Глава 3

Утром мать Эфраима перевели из реанимации в палату на третьем этаже, расположенную в неприятном соседстве с отделением психиатрии в соседнем крыле.

Мама выглядела ужасно, как любой, кому всю ночь промывали желудок. Как человек, который почти умер. Занавески задвинули, чтобы не пропускать в палату свет утреннего солнца, и от люминесцентной лампы над кроватью больная лучше не выглядела. Ее кожа была землистого цвета, губы пересохли и потрескались. Она совсем не походила на его мать. У него горели глаза, но слез больше не было.

— Привет, — подойдя к кровати, Эфраим заметил на лице матери страх, но тот вскоре исчез, сменившись слабой улыбкой. Он наклонился и обнял маму, поразившись ее хрупкости. Пластиковая трубка змеилась от руки к капельнице, висевшей рядом с монитором.

— Это моя сумочка? Хорошо смотришься.

Он снял ремешок с плеча и положил сумочку на поднос рядом с больничной кроватью.

— О, слава богу, — сказала мама. — Умираю без сигареты.

— Не говори так, — попросил Эфраим. Мать кинула на него пронзительный взгляд. — Все равно здесь нельзя курить.

Он подтащил кресло ближе и сел, внезапно почувствовав, как сильно устал. Он совсем не спал.

Он хотел взять ее за руку. Хотел поговорить с ней, но она на него не смотрела. Впрочем, он все равно заговорил:

— Мам. Что произошло прошлой ночью?

Она покачала головой.

— Я думала… ну неважно, что я думала. Я ошибалась, — мать вытащила пластиковый пакет из сумки и положила на колени.

— Это не мое, — сказал Эфраим. — Просто ошиблись.

Он спокойно забрал у матери пакет и поставил его на столик у кровати.

— Я не умер. Совершенно точно.

Она рассмеялась.

— Конечно, нет.

— Но если бы умер… Боже, мама! Как ты могла сотворить с собой такое? — Он стиснул поручень кровати. — Мама, самоубийство? Ты серьезно?

— Прости, Эфраим. Не знаю, о чем я думала, — ее глаза наполнились слезами. — Дорогой, ты все, что у меня есть.

— Это моя вина, — сказал он. — Я должен был прийти домой раньше. Поздно ушел из школы. Я понятия не имел, что тебе придется пройти через такое.

Он попытался проглотить комок в горле.

— Из школы? — Прищурившись, мама оглядела комнату. — А который час?

Он не удивился бы, спроси она, а какой сегодня день.

Эфраим посмотрел на часы.

— Начало восьмого. Утра, — он взглянул на разбитые часы в пластиковом пакете.

— Молодой человек, а почему ты не в школе?

— Шутишь? Сегодня последний день. И ты в больнице.

— Ты никогда не пропускал школу, и я не хочу, чтобы начал сейчас. Эфраим, ты должен быть не здесь. Не хочу, чтобы ты видел меня такой.

Она смахнула слезы и слабо улыбнулась.

А как насчет того, когда он находил ее пьяной на кушетке перед телевизором? Или когда вынимал тлеющую сигарету из ее пальцев, чтобы та не подпалила всю квартиру?

Мать вытащила маленькое зеркальце и помаду. Посмотрела на отражение и тут же достала другие принадлежности для макияжа.

— Я останусь с тобой, — сказал он.

— Иди. Прямо сейчас ты больше ничего не можешь для меня сделать.

Он хотел бы, чтобы люди перестали так говорить. Разве он не помогал уже тем, что был здесь?

— Можешь вернуться днем, — сказала она. — Я никуда не собираюсь.

— Если ты уверена… — Эфраим встал и взял мать за руку. — Я сказал им, что это была ошибка, мам. Что ты смешала лекарства, что была пьяна, растерялась. Ты не хотела кончать жизнь самоубийством.

— Увидимся позже, — твердо сказала она.

Он наклонился над кроватью, и мать легонько поцеловала его в щеку.

— Хорошего дня, — пожелала она.

Последний день в школе походил на одно долгое собрание, на котором ученикам вручали награды и грамоты, а потом произносили затянутые речи. Эфраим никогда особенно не разделял школьного духа. Как только стало ясно, что новостей о погибшем в аварии подростке не будет, он плюнул на остальные выступления и теперь клевал носом. Натану приходилось его тыкать в бок, чтобы разбудить.

Когда Эфраим не дремал, то думал совсем не о школе. Вспоминал, как мать лежала на кухне без сознания; размышлял, кого же мог сбить автобус; понятно, что администрация не хотела делать никаких заявлений до опознания учащегося; а вот то, что одноклассники не обсуждали случившееся, было странным. Уж кто-то должен был знать жертву, даже если парень учился в другой школе.

Но больше всего Эфраим думал о Джене.

Он был, возможно, единственным учеником в школе Саммерсайда, кто жалел о наступлении летних каникул, и все по одной причине: из-за Джены Ким. Он будет скучать не встречая ее каждый день, не видя за завтраком, как будто случайно не сталкиваясь с ней у шкафчиков в перерыве между занятиями. Будет трудновато находить поводы для визитов в библиотеку, где она работала, не выглядя при этом слишком навязчивым.

К тому же сейчас она смотрела прямо на него. Может, заметила, как Эфраим наблюдает за ней? Ее короткие черные волосы были заколоты за ушами. На носу Джены красовались шикарные гиковские очки в красной роговой оправе. Девушка любила простые футболки и джинсы, но при этом имела, кажется, неиссякаемый запас стильных очков. Эфраим даже задумывался, на самом ли деле у нее были проблемы со зрением или она носила их отдавая дань моде. Джена с гордостью демонстрировала свой интеллект, в то время как другие девушки отчаянно пытались быть как все.

Обычно в школе такая яркая индивидуальность могла привлечь ненужное внимание, но Джена была настолько легким и веселым человеком, что казалась лишь еще привлекательнее. За ней всегда волочились парни, как из-за экзотичной полуазиатской внешности, так и из-за домашних заданий, которые она всегда давала списывать. А может, причина заключалась в том, что она оказалась крепким орешком и никому не выказывала симпатии, в том числе и Эфраиму. Ходили даже слухи, что Джена предпочитает девушек, но Эфраим не унывал и не обращал на них внимания. В конце концов, он и Натан постоянно тусовались вместе, и о них тоже говорили всякое. А когда отрицаешь сплетни, те становятся лишь сильнее.

Сейчас Джена улыбалась. Он быстро отвел взгляд, затем вновь посмотрел на девушку. Она все еще улыбалась. Ему.

Натан сильно толкнул его локтем:

— Эй, дружище!

На Эфраима смотрели все и улыбались. Нет, не улыбались — смеялись.

— Эфраим Скотт!

Он, наконец, услышал, как директор называет его имя.

— Вот блин, — громко, даже чересчур громко, выругался Эфраим. Сорвался с места, и хохот лишь усилился. Покраснев, он пробрался к проходу между рядами и двинулся к сцене. Шаги по лестнице походили на подъем в гору, а дорога на возвышение заняла, казалось, целую вечность. Хоть не споткнулся.

— Поздравляю, мистер Скотт, — объявил директор Кроуфорд, вручая Эфраиму бумажное свидетельство, которое выглядело так, словно было отпечатано лазерным принтером на фальшивом пергаменте.

— Э, спасибо, — он пожал директору руку. Та была тонкой и шершавой, но хватка у нее оказалась крепкой. Эфраим пошел обратно.

— В другую сторону, сынок, — прошептал Кроуфорд.

— А? — повернулся Эфраим.

Директор кивнул головой в сторону ступеней на противоположном конце сцены.

— Ох. Простите. Спасибо.

Он прокрался мимо, пока Кроуфорд называл другое имя. На последних ступеньках лестницы Эфраим оступился, но смог удержаться на ногах. Кто-то начал фотографировать, от вспышки Эфраим на мгновение потерял ориентацию в пространстве. Проходя на обратном пути мимо Джены, он улыбнулся девушке, но та ничего не заметила.

Когда Эфраим плюхнулся на свое место, Натан протянул ему цифровую камеру.

— Не все гладко. Но кадр вышел отличный.

Он повернул панель экрана, показывая другу, как тот споткнулся и летит к основанию лестницы с комичным выражением лица.

— Спасибо, — сказал Эфраим.

— Поздравляю с наградой, — ответил Натан.

Свидетельство гласило: «За отличную посещаемость». Невероятно: он перещеголял всех зубрил. Правда, Эфраим ходил каждый день в школу не потому, что любил ее. Он был счастлив под любым предлогом уйти из квартиры. Еще ему нравилось видеть Джену. Он даже не слинял домой в неофициальный сокращенный день, думая, что уж она-то точно останется в школе, но Джена вместе со всеми уехала в Джерси, в луна-парк «Сикс Флагс».

За утреннее собрание она получила целую кучу грамот: от Национального почетного общества, за достижения в естественных науках и математике. Возможно, организаторам стоило поставить на сцене кресло, чтобы сэкономить время. Каждый раз, когда девушка поднималась за очередной наградой, ее приветствовал шквал оваций, радостные крики от членов шахматного клуба и редакции школьной газеты и одобрительный свист и завывания со стороны футбольной команды.

Эфраим следил за ее грациозными движениями, пока Джена спускалась за очередным кубком как самый ценный член команды, участвовавшей в академической викторине. Он даже не знал, что в школе ее проводили.

— Почему ты просто не пригласишь ее? — спросил Натан.

— Она всем отказывает.

Натан щелкнул вспышкой и показал Эфраиму снимок Джены, спускавшейся по ступеням, который более чем компенсировал прошлый кадр с Эфраимом.