Они сели друг напротив друга. Георг разровнял бумаги, которые принес с собой, и положил сверху блокнот.

— Так чем мы можем помочь «Диджитал Солюшнс»? — спросил он, снова улыбаясь.

Он мог это себе позволить, зная, что клиент платит за консультацию поминутно, и платит немало.

Рейпер откинулся на спинку кресла и тоже улыбнулся кривой — из-за шрама — улыбкой. Георг подавил желание отвернуться. Глаза у Рейпера тоже были странные. В искусственном освещении они казались то зелеными, то карими. Взгляд был равнодушный и холодный. И к тому же он никогда не моргал, что придавало ему сходство с рептилией.

— Вот как обстоят дела, — произнес Рейпер и подтолкнул в сторону Георга лист А4. — Я знаю, что вы кичитесь тем, как все у вас тут конфиденциально в «Мёрчант-энд-Тэйлор», но мне также известно, что стоит ветру сменить направление, вы начинаете петь как канарейки. Так что просто предупреждаю.

Георг проглядел глазами документ. Стандартное соглашение между ним и «Диджитал Солюшнс» о неразглашении. Он не имеет права передавать детали переговоров третьим лицам и вообще говорить, что он работает на них или знает об их существовании. В случае нарушения условий договора он должен будет выплатить астрономическую сумму в качестве компенсации. Ничего необычного. Большинство его клиентов настаивали на анонимности и не желали, чтобы общественности стало известно об их сотрудничестве с продажными пиарщиками из «Мёрчант-энд-Тэйлор».

— Тут написано, что договор подписан в Вашингтоне, но мы в Брюсселе, — заметил Георг.

— Да, — согласился Рейпер, что-то читавший на айфоне. — Наши адвокаты решили, что так будет проще, чтобы не возникло споров о месте разбирательства в дальнейшем.

Он пожал плечами и оторвался от телефона.

— Но, думаю, вы лучше меня осведомлены о подобных соглашениях.

В голосе появились резкие нотки, а в холодных глазах — намек на интерес. У Георга было плохое предчувствие. Разумеется, он за свою карьеру подписал сотни таких соглашений. Но что-то в тоне Рейпера, в его мимике подсказывало ему, что на этот раз все действительно серьезно. Более того, Рейпер говорил так, словно ему было известно о прошлом Георга, но это невозможно. Никто ничего не знает. Наверное, ему показалось.

Георг достал «Монблан» из нагрудного кармана, одним росчерком поставил свою подпись под соглашением и подвинул к Рейперу.

— Начнем! — предложил он.

— Отлично, — равнодушно произнес Рейпер.

Не отрывая глаз от айфона, он сложил соглашение и сунул в карман старого пиджака. Потом бережно убрал айфон в карман на поясе и поднял глаза на Георга:

— Для начала нам нужна помощь с переводом.

Август 1980 года

Северная Вирджиния, США

Что-то тревожит Сьюзен. Я вижу это по ее лицу. В этом нет ничего странного. Я давно уже научился читать мысли по лицам людей, по жестам различать малейшие нюансы эмоционального состояния, по выражению глаз или нервному подрагиванию пальцев. Я всегда знаю, что человек скажет в следующую секунду. Это один из тысячи навыков выживания, которыми я обладаю. И когда она говорит, я уже не слушаю. Я разглядываю ее серый костюм, высветленные волосы, водянистые глаза. Вижу пятна кофе на рукавах пиджака, наверняка пролитого по пути на работу.

Она живет в Белтсвилле, Гринбелте, Глендейле. Один из бесконечных пригородов, где живут обычные американцы. Она водит «Форд». Все, что она читает, имеет гриф секретности. Как многие из нас, она завязала с алкоголем. Все мы либо пьем слишком много, либо ничего. Донаты и слабый кофе в методистской церкви по воскресеньям. Обсуждения хора, детского сада, отпуска. Сьюзен обычная средняя американка. Ей тридцать пять. Она купила дом в ипотеку и меняет машину раз в два года. Двое детей. Они с мужем копят им на образование. Но все это только часть картины. Часть игры. Всем нам кажется, что повседневность слишком серая и занудная. Что мы не делаем и не производим ничего важного, ничем не рискуем. Кондиционер работает слишком сильно. По коже бегут мурашки от холода. В ушах по-прежнему звенит после взрыва. Каждую ночь мне снится этот взрыв и твои растрепанные волосы. Я просыпаюсь весь в поту, среди перекрученных простыней и одеял, судорожно сжимая подушку.

— Они обе были в машине? — спросила она, присаживаясь на краешек единственного стула для посетителей в моей крошечной комнате.

Я киваю и смотрю ей в глаза, не мигая.

— Какой ужас, — говорит она. — Мне жаль. Очень жаль. Эта работа опасна для жизни. Они заплатили высокую цену.

Но в глазах у нее нет жалости. Она такая же нейтральная, как ее машина, дом, плохо пошитый костюм. Я смотрю в окно на парковку с тонкими зелеными деревьями. Отсюда шоссе почти не видно. Мы молчим. Пыль кружится в лучах солнца, проникающего в окно. Она здесь не для того, чтобы выражать соболезнования. Точнее, не только для этого.

