В день нам платили тысячу иен — это было в три-четыре раза больше того, что я заработал бы за то же время в родном селе. За переработки можно было получить дополнительные двадцать пять процентов, поэтому я с радостью задерживался допоздна каждый вечер, да еще и приезжал на стройку по выходным и в праздники.
Зарплату выдавали пятнадцатого числа. Каждый месяц я посылал домой двадцать тысяч иен или около того. Тогда это примерно равнялось месячному окладу учителя, ну а по нынешним меркам, думаю, составляло приблизительно двести тысяч иен.
— Ну и работа нынче — одна тоска! — произнес бродяга, с треском обламывая ветку клена.
Я помню его джинсовую куртку. На спинке у нее красовалось светлое пятно — то ли от разлитого отбеливателя, то ли еще от чего — формой напоминавшее остров Хоккайдо. Да точно ведь! Это же та самая куртка, которую когда-то носил я сам. Я нашел ее на свалке у Хирокодзи в день вывоза старой одежды. Куртка прекрасно подходила для прохладных деньков в самом начале весны… Я оставил ее висеть прямо на крыше моей палатки и, кажется, кто-то забрал ее… после того, как я исчез…
— С такой ситуацией на рынке куда бы ты ни обратился — хоть в большую компанию, хоть в мелкую, везде на тебя смотрят как на дерьмо, — заметила пожилая женщина с копной седых спутанных волос. Ее рваные юбки, одетые одна на другую, шелестели на ветру. Она щелкнула зажигалкой и затянулась сигаретой «Хай-лайт».
Лицо ее показалось мне знакомым… Этот гладкий лоб, не вязавшийся со старческим обликом… Я где-то его уже видел… Кажется, мы даже здоровались… Болтали мимоходом…
— А хуже всего вот эти фирмы человек на тридцать-сорок. Ни то ни се.
— Я вот на днях был на линии Одакю.
— И чего это тебя туда понесло? Местечко, мягко скажем, не для простых смертных.
— Кстати, а не там ли обретался раньше покойный Сигэ?
— Покойный? Ты о чем?
— Так помер он, Сигэ-то. Замерз в своей палатке.
— Что ж, жаль, конечно, но он и пожил порядочно.
Взгляд старушки внезапно потух. Мне хотелось утешить ее, но я не мог ни прикоснуться к ее плечу, ни произнести слов соболезнования.
Сигэ я знал. Он был настоящим интеллигентом. Собирал по помойкам старые газеты, журналы и книги и все время читал.
Однажды кто-то подкинул в его палатку котенка. На деньги, вырученные со сданных алюминиевых банок, он отвез его в больницу, чтобы кастрировать. Котенка назвали Эмиль. Сигэ его просто обожал — во время чисток в парке увозил, посадив в велосипедный прицеп, а в дождливые деньки раскрывал над ним свой виниловый зонтик.
А еще именно он рассказал мне о небольшой кумирне с лицом Будды на стене. Она находится на холме напротив «часового колокола», с помощью которого в эпоху Эдо [Эпоха правления в Японии сёгуната Токугава в 1603–1867 гг. Город Эдо (ныне Токио) был в те времена столицей страны.] горожане узнавали время — три раза в день, утром и вечером в шесть, а еще в полдень в него звонили монахи из храма Канъэй-дзи.
— Этот большой Будда лишался головы целых четыре раза — один в пожаре, три из-за землетрясения, что, согласись, уже перебор. Впервые это произошло в тысяча шестьсот сорок седьмом году, и поскольку оставить все как есть было бы неприлично, монахи принялись бродить по Эдо, собирая милостыню на восстановление изваяния. Впрочем, жители не торопились помочь им. Когда на закате дня они собрались было уходить, к ним подошел один нищий. Этот самый нищий кинул в железную чашку для подаяний медную монетку, и тут же вокруг появилось множество других желающих поддержать начинание. В итоге монахам удалось возвести Будду высотой в два дзё и два сяку [Традиционные единицы измерения длины. 1 дзё = 3,03 м. 1 сяку = 30,3 см. Таким образом, высота статуи Будды составляла около семи метров.]. Так, по крайней мере, говорят. Через двести лет, однако, все повторилось — в пожаре голова снова отвалилась, ее восстановили, но не прошло и десятка лет, как случилось большое землетрясение годов Ансэй [1855–1860 гг.], и все началось по новой. Потом Будда чудом пережил войну Босин [Гражданская война между сторонниками сёгуната Токугава и проимператорскими силами в 1868–1869 гг. Закончилась поражением сил сёгуната и переходом к преобразованиям Мэйдзи, направленным прежде всего на преодоление изоляции Японии, модернизацию и вестернизацию страны.] и битву при Уэно [Одно из сражений войны Босин, произошедшее 4 июля 1868 г.]. Ну а окончательно добило его Великое землетрясение Канто в двенадцатом году Тайсё [1923 г.].
Удивительный он все-таки был человек! Рассказывал обо всем со знанием дела, будто преподаватель. А может, он и правда когда-то им был.
Я же тогда поведал ему о радиобашне. В Хамадоори она была настолько известна, что стоило только упомянуть о городе Харамати, где она находилась, и разговор тут же перекидывался на башню. Вплоть до демонтажа в пятьдесят седьмом году Сёва [1982 г.] она была настоящим городским символом. Постройку радиобашни завершили в десятом году Тайсё [1921 г.], а два года спустя именно благодаря ей мир узнал о Великом землетрясении Канто. «Сегодня в полдень в Йокогаме произошло крупное землетрясение, вслед за ним начался пожар. Пламя распространилось по всему городу. Количество погибших и пострадавших неизвестно. Все транспортные коммуникации и средства связи уничтожены» — так гласило отправленное с нее сообщение.
— Говорят, что парк Уэно уцелел при пожаре во время землетрясения благодаря пруду Синобадзу, — принялся рассказывать в ответ Сигэ. — Вокруг все сгорело, включая находившийся прямо перед парком универмаг «Мацудзакая». Спасаясь от пожара, люди наводнили Уэно, причем приходили они не только из близлежащих районов, но даже из окрестностей Ниппонбаси и Кёбаси. Некоторые привезли с собой большие повозки, груженные вещами, в надежде уехать обратно в родные поселения. Из-за них на станции Уэно и прилегающих путях столпилось столько народу, что поезда встали. Множество людей пропали без вести, поэтому объявления о розыске клеили прямо на бронзовый постамент статуи Сайго Такамори [Сайго Такамори (1827–1877) — самурай, политический деятель, активный участник борьбы за свержение сёгуната Токугава. Входил в состав нового правительства при императоре Мэйдзи. В 1877 г. выступил против правительства, организовав так называемое Сацумское восстание, закончившееся поражением мятежников и самоубийством Сайго Такамори.]. Император Хирохито, тогда еще наследный принц, явился в парк с инспекцией. Одет он был в военную форму. И, кажется, именно в тот момент все осознали, насколько важную роль Уэно сыграл в предотвращении последствий землетрясения. В январе следующего года в честь свадьбы наследного принца парк был возвращен во владение города и получил свое название, которое используется по сей день — Высочайше пожалованный парк Уэно.
Говоря все это, Сигэ не отводил восхищенного взгляда от полосатого Эмиля, который валялся на газоне, закрыв глаза и медленно водя кончиком хвоста то в одну, то в другую сторону.
Однажды мне довелось видеть императора Хирохито вблизи. Сигэ я об этом так и не рассказал.
В три тридцать пять пополудни пятого августа двадцать второго года Сёва [1947 г.] поезд, на котором ехал император, прибыл на станцию Харанотё. Его Величество вышел на платформу, где пробыл семь минут.
Тогда я как раз только вернулся из Онахамы.
До ужаса синие небеса в тот день тяжелым гнетом давили на землю. Стрекот больших коричневых цикад сотрясал воздух над горой Хондзин, и будто в ответ раздавалось печальное пение их собратьев, которых называют «мин-мин». Солнечные лучи вспыхивали то тут, то там расплавленным золотом, так что все вокруг — и белые рубашки мужчин, и зелень листвы — было таким ярким, что я не мог как следует открыть глаза. И все же я не шелохнувшись стоял, сняв шляпу, посреди двадцатипятитысячной толпы, ожидавшей императора на станции.
Сойдя с поезда, Его Величество, одетый в костюм, коснулся рукой полей своей фетровой шляпы, приветствуя собравшихся. В ту же секунду кто-то закричал сдавленным голосом: «Да здравствует император! Бандзай!» [С японского буквально «десять тысяч лет», японское прочтение традиционного китайского пожелания долголетия. Выражение часто использовалось также в качестве боевого клича.], и тут же ему вторили остальные, вскидывая в воздух руки — словно волна прокатилась по толпе.
— Ты можешь поверить, что Сигэ мертв?
— Гляди-ка, а пепел с твоей сигареты совсем не падает!
— Я ведь курю уже лет восемьдесят пять. Поди наловчилась за это время.
— Что же, получается, ты с младенчества с сигаретой в зубах?
— Послушай, он умер! Сигэ умер!
— У вас с ним что-то было?
— Пошел ты! Да чтоб ты сдох вообще!
— Старуха потасканная, а туда же, строит из себя!
— Ты, паршивец! Да я из тебя душу выну!
— Страшно-то как! Даже хуже, чем старушонки из Санъя! [Район в Токио.] Тьфу ты, приполз! Клещ поганый! — С этими словами бездомный шлепнул себя по голени.
— Вот придурок! Это ж муравей!
Пожилая женщина опустила взгляд на свои ноги. На правой красовался кожаный ботинок, а на левой — кроссовок. Она заметила, что шнурки у кроссовка развязались, но нагибаться и снова завязывать не стала.
— Да не дуйся ты! Сядь лучше. Сядь, кому говорю!
— И села бы, да некуда!
— Ну же, давай!
Мужчина устроился на бетонном бордюре, окружавшем кустарник, и достал из кармана листок бумаги.
— На этом можно тысяч пять иен поднять. Если выиграю, половина тебе.
Старушка села рядом и принялась вполголоса читать записи на билете тотализатора.
— Вечерние бега, тридцать пятые скачки на приз императора, одиннадцатый забег, трифекта [Вид комбинированной ставки в тотализаторе, при которой игрок пытается угадать сразу три позиции.], номера один, двенадцать, три, пятьсот иен. Номер один — Гений, наездник Кимура Кэн, номер двенадцать — Чудо-легенда, наездник Утида Хироюки, номер три — Голиаф-победитель, наездник Хасимото Наоя.
Она затянулась в последний раз и бросила все еще дымившийся окурок на землю возле своего правого ботинка. У ног старушки и ее собеседника один за другим спешили к дереву муравьи. Они ползли все выше и выше по стволу… постойте, но ведь муравьи не живут на деревьях! В Высочайше пожалованном парке Уэно каждое дерево было отмечено пластиковым кружком с номером, вроде тех, что вешают на замки стоек для зонтиков в больницах, библиотеках и государственных учреждениях. Бирка на стволе этого дерева была синей, и на ней красовался номер А620… Я попытался вспомнить свои ощущения — каково это, когда прикасаешься к шероховатой коре, когда муравьи бегут по твоей коже… но муравьи не живут на деревьях. Муравьи двинулись обратно вниз по стволу. Они все также дисциплинированно ползли друг за другом по пологому асфальтовому склону, то тут, то там покрытому белым голубиным пометом, направляясь в ту сторону, где скопилось больше всего палаток из синего брезента. Этот уголок был отделен от остальной территории парка с помощью железного листа, на котором были нарисованы деревья. Проволочная сетка наверху была прикрыта еще одним отрезом синего брезента с изображенными на нем белоснежными облаками.
