Но что сделано, то сделано. Когда дверцы лифта открылись, я лишился последней возможности настоять на встрече в каком-нибудь общественном месте.

Может быть, если бы я меньше пытался понять, что меня в ней смущало, я был бы осторожнее. Оглядываясь назад, могу сказать с уверенностью: благоразумным мое поведение не назовешь.

— Так о чем будем говорить? — спросил я.

Мы сидели на моей крохотной кухоньке, перед ней стоял стакан с водой, посередине стола — блюдце с печеньем (я очень надеялся, что срок его годности еще не истек).

— О посылке, конечно, — ответила она.

— Что за посылка?

— А какие посылки вы доставляете?

Ну, так можно болтать часами, пока наконец не дойдет до дела.

— Если вкратце, то я берусь доставить все, что угодно и куда угодно, — сказал я. — Куда-нибудь неподалеку, за границу; личные посылки, корпоративные; за пять минут, за три недели; доставляю все — от кусочка сахара до белого слона. Я сам заберу посылку, во время поездки она всегда будет при мне, я обязуюсь доставить ее лично. Я не буду оставлять ее нигде ни на секунду, не буду обмениваться, а за отдельную плату можно даже прикрепить мне посылку к телу — если размеры позволяют. Цена включает все страховки и покрытие минимальных расходов на ночлег и питание в пути.

— А что, вам действительно когда-нибудь доводилось перевозить кусочки сахара?

— Нет. Но зато слонов — доводилось. Трех.

— И сколько это стоило?

— А какая, в сущности, разница?

— Я пытаюсь понять, какой у вас разброс цен.

— Для чего?

— Чтобы понять, может ли так быть, что когда-то вы работали на Ламонта.

Когда она произносила это имя, ее глаза заблестели, только непонятно, из уважения или от ненависти.

Бум, бац, шмяк.

Как в старой пинбол-машине, нужный шарик вдруг подскочил — и машинка отчаянно завыла. Действительно, как же я не узнал ее в лицо. Кейтлин Ламонт, жена Жака Ламонта, одного из пятерых мировых королей СМИ, сидит у меня дома перед тарелкой печенья, которое дожидалось (видимо, все эти годы) только ее.

Телеканалы, радиостанции, киностудии, по меньшей мере три газеты и множество журналов. Ко мне пришла жена одного из богатейших людей в мире. Без охраны. Что, ко всем чер…

— Госпожа Ламонт, — сказал я, улыбнувшись, — извините, что я вас не узнал. Видимо, устал. Было дело, когда я чуть не начал работать на господина Ламонта, то есть на вас. Впрочем, я рад, что в конце концов из этого ничего не получилось, как вы, наверное, помните.

— Простите?

— Я был курьером, который в свое время должен был доставить выкуп за вашего сына. Мы так и не встретились тогда лично, так что вы можете и не знать меня.

Эта история с выкупом была очень странной.

Как-то утром шестнадцатилетний сын Жака Ламонта пришел к отцу и сообщил ему, что он больше не шестнадцатилетний сын Жака Ламонта. Он молодой мужчина из близлежащего города, которому удалось уговорить сына Жака Ламонта, дебила и лентяя по имени Дик, которого не волновало вообще ничего и который ничего не знал о мире, обменяться с ним телами.

Как и в каждой богатой семье, в которой родители слишком заняты своей финансовой самореализацией, в доме Ламонтов браслеты валялись без присмотра, в том числе и такие, в которых, вопреки требованиям закона, не хранились данные об обмене (некоторым людям особенно претит идея отчитываться за каждый свой шаг).

Так или иначе, мужчина, находящийся в теле Дика, сказал отцу, что его сын сейчас с двумя мордоворотами, которые приставлены охранять его, и если отец хочет увидеть его еще раз в его собственном теле, то придется раскошелиться.

Что делать? С одной стороны, негодяй, который похитил у тебя сына, сидит перед тобой, улыбается и вообще доволен собой. Естественно, ты хочешь лупить его по роже дубинкой, пока он не соизволит рассказать тебе по доброй воле, где находится твой сын. С другой стороны, это тело твоего сына, и тебе хочется, чтобы тело оставалось целым и невредимым, пока деточка не вернется.

Во всем этом безумии я так и не встретился с Ламонтом лично. Меня пригласили в офис в центре города и дали большой серебристый чемодан, который в течение часа нужно было куда-то доставить. Но вскоре мне позвонили и попросили вернуться. Чемодан у меня забрали и сказали, что я свободен. Несмотря на то что заказ был отменен, гонорар мне переведут, если я пообещаю молчать об этой истории. Куча людей куда-то бежали, ругались — кто сквозь зубы, а кто громко — и выглядели крайне недовольными жизнью.

Короткий разговор с одним из офисных сотрудников, которые сидели в сторонке совершенно сбитые с толку, и я узнал, что произошло. То обстоятельство, что меня вернули, объяснялось просто. Похититель не согласился на то, что деньги ему доставит третье лицо. Он настаивал на том, чтобы сделать это самому. Он поедет в надежное место и там встретится — по-другому не скажешь — с самим собой. Когда похититель и похищенный окажутся в одном помещении, они обменяются. Один заберет чемодан, а другой вернется домой. Ламонтам, естественно, этот план не понравился. Где гарантия, что похититель не возьмет деньги и не уйдет в закат — и не останется навсегда в теле их сына? С другой стороны, похититель утверждал, что никому не доверяет. Он не хочет вернуться в свое исходное тело и обнаружить, что его надули. Он хочет получить деньги перед тем, как обменяется обратно. В общем, получался уроборос [Уроборос — свернувшаяся в кольцо змея или дракон, кусающая собственный хвост. — Примеч. ред.], кусающий собственный хвост.

— Очень странная история, — сказал я этому сотруднику. — Дайте-ка мне позвонить.

Не прошло и двадцати минут, как в имение Жака Ламонта приехал Гиди.

Он представился как частный детектив, который занимается поиском пропавших и похищенных, находящихся в чужом теле. Попросил поговорить с похитителем с глазу на глаз. Ламонт встретил предложение без восторга: он чувствовал, что с каждой минутой риск, что его сын исчезнет навсегда, растет, но в конце концов согласился.

Когда Гиди вышел из комнаты, за ним следовал Дик Ламонт собственной персоной, в своем собственном теле, напряженный, тяжело дышащий. Несколько вопросов, на которые мог ответить только он, доказали, что это на самом деле блудный сын. Вопрос был решен.

Как его ни упрашивали, Гиди не согласился рассказать, что именно он сказал похитителю и как убедил его обменяться обратно, и попросил слишком не давить на ребенка. И свой гонорар, естественно.

А потом как-то вечером за дружеской беседой рассказал мне. Никакого похищения и никаких мордоворотов не было. Мальчику просто надоели родители, и он попытался сбежать из дома — и получить за это деньги. Он немного изменил свою пластику, заговорил по-другому и заявил, что он — похититель. Почему-то он был уверен, что сможет получить чемодан с деньгами и сбежать. Но ему было всего шестнадцать, а особенно смышленым он отродясь не был, да и хорошим актером тоже. Пятиминутного разговора с Гиди хватило, чтобы выдумка рассыпалась: Гиди вытащил из мальчика несколько сведений о похитителе, которые плохо стыковались друг с другом.

Рано или поздно дело и так бы раскрылось. Кто-нибудь когда-нибудь предложил бы подвергнуть «похитителя» какой-нибудь пытке, которая не оставляет следов на теле, кто-нибудь обратил бы внимание на использование сленга не к месту, кто-нибудь понял бы, что никаких доказательств похищения, черт возьми, нет, кроме самого похищенного, который утверждает, что он похититель.

По-моему, сказал Гиди, это был случай «возьми деньги — и быстро уходи». И он ушел, пока родители не поняли, что если бы они, охваченные чувством вины, не впали бы в панику, то никакой Гиди им бы вообще не был нужен, а вся история закончилась бы словами «иди в свою комнату и перестань морочить мне голову».

— А, выкуп… — сказала она рассеянно.

— Это, конечно, был изматывающий день, в том числе и для вас, — ответил я. — Я не встречался тогда лично с вашим мужем, но связывался с ним по телефону, по громкой связи, когда он говорил со всеми. И судя по голосу, он был страшно напряжен.

— Так вы не знаете его лично? — спросила она.

— Боюсь, что нет.

— И вы ни разу не встречались с ним с глазу на глаз?

— Нет.

— Слава богу, — сказала она, взяла стакан с водой и отпила несколько больших и быстрых глотков.

Потом поставила стакан, откинулась на спинку стула и посмотрела на меня даже с некоторым интересом.

— Надеюсь, вы простите, что я была с вами не вполне откровенна, — сказала она. — Мне нужно было убедиться, что вы не близки между собой. Если вы друг моего мужа, то моим другом вы стать не можете.

А что, я хочу стать твоим другом?

— Хотите, расскажу историю? — спросила она.

— Какую историю? — спросил я.

— Историю, которую рассказывают после риторического вопроса, на который надо ответить «да», — сказала она.

Чтоб тебя. Ну ладно.

— Тогда да.

Она провела пальцем по краешку стакана — это движение вновь обнаружило то внутреннее противоречие, которое проявилось в ней несколько минут назад.

— Конечно, я сейчас не такая, какой ты меня помнишь. Но я Тамар. Тамар Сапир.

Этого я не ожидал. Вдруг во мне автоматически пришли в действие десятки защитных механизмов, которые уже успели покрыться паутиной. Они предостерегали: не показывай свою реакцию на это имя! Я постарался ничем не выдать своего волнения. Не факт, что у меня получилось.