— Ой! Но я не думаю, что кто-нибудь сможет съесть больше сорока-пятидесяти штук этой вкуснятины. Мы ведь не проглоты какие-нибудь здесь, в Кнутбю.

Кристина тоже рассмеялась. Печенья в морозилке хватило бы до Рождества.

Аукцион закончился, и гости устремились в клубный домик. Все пили кофе и наперебой нахваливали печенье. Весть о том, что новая пасторша взялась присматривать за детьми, распространилась среди родителей подобно лесному пожару, и это сделало Кристину настоящей звездой вечера. Она даже достала скрипку и попробовала наиграть пару песенок, хотя накануне вечером и заявила Синдре, что ни в коем случае не станет делать ничего подобного. И люди пели, потому что среди гостей обнаружилось несколько человек, которые действительно умели это делать.

«Все это ничего не значит, — думала Кристина. — Я не должна принимать это на свой счет». В самом деле, ведь она жена нового пастора. Что же удивительного в том, что люди обходятся с ней приветливо? И все-таки во всем этом было нечто большее. За теплыми улыбками и доброжелательными словами чувствовались неподдельная любовь и истинное единение, в этом нельзя было ошибиться.

Она мыла посуду, когда Ирма Флудквист появилась снова, — маленькая, тихая пасторша, которая была так благодарна за то, что Кристина согласилась присматривать за ее детьми.

Судя по ее решительному шагу, Ирма заглянула на кухню не просто так.

Кристина отвлеклась от стаканов в мойке и вытерла руки о передник.

— Добрый вечер еще раз.

— Ты неутомима, — улыбнулась Ирма.

— Я новенькая, приходится крутиться, — улыбнулась Кристина, которую несколько взбодрило обращение на «ты». И тут же инстинктивным жестом прикрыла рукой рот.

Эта привычка водилась за ней с детства, уж очень выступали вперед передние зубы. Хотя этого недостатка, похоже, никто, кроме самой Кристины, не замечал. Люди называли ее «милой», а бабушка с дедушкой со стороны матери открыто признавали, что у девочки «удачная внешность», и это следовало понимать правильно. Кристина никогда не отличалась яркой, бросающейся в глаза красотой, что действительно можно было считать «удачей» для девочки из свободной общины [Свободная община — община одной из «Свободных церквей», то есть лютеранских деноминаций, альтернативных бывшей государственной Церкви Швеции.]. Родители Кристины принадлежали к Миссионерской церкви.

Как и мать, Кристина была темноволосой и смуглой — почти экзотика для этих мест. Люди шептались об итальянском капитане дальнего плавания, в которого якобы была влюблена ее бабушка. Но Кристина оставалась шведкой, милой и скромной даже в подростковом возрасте, когда ее сверстницы вдруг стали превращаться в привлекательных молодых женщин.

— Да, — согласилась Ирма и смущенно улыбнулась. — Разве Эва тебе ничего не говорила?

— О чем? — удивилась Кристина.

— Ну… видишь ли… мне не совсем удобно затрагивать эту тему…

— Все в порядке, — заверила Ирму Кристина.

— Да, да, конечно… Когда человек переезжает на новое место, он ведь не может всего знать, правда? И все-таки я считаю, что лучше сказать обо всем прямо, чем замалчивать.

— Да, конечно, — согласилась Кристина, которой отчего-то стало не по себе.

Неужели она все-таки сделала что-то не так? Кристина не могла взять в толк, в чем ее промашка.

— Понимаешь, — сказала Ирма, — мы здесь так не одеваемся… Страшно неудобно говорить тебе об этом.

Ошарашенная, Кристина оглядела себя. Белые кроссовки «Пума», купленные в прошлом году, совсем новые бежевые «чиносы» из «H&M» и блузка в сине-белую полоску в стиле матросской тельняшки из бутика в Кристинехамне, куда привозят товар из Стокгольма, — что здесь могло быть не так?

Она вопросительно посмотрела на Ирму.

— Ну… не слишком ли откровенно, вот что я имею в виду, — Ирма кивнула на блузку. — Ты меня понимаешь?.. Особенно когда ты наклоняешься…

— Ты думаешь?

— Здесь ведь смотря с чем сравнивать, — улыбнулась Ирма Флудквист. — В общем, конечно, ничего страшного, но именно с декольте мы здесь очень осторожны. Это сигнал, понимаешь?

Улыбка Ирмы потеплела, и Кристина огляделась по сторонам. Похоже, гости собирались по домам. Женщины были в куртках, блузках и жакетах — у всех все застегнуто до подбородка. Кристина почувствовала, что залилась краской.

— Нет-нет, не все так страшно… — рассмеялась Ирма, наблюдая ее реакцию. — Я всего лишь решила, что должна сказать тебе об этом, потому что если не я, то кто?

— Спасибо, — выдавила из себя Кристина.

— Ты не знала, это понятно, — успокоила ее Ирма. — Никто и не ждал от тебя, что ты будешь знать все, — и добавила уже громче: — И уверяю тебя, здесь все страшно рады вашему приезду.

— Да, — ответила Кристина, все еще красная как рак.

Она стыдилась, и не декольте было тому причиной. Давно Кристине не указывали, как ей следует одеваться.

Ирме, похоже, тоже было не по себе.

— Забудь, — сказала она. — Все мы с нетерпением ожидаем первой проповеди Синдре. Да и ты, Кристина, уже стала для нас незаменимой. Мы страшно рады вашему приезду, — возвысив голос, повторила Ирма. — Кнутбю — особенная община.

3

— Как часто вы думаете о смерти? — спросила Эва Скуг.

Она была поразительно красива. Пятьдесят молодых людей и девушек, из которых Анна была самой старшей, сидели в классной комнате в приходском доме в Анебю.

Эва Скуг стояла за кафедрой, — в джинсах, красной шелковой блузке, низких кроссовках и с золотой цепочкой на шее. Черные волосы коротко острижены, на губах, подкрашенных помадой темного оттенка, высокомерная улыбка.

Эва медленно обвела глазами молодую аудиторию, и каждый почувствовал на себе ее взгляд, проникший в самое сердце.

— Нет, — ответила Анна так громко, что все разом обернулись на нее. — Почему я должна думать о смерти, если я жива?

— Мы живы, — подтвердила Эва. — И наша жизнь — это наш долг. В один прекрасный день он будет выплачен, и тогда мы освободимся.

Возможно, Анна Андерсон думала о смерти чаще, чем кто-либо другой из присутствующих, просто не хотела открываться Эве. Вместо этого она уставилась на проповедницу и спросила себя: что сказал бы на это отец? Эва Скуг называла смерть освобождением.

Утром они, как обычно, сидели друг напротив друга за завтраком, и вид у папы Таге был все такой же озабоченный.

— Конечно, ты взрослая, — вздохнул он, — и должна сама решать, что тебе делать. Но я все еще могу давать тебе советы. По крайней мере, когда была младше, ты к ним прислушивалась.

— Тогда мне было девятнадцать, — улыбнулась Анна. — А теперь двадцать.

Губы Таге тоже тронула улыбка. Он сидел перед ней в форменных брюках, белая рубашка натянулась на животе. Китель висел на спинке стула. Часы показывали восемь, и он собирался уходить. Папа работал охранником на мебельной фабрике «Сведесе». В детстве Анна страшно гордилась тем, что ее отец почти полицейский. Это потом она узнала, что папа Таге всего лишь патрулирует территорию между двумя фабричными корпусами, и кража стула — самое тяжкое преступление, с каким он может столкнуться. Тогда Анне стало стыдно за свою гордость и его вычурную форму. Продолжалось это недолго. Вскоре Анна успокоилась, или, скорее, стала стыдиться своего недавнего стыда. Между тем живот у папы Таге становился все круглее, волосы белее, а морщины на лбу глубже. Но он все так же надевал форму каждое утро и отправлялся на фабрику.

И Анна, как когда-то, гордилась папой, но иногда в его присутствии ей становилось грустно.

— Зачем тебе тратить столько времени на дорогу до Анебю? Или в Ваггерюде недостаточно церквей?

Это была обычная шутка папы Таге. В Ваггерюде, где, согласно регистрационным спискам, проживало пятьсот четыре человека, помимо государственной Церкви Швеции был Миссионерский приход, церковь общины Святой Троицы, Вифлеемская церковь, Сербская православная и Свидетелей Иеговы. Не говоря о приходе в Бяруме, где была похоронена ее мать.

Семья Андерсонов ходила в храм общины Святой Троицы. Наверное, там Анна и услышала о библейских семинарах в Анебю. Папа тоже слышал о них, но, похоже, совсем другое.

— Я так редко прошу тебя о чем-либо, — сказал отец, избегая ее взгляда.

И это было правдой, но только потому, что Анна наперед угадывала все его желания. Как-никак, она опекала отца вот уже больше десяти лет. Покупала и готовила еду, стирала его одежду и убиралась в доме.

— Я достаточно наслышан об этой… Эве Скуг. Не думаю, что тебе следует ее слушать.

Он перевел взгляд на кофейную чашку, потрогал ее пальцем.

— Что же ты такого о ней слышал? — спросила Анна.

Она тоже была готова к выходу — новые джинсы, белая блузка.

Анна понимала, что выглядит как примерная школьница, но она сама выбрала этот стиль. Просто, практично — и никакой косметики и побрякушек. Главное ведь не футляр, а его содержимое. Папа повторял эту фразу каждый раз, когда у него не хватало денег на то, что ей нравилось.

— Не знаю, — папа снял со стула китель. — Слышал только, что она вбивает в головы людям разные глупости.

— В этом я в состоянии разобраться сама, — улыбнулась Анна. — Тебе не о чем беспокоиться.

Папа Таге поднялся, натянул пиджак и посмотрел дочери в глаза.