В одной из палаток работало радио — прямая трансляция дебатов в парламенте.

— Мы прекрасно осознаем, что множество наших граждан пребывают в смешанных чувствах по поводу мартовского инцидента, и, принимая это во внимание, мы подчеркиваем, что правительство берет на себя полную ответственность по решению данного вопроса, расколовшего общественность на два противоборствующих лагеря. В связи с этим ныне и впоследствии обязуемся предоставить всеобъемлющее объяснение ситуации.

— Господин Сайто Ясунори!

— Нынешние стандарты по сути основаны на мