Идея была простой. У Мошико есть браслет. И у Хозелито есть браслет. Мошико звонит со своего браслета на номер Хозелито.

Хозелито видит номер того, кто ему звонит, на экранчике своего браслета, говорит: «О, это Мошико!» — и решает, отвечать или нет. И если он решает ответить на этот «звонок», принять запрос от Мошико, то два браслета устанавливают друг с другом контакт — и Мошико с Хозелито «обмениваются».

Хозелито оказывается в теле Мошико, а Мошико — в теле Хозелито. Номера браслетов обновляются соответственно: номер следует за хозяином, переместившимся в другое тело. И все. Теперь они будут жить в телах друг друга, пока не созвонятся снова и не «обменяются» обратно.

Джонсон и Пайк представили это как новое транспортное средство — видимо, по причинам, связанным с процедурой государственной регистрации, с налогообложением или чем-нибудь вроде того.

Вместо того чтобы договариваться о подвозке до работы, теперь вы просто находите кого-нибудь, кому рукой подать до вашего офиса, а вам — до его. Вы обмениваетесь утром, обмениваетесь обратно вечером — и тем самым немало экономите на транспорте. Как просто.

Не нужно быть гением, чтобы догадаться, что этими браслетами можно пользоваться и во многих других целях.

Я всегда думал, что во всем, что связано с великими историческими изобретениями, «как?» — это самый важный и интересный вопрос. Так вот, это неверно. У Джонсона и Пайка не было ни малейшего представления о том, как работает то, что они придумали. Как маленькая материнская плата со всем, что к ней припаяно, может преодолеть невидимую преграду между душой и телом. Перепрыгнуть, как козленок. Они просто пробовали разные средства и комбинации, пока не остановились на B145, которая вдруг заработала. Поначалу они даже не знали, как получить патент на эту штуку и дадут ли его вообще. Только постфактум они осознали, насколько важно их изобретение: важным его сделали последствия.

Спросите сотни тысяч людей, которые занимаются межтелесным туризмом, — жителей экзотических мест, которые за плату «сдают» свое тело посуточно ленивым туристам и которые несут ответственность за тот факт, что во многих живописных деревушках Европы не больше десяти процентов жителей находятся в своих телах. Или спросите десятки тысяч фитнес-тренеров, которые занимаются вместо других людей. Волонтеров, позволяющих инвалидам, слепым, глухим, больным самыми разными болезнями пожить в здоровом теле несколько часов или дней. Все они расскажут вам, как обмены изменили мир — и их собственную жизнь.

Потом посмотрите на вторую часть уравнения: на кокаинщиков, которые позволяют всем, кто хочет испытать действие наркотика, оказаться в их безнадежно больном теле — и не испытать ломку (по крайней мере, телесную ее сторону); на людей, кто, сам того не зная, изменил своему партнеру, который телепортировался на часок — и оставил свое тело другому человеку, а тот не устоял перед соблазном; на спекулянтов, которые не продадут вам билет на стадион, а просто позволят попасть на игру, будучи в их теле.

Догадываетесь, к чему это привело? Трудно найти сферу жизни, которая не претерпела бы изменений. От официально признанных религий до научных исследований, от бизнеса до жизни ЛГБТ, от массовой литературы до авангардной поэзии — все почувствовали, что мир изменился.

Транспорт. Ну да, конечно.

Я наклонился к водителю:

— Можете остановиться здесь на пару минут? Я хочу выйти купить сабих [Сабих — популярное блюдо израильского фастфуда: пита с начинкой из жареных баклажанов, других овощей, вареных яиц, тхины и прочих соусов. — Примеч. перев.].

Он поднял большой палец в знак согласия и повернул руль вправо.

Я не хочу сказать, что транспорт не претерпел изменений после появления обменов. Равновесие установилось по-новому, это понятно. Многие люди все еще предпочитали проводить бо́льшую часть времени в своем собственном теле и, если возможно, ездить на работу. Обычный человек хочет оставаться самим собой и по возможности не меняться. Но если работа была слишком далеко или риск пробок, даже не самых страшных, по пути туда был слишком велик, то они просто выбирали новый способ езды автостопом: поиск того, кто живет недалеко от их места работы и работает недалеко от их дома.

Итак, на одном конце спектра были консерваторы, которые предпочитали ездить всюду сами, а на другом — те, кто жил в домах без дверей и других входов и выходов. Они могли выйти из дома, только поменявшись телами. В богатых районах некоторых городов можно найти дома, в которые никак нельзя физически попасть и из которых никак нельзя выйти. Полная защита от грабежей и нападений — правда, придется заметить, что при этом вы — по крайней мере, ваша телесная оболочка — выходите из дома только ради… на самом деле не выходите вообще.

Так что дорожное движение просто достигло новой точки равновесия — когда максимальное количество людей может ездить без пробок.

В том, что касается перелетов, дело обстояло иначе. Многие предпочитали не летать, а меняться телами с друзьями в других странах или с людьми, которые занимались гостиничным бизнесом. Выход браслетов на рынок оказался для авиаперевозчиков роковым ударом — и теперь самолеты перевозят в основном грузы, а не людей. Те, кто помешан на перелетах, или луддиты [Луддиты — противники прогресса, вытесняющего из производства человеческий труд. Так в Англии в первой четверти XIX века называли выступающих против промышленной революции. — Примеч. ред.], которые против обменов по идеологическим причинам, летают на грузовых самолетах: там еще оставили несколько сидений. Луддиты и я.

— Острого соуса побольше, — попросил я продавца.

Он поднял полную ложку и показал мне, вопросительно наклонив голову.

— Да, столько, — ответил я. — И побольше баклажанов. В обе порции.

По пути обратно к такси я прошел мимо Меира. У нас такая традиция: каждый раз, когда я тут останавливаюсь, я покупаю две порции. Одна из них — для Меира, который живет на лавочке под сосной, в пяти метрах от киоска.

Он читал какую-то тонкую потрепанную, некогда оранжевую книжку. Что-то авторства Исайи Лейбовича [Исайя (Ишайя´гу) Лейбович (1903–1994) — израильский ученый-химик, философ, политический мыслитель левого толка. — Примеч. перев.]. Всякий раз, когда я прихожу, он читает что-нибудь новое: библиографические сокровища, которые люди выбрасывают, лишние экземпляры из библиотек, энциклопедии, которые никому уже не нужны. Он протянул руку, не отрывая взгляда от книги.

— Сделай одолжение, — сказал он, когда я вложил сабих ему в руку, — в следующий раз клади поменьше острого соуса.

— Раньше перец тебя не смущал, — удивился я.

— Теперь у меня от него болит живот, — ответил он. — Я пытаюсь есть меньше острого.

— Хорошо, я записал, — сказал я. — В следующие разы поменьше острого соуса.

— Если тут буду именно я, естественно, — добавил он, как обычно.

— Не ты — так тот, кого ты уговоришь поменяться с тобой, — ответил, как обычно, я.

Потом я вернулся к такси со вторым сабихом в руке. Водитель обернулся назад, показал на сабих, потом на сиденье — и помахал пальцем. В переводе это означало: «Смотри не напачкай мне тут».

В ответ я тоже поднял палец и улыбнулся. Перевод мог быть: «Все понял, не волнуйся». Но если что — всегда можно сказать, что я имел в виду: «Только один раз!»

Он переключил передачу — и вернулся на шоссе.

Разумеется, до того, как появились все эти волонтеры, которые дали врачам возможность добираться до больных за считаные секунды, и все эти красавцы, в облике которых вы сможете пойти на свидание, если вы не в восторге от собственного тела, и все эти сантехники и электрики, которые готовы среди ночи переместиться в ваше тело, чтобы залатать течь на крыше или решить проблему с электрощитком, — так вот, задолго до этого власти поняли, что всю эту историю с обменами нужно регулировать.

Поначалу они пытались отложить процесс регуляции, чтобы «досконально изучить вопрос личного пространства», все крайние случаи и бла-бла-бла, но давление общества и необходимость отвечать что-нибудь гражданам все-таки убедили соответствующие инстанции, что это куда более срочный вопрос, чем кажется [А теперь — как было на самом деле: вначале они пытались отложить процесс регуляции, чтобы дать армии протестировать все имеющиеся приложения, но после того, как одной террористической организации удалось застать всех врасплох и спланировать теракт, взломав несколько браслетов и одновременно поменяв местами примерно двадцать ни в чем не повинных граждан, кто-то там наверху проснулся. — Примеч. авт.].

К браслетам были присоединены устройства, которые фиксировали обмены и кодировали эту информацию, чтобы при необходимости можно было выяснить, кто, когда и с кем обменивался. В каждом браслете хранился список обменов, произведенных с его помощью.

Естественно, в результате возник огромный черный рынок взломанных браслетов: таких, из которых сумели вытащить устройство фиксации, или даже таких, в которых можно было стирать или изменять записи об обменах.

Черный рынок взломанных браслетов существовал многие годы. Анонимные браслеты, одноразовые браслеты, которые после использования обнуляют память, браслеты, данные в которых можно редактировать. Я знаю, как это работает. Если вы дадите мне браслет производства одной из крупных фирм, я наверняка вспомню, как его открыть, покопаться в нем, добраться до внутреннего механизма и поиграть с его настройками. Но в конце концов я перешел на более легальную работу.

Итак, появились два вида обменов: обычные, законные, которые совершает большинство людей, — и «черные», пиратские обмены, которые нельзя отследить. Ими пользовались преступники, террористы, иногда — военные и просто те, кто по той или иной причине не хотел, чтобы стало известно, что они делают. Приватность — это монета, которая уже давно истерлась. Сегодня на такие монеты ничего не купить, но некоторые люди по-прежнему собирают их — не то из принципа, не то по привычке.