— Почему ты поехал в Париж? — спросила она. — Почему не в Дамаск или Каир?

Я пожимаю плечами, снова смотрю прямо ей в глаза.

— Таков был первоначальный план. Лодка из Латакии в Ларнаку. Самолет в Афины. Ночной поезд в Париж. У меня были билеты из Де Голля в Дюлль, но я решил, что в сложившихся обстоятельствах лучше показаться в Париже.

— После всего, что случилось….Может, стоило все-таки поехать в Дамаск? — спрашивает она любезным тоном.

Она делает вид, что ее цель выразить соболезнования и убедиться, что со мной все в порядке. Но мы оба знаем, что это лицемерие. На самом деле у нее совсем другие причины. Всегда есть другие причины.

— Я все рассказал на дебрифинге [Дебрифинг — разговор после кризиса или трагедии с целью снижения риска негативных последствий и уменьшения стресса.], — отвечаю я. — Бомба предназначалась мне. Я выполнил предписания протокола и оставался там, пока не был уверен, что никто не застрелит меня на парковке перед посольством.

Она прислоняется к спинке стула. Теребит кольцо на руке.

Постукивает пальцем по крышке стола.

Стук, стук, стук.

— Ты переоцениваешь сирийцев и их союзников, — говорит она. — Вероятно, все, на что они способны, это подорвать бомбу в Дамаске.

— Возможно, — согласился я. — Но я хотел быть уверенным.

Сьюзен кивает. Ответ ее удовлетворил. Пока все по протоколу. Никаких следов. Она смотрит мне прямо в глаза.

— Мы возьмем им, — говорит она. — Дамаск, Каир, Бейрут… все наши бюро на Ближнем Востоке занимаются этим. Это займет время, но мы найдем виновного. Ты же знаешь.

Я киваю. Во мне только пробиваются ростки мести.

Она наклоняется ближе. И снова заговаривает, но уже другим тоном:

— А информация, полученная от твоего контакта? Фираса? У которого был доступ к контрактам по оружию для воздушных сил?

— Доставка оружия сирийцам.

— Ты ведь сообщил это только мне? Не на дебрифинге? Никому больше?

— Только тебе, — уверяю я.

— Возможно, это ложный след, но все нужно проверить. Я не хочу сеять панику.

— Я понимаю. Это останется между нами.

Она смотрит в окно, встает.

— С тобой все в порядке?

Тон голоса прежний, отстраненный.

— В порядке.

— Возьми отпуск до конца недели. Поплавай. Выпей!

На прощание она похлопывает дверь рукой, словно желая меня подбодрить. Она знает, что мне нравится плавать. Они все обо мне знают.

Вода в общественном бассейне слишком теплая, но я все равно предпочитаю ее бассейну в Лэнгли. Выныривая, чтобы вдохнуть воздуха, я слышу крики школьников, вибрирующие, как волны радара между выложенными плиткой стенами. Я доплываю до конца дорожки, поворачиваюсь и плыву обратно. В бассейне пахнет хлоркой. Я мог бы даже участвовать в Олимпийских играх, если бы захотел, но мои амбиции ограничивались поступлением в университет Мичигана. Я об этом не жалею. Я ни о чем не жалею. Если все время сожалеть, тогда и жить нет смысла. А весь смысл моей жизни в выживании. Выживание — это единственное, что имеет для меня смысл. Я хорошо знаю, что такое ложь. Но ложь необходима, чтобы поддерживать хрупкую реальность. Без лжи все разрушится. Ложь — это опора моста, переброшенного с одного берега на другой. Только благодаря ей вы можете попасть на другой берег. Правда такими достоинствами не обладает.

Но тем не менее я запросил рапорт, хотя подозревал, что у меня нет прав доступа к файлам такой секретности. Нам запрещают читать отчеты, касающиеся нас самих. И если такой рапорт и попадет в мои руки, то содержаться в нем будет одна ложь. Мой запрос не был удовлетворен. Я испытал облегчение. Не хочу, чтобы они мне лгали.

Я сижу в грязной раздевалке. Ноги трясутся после физической нагрузки. Но чувство вины острее. Оно пронзает меня разрядами электрического тока, не дает расслабиться, не дает отвлечься. В бассейне я думал только о воде, но стоило мне выйти, как тут же перед глазами встали картины — машина не заводится, ребенок среди осколков стекла, камни и куски бетона.

Дома я делаю себе коктейль «Ржавый гвоздь» с ромом и сажусь перед телевизором. В гостиной холодно. В углу несколько коробок для переезда. Внутри ничего ценного. Я сижу на новом диване и смотрю повтор бейсбольного матча. Мне все равно, кто играет. Квартира — современная бетонная коробка с гаражом, в отдалении от шоссе с его успокаивающим гулом. Пахнет краской и кондиционером. Мышцы ноют. Я проплыл десять километров. Вдвое больше обычного. Матч окончен. Я наливаю себе третий стакан и переключаю на Джонни Карсона. Но мне невыносимо слушать шутки о Рональде Рейгане. Слишком банально. Слишком скучно. Слишком медленно.