Девушка в темно-синем костюме обгоняет их, цокая каблуками.

Внезапно крупные капли дождя начинают колотить по листьям сакуры — нынче она уже в полном цвету. На пешеходной дорожке со светлым покрытием, напоминающим изразец, капли то тут, то там оставляют черные пятна. Прохожие достают из сумок и раскрывают складные зонтики — красные, черные, в розовую крапинку, темно-синие с белой каемкой…

Несмотря на дождь, поток людей не ослабевает.

Две старушки, обе в одинаковых черных спортивных штанах и мешковатых рубашках, идут рядом под зонтиками и разговаривают.

— С утра было двадцать два градуса.

— Правда?

— А теперь, может, и не особо похолодало, но я что-то продрогла.

— Да, прохладненько!

— Рюдзи уж больно нахваливает готовку своей мачехи.

— Ох, как неприятно.

— Говорит, мол, и тебе не помешает у нее поучиться.

— Как же я ненавижу дождь!

— Что поделать — сезон начался. Будет лить еще с месяц.

— Как там, интересно, гортензия?

— Да нет ее пока.

— А дубы еще цветут?

— Нет же, с чего бы? Не время для них.

— Как-то все поменялось. По-моему, раньше здесь не было «Старбакса».

— Да, и атмосфера в целом более современная стала.

А вот аллея из деревьев сакуры…

Каждый год в районе десятого апреля ее наводняют желающие полюбоваться цветением.

В этот промежуток времени «охотиться за едой» нет никакой необходимости.

Посетители парка оставляли после себя множество недоеденных продуктов и недопитых бутылок, а листы винилового брезента, использованные в качестве подстилок, можно было потом целый год пускать на починку палаток, стенки которых периодически сминались или давали течь из-за дождя.

Сегодня понедельник — в зоопарке выходной…

Ни с дочерью, ни с сыном мы не ходили в зоопарк Уэно.

Когда я приехал на заработки в Токио в конце тридцать восьмого года Сёва [1963 г.], Ёко было пять лет, а Коити — всего три.

Панды появились в Уэно спустя девять лет, когда оба они уже учились в средней школе [Школьная система в Японии состоит из трех ступеней: начальная школа (шесть лет), средняя школа (три года) и старшая школа (три года), при этом первые две являются обязательными. В среднюю школу дети идут в возрасте двенадцати-тринадцати лет.], и походы в зоопарк перестали их так интересовать.

Впрочем, зоопарком дело не ограничивалось. Я никогда не водил детей в парк или в океанариум, не ходил с ними в поход в горы, не присутствовал ни на церемонии поступления в школу, ни на выпускном, не был ни на открытых уроках, ни на спортивных соревнованиях. Ни единого раза…

В деревеньку Ясава, где меня ждали родители, младшие братья и сестры и жена с детьми, я возвращался всего два раза в год — на праздник Бон и под Новый год.

Лишь однажды в какой-то год мне удалось приехать за несколько дней до начала праздника Бон, и тогда мы с детьми отправились в город Харамати [Город в префектуре Фукусима.], где как раз проходил местный фестиваль, или что-то вроде того.

От станции Касима нужно проехать одну остановку по линии Дзёбан… Стояла жарища — самый разгар лета, и я задремал. Я вымотался и физически, и морально, так что и смех детей, и свои невнятные ответы воспринимал будто сквозь туман в голове. Поезд тем временем мчался, оставляя позади горы, заливные поля и огороды под бескрайним небом. Проехав через туннель, он прибавил скорость. За окном все теперь размылось в две цветные полосы — голубую и зеленую. Дети прижались лбами и ртами к стеклу, растопырив пальцы, так что их руки стали похожи на лапки геккона. Я чувствовал сладковатый запах их пота, и меня все больше клонило в сон.

Работник станции Харанотё рассказал нам, что на поле Хибаригахара вроде бы катают на вертолете всех желающих — хоть разочек, да можно полетать. Зажав ладошку Ёко в правой руке, а Коити — в левой, я зашагал вдоль шоссе.

Коити как будто слегка сторонился меня — настолько редко я появлялся дома, — не ластился и ничего не выпрашивал, но тут не выдержал.

— Пап, а мы полетаем? — спросил он, крепко сжимая мою ладонь.

Его лицо до сих пор у меня перед глазами. Сын долго мялся, прежде чем заговорить, и тут же засмущался, не решаясь продолжить. Он то открывал, то закрывал рот, но так и не произнес ни звука, а потом и вовсе покраснел как рак… Но денег у нас не было. Тогда это стоило иен триста, по нынешнему курсу — больше тридцати тысяч. Немыслимая сумма…

Вместо этого в магазинчике «Молочные продукты Мацунага» я купил детям по мороженому с начинкой из красных бобов — пятнадцать иен за штуку по тогдашним ценам. Ёко тут же развеселилась, а Коити отвернулся и заплакал. Прерывисто дыша и периодически всхлипывая, он проводил взглядом вертолет, уносивший в небо какого-то мальчика — конечно же, из обеспеченной семьи, а после кулачками смахнул слезы.

Небо в тот день было таким ясным, что напоминало отрез ярко-голубой ткани. Я чувствовал себя ужасно виноватым, что не смог покатать детей — им так хотелось, но денег не было… И спустя десять лет это ощущение никуда не пропало — вина пронзила мое сердце будто стрела, да так там и осталась…

Ничто не колыхнется вокруг — неподвижно алеет, точно открытая рана, вывеска «Зоопарк Уэно», замерли в воздухе растопыренные пальцы гномов в красных, синих и желтых костюмчиках — фигурки возвышаются над забором у таблички «Аттракционы для детей».

И только я дрожу, словно одинокий росток бамбука на ветру, желая лишь говорить, говорить столько, сколько смогу. Что же делать? Я ищу выход, я так хочу увидеть выход, но тени сгущаются, и ни единый лучик света не пробивается сквозь них… Все закончилось, но одновременно и продолжается… Бесконечная тревога… Печаль… Одиночество…

Порыв ветра со свистом проносится сквозь кроны деревьев, заставляя листья зашелестеть, и в тот же миг о землю ударяются капли. Дождь, впрочем, уже закончился.

У входа в кондитерскую «Сакурагитэй» колышутся на ветру красно-белые фонарики. Женщина в красном фартуке, поднявшись на стремянку, чистит выцветший розовый навес, на которым белым написано «Панда-яки» — бисквиты в форме панды.

Две старушки сидят на деревянной скамейке перед «Сакурагитэй».

— Кстати, я принесла фотографии. Будешь смотреть? — спрашивает та, что справа, в белом кардигане, и достает из желтого шоппера маленький альбом.

Она открывает его на групповом снимке. Человек тридцать, все в возрасте — и мужчины, и женщины, стоят в три ряда.

Старушка, что сидит слева, одета в черный кардиган, гораздо более мешковатый, чем у ее собеседницы. Она достает из висящей у нее на плече кожаной сумки очки и принимается водить указательным пальцем по фотографии, будто выписывая волнистую линию.

— Это что же, жена учителя Ямадзаки? О, да вот и он сам.

— Да уж, неразлучная парочка. Влюбленные голубки — и всегда такими были.

— А это председатель школьного совета…

— Сидзуми.

— Ой, а вот и Томо!

— Эту улыбку ни с кем не перепутаешь.

— А это ты. Отлично выглядишь! Словно какая-нибудь кинозвезда.

— Да брось!

Старушки почти вплотную придвигаются друг к другу, так, что их тени сливаются в одну. Под лавкой проходит голубь — похоже, он что-то ищет.

Над головами старушек две вороны, как будто предупреждая о чем-то, пронзительно каркают.

— Рядом с Такэути Ямамото, да? Он, вроде бы, антиквариатом занялся… Это Ёсида Соноко…

— А вот Юми.

— Точно, Юми. Мы с ней виделись на похоронах Юко.

— Надо же, столько лет прошло, а мы как будто и не изменились.

— А он же работал в администрации… Как его…

— Иияма.

— Да-да, Иияма.

— И рядом…

— Вон та? Хироми?

— Верно, Хироми!

— Вот Муцуми.

— Будто и не постарела.

— А это Синохара.

— В кимоно, как обычно.

— Выглядит роскошно.

— Фуми, Такэ, Ти. Еще Курата, но она в другом классе училась.

— Ой, а я и не обратила внимания!

— Курата сейчас живет в Кавасаки. Рассказывала, что за ней таскается один тип, тоже из ее района. Раз они ездили общей компанией в Юдзаву, так в гостинице он успел всех достать — рот у него просто не закрывался! Даже когда все улеглись, он продолжал болтать, еще и чай попивал при этом.

— Ну и ну! Полное отсутствие воспитания.

— Не говори. Он, кажется, муж кого-то из ее соседок. Однажды она обнаружила его в своем саду.

— Это уже чересчур. И в полицию-то особо не пожалуешься — сосед все-таки.

Я никогда не носил с собой фотографии. Но перед глазами у меня постоянно были люди, места, времена, и все это проносилось мимо. Так я и жил — убегал от грядущего, видя перед собой одно лишь прошлое.

Впрочем, на сладостную ностальгию это переживание совсем не походило. В настоящем я оставаться не мог, а будущее лишь страшило меня, так что я бесконечно погружался в прошлое, которое, стоило только сосредоточиться на чем-то, уплывало в никуда. Все закончилось? Или только остановилось? Может, однажды все повернется вспять и начнется сначала? Вдруг я навечно останусь здесь, вне времени? Я не знаю… Не знаю… Не знаю…

Мы с семьей так ни разу и не сфотографировались вместе.

Самые ранние мои воспоминания уже связаны с войной — еды не хватало, и я постоянно был голоден.

Родись я на семь-восемь лет раньше, и меня забрали бы на фронт.

Некоторые мальчишки в нашем поселке уходили добровольцами, как только им исполнялось семнадцать. А другие бегали от медицинской комиссии — притворялись, что плохо видят и слышат, или выпивали перед освидетельствованием литра по два соевого соуса [Чрезмерное употребление соевого соуса может вызывать повышение давления, проблемы с желудком, головокружение, головную боль.].