочнице лежал девственно-белый снег, только дорожки посыпали гравием.

Плескательный бассейн покрыт льдом, который еле заметен из-за вмерзших осенних листьев… Тедди почти ничего не знал о самоубийстве, но в этот раз он решил дождаться — вдруг кто-то из них пойдет этой дорогой.

Начиналась пурга. Казалось, снег валит не с неба, а поднимается от земли, как туман. Еще немного — и он поглотит и его, и то отвратительное воспоминание.

Тедди похитил Матса Эмануэльссона. И получил за это восемь лет. И где-то посередине срока Сара рассказала, что Матс покончил жизнь самоубийством.

Сара… он старался не думать о ней. Он так и не знал, что произошло, но прошлого не вернешь. Она порвала с ним решительно и бесповоротно… слишком уж решительно.

Тедди приблизительно знал, что пришлось пережить Матсу после похищения. Он кое-что видел — и прежде всего слышал рассказ Матса на суде, когда ему, Тедди, впаяли восьмерку. Ничего удивительного, что вся эта история просто-напросто сплющила парня.

Его самоубийство — нельзя сказать, чтобы оно потрясло Тедди. До поры до времени. Пока не позвонил Луке Уденссон, его бывший сокамерник, а ныне компьютерный гуру. Луке рассказал, что он, Тедди, похитил Матса с подачи нескольких крупных педофилов. Они хотели заставить Матса прикусить язык. Боялись засветить информацию, которая попала на жесткий диск в компьютере Матса, и требовали отдать им этот компьютер.

Но ведь Тедди ничего этого не знал, он выполнял заказанную работу. Как говорят в плохих американских боевиках, — nothing personal. Ничего личного. Но какая теперь разница? Он, Тедди, вольно или невольно, помог подонкам.

Под снегом он простоял четыре часа.

Наконец они появились — как ни странно, оба. Молодой парень и девушка-подросток. Он заметил их издалека.

Беньямин и Лиллан.

Тедди отошел в сторону, но мог бы этого и не делать: они и так не обратили на него внимания. Либо не узнали, либо просто никак не ожидали именно здесь увидеть человека, отсидевшего восемь лет в тюрьме за похищение их отца.

Он догнал их.

— Подождите.

Они повернулись одновременно, как по команде.

— Я Тедди Максумич. Только не пугайтесь.

У Лиллан сделались такое лицо, словно глаза собрались выпрыгнуть из орбит и покатиться по снегу. Она начала судорожно нащупывать в кармане мобильник — позвонить в полицию. Беньямин сделал шаг в сторону и встал между Тедди и сестрой. Защищать ее собрался, что ли. Молодец.

— Не пугайтесь, — повторил Тедди. — Я просто хотел сказать… в общем, мне очень жаль, что так получилось. Если бы можно было повернуть назад время, я бы сделал все, чтобы этого не было.

Он замолчал — надо было убедиться, что они слушают. И понимают его слова.

— Я не знал, что они хотели. Никакого вреда я вашему отцу не причинил. Те… другие. Но это не извинение… я похитил вашего отца. Моя вина, и никто с меня ее не снимет. Пока я жив.

И тут он понял, что продумал только слова, которые он им скажет для начала, а что делать дальше — понятия не имел.

Они стояли и молчали, все трое. Ребята напоминали послушных детей, ждущих разрешения бежать по своим детским делам.

— Почему вы нас искали? — после долгого молчания спросил Беньямин.

— Потому что меня обманули…

Он запнулся, не то поклонился, не то просто опустил голову и побрел прочь.

И вот через четыре месяца Беньямин подозревается в убийстве. В тот проклятый год, когда Тедди похитил его отца, ему было двенадцать. Сейчас, значит, двадцать один. И он попросил Эмили быть его адвокатом.

Звучит как сплошная выдумка, притом довольно нелепая. Но не могла же Эмили все это придумать.

Что произошло?

7

Никола так и лежал в постели. Пока он сидел в Спиллерсбуде, у него было несколько увольнительных, но он их проводил у Хамона или у кого-то из друзей. На этот раз — в своей постели. У мамы.

Он свернулся в клубочек под одеялом.

Странно: все как нельзя лучше. Должен бы лопаться от счастья. Никто не запирает двери в девять вечера. Никаких проверок. Ни обысков, ни Сандры, ни Андерса, ни прочих зануд с их постоянными замечаниями.

Но чувствовал он себя — хуже не придумаешь. Трижды бегал в сортир. Его вывернуло наизнанку, уже ничего в желудке не осталось, а лучше не стало. Он даже не открыл дверь Тедди, который зашел его поздравить.

И это не желудочный грипп, и не скажешь, что обкурился. Нет, как бы ему ни хотелось свалить все на одну из этих причин. Вчерашняя пирушка ни при чем — не так уж он много выпил. Он знал, в чем причина.

Никола Максумич, племянник Найдана. Найдан, он же Медведь, он же Тедди. Племянник Тедди Максумича — свободный человек.

Но в глубине души он знал, в чем дело.

Страх. Ему было не по себе от страха.

Вчера… что было вчера? Хамон не шутил, он и в самом деле устроил настоящий пир. Заказал столик в дорогом баре на Сальтшёгатан. Хамон, Юсуф, Белло и еще четверо.

— Выпивкой угощаю я, за еду платите сами, — сказал Хамон. — Не каждый день такое — Никола откинулся.

Интересно, откуда у него столько фантиков…

Они пытались снять телок, перемигивались с официантками, болтали со знакомыми. Сёдертелье — не мегаполис, всего-навсего большой пригород Стокгольма. За круглым столом — парни Юсуфа. А если ты в команде Юсуфа — значит, человек Исака. Аура уважения.

Стейк на дубовой доске, светлое пиво.

Хамон заказал кальвадос, помахал свернутой в ролл тушкой салаки.

— Ребятки, чарли [Charlie, кокаин (жарг.).] хватит на всех.

В другой руке он держал бутылку шампанского.

— «Моэт и Шандон» — мое второе имя.

Изо всех сил старался держать градус. Забрался на стул.

— Пьем стоя! Твое здоровье, Библик! Добро пожаловать домой!

Вчерашние мысли застряли в голове.

Он же ничтожество, только притворяется крутым. А на самом деле — никто.

Что с ним не так? Почему он не может, как остальные? Когда надо быть спокойным — сохранять спокойствие, когда надо взорваться — взрываться. Чтобы со стороны было видно, кто идет. Казалось бы: нет никого счастливее его в Северной Европе.

Ан нет! Дрожит как осиновый лист.

Непонятно, должен бы перерасти эти младенческие глупости — скоро двадцать. Должен бы, должен… но в глубине души Никола знал, что все так и останется. Последние годы… он делал все что положено, от друзей не отставал, повторял, что ему надоело мелочиться, просил взять его в настоящее дело…

И в то же время ему было очень страшно.

И с кем поделиться?

Он панически боялся идти на эту чертову стрелку. Суд Исака.

«Ты просто трус, Никола», — сказал он себе.

Ребята пошли зарядиться в туалет. Никола тоже нюхнул с полчаса назад, и кайф начал выветриваться.

Рядом с ним к стойке протиснулась совсем молодая девчушка и попыталась что-то заказать. Бармен сделал вид, что ее не замечает.

— Я тебе помогу, — покровительственно кивнул Никола и перегнулся через стойку. — Ты что, не слышишь, приятель? Обслужи девушку.

Бармен посмотрел на него специфическим барменским «а-ты-кто-такой» взглядом, но внезапно брови его полезли вверх, и он, как овечка, принял заказ. Никола обернулся — за его спиной стоял Юсуф.

Оказалось, девочку звали Паулина, ей всего семнадцать. Собственно, она не имеет права здесь находиться, наверняка предъявила ID кого-то из подруг. Она с приятелями уже начала праздновать. Устроили пикник в гавани. Выпили по стакану «Кикки Даниэльссон» [Шведская эстрадная певица, известная пристрастием к вину в упаковке bag in box — «мешок в коробке» (англ.).].

— Это еще что такое?

— Биб.

— Какой-такой биб?

— Ты что, не знаешь, что такое биб?

— Нет.

— Bag in box. Биб. Любимый напиток Кикки.

Они посмеялись. У Паулины были яркие карие глаза.

— А это правда, что ты говоришь по-ассирийски?

Он был известен в Сёдертелье именно из-за этого. Он кивнул — не в первый раз ему задают такой вопрос.

— Я вырос с ребятами из Сирии.

— Потрясающе! Я даже польский не знаю, хотя мои предки оттуда. А еще говорят, твой дед читал тебе русских классиков, когда ты был маленький.

Откуда ей это знать? Он опять кивнул, на этот раз не так уверенно, и сменил тему.

— А ты с кем?

Никола огляделся. Приятели кружили по залу, поглядывая на него поощрительно: заслужил! Сегодня в самый раз потрахаться после такого долгого поста.

Он только надеялся, что они не слышали ее последний вопрос — насчет русских классиков.

Охотнее всего Никола проболтал бы остаток вечера с этой симпатичной девчонкой.

Потому что это была еще одна постыдная тайна: он не только трус, но к тому же и девственник. Он никогда еще не спал с женщиной.

Постель казалась жаркой и неудобной. Мать ушла куда-то с Тедди.

Завтра, завтра… этот чертов «суд» будет завтра. Ни он, ни даже Хамон не знают, когда и где. Вечно у них так — никто ничего не знает до последней минуты. Но сегодня вечером он должен провернуть одно дельце; что ж, это часть его работы.

Он, вообще-то говоря, должен был сейчас находиться на рабочем месте у Георга Самюэля, но позвонил, сказался больным. А что? Его состояние вполне подходило под определение «болезнь». К тому же мастерские были в Окерсберге, на другом конце Стокгольма, минимум час езды. Неужели мать и вправду надеется, что он продолжит практику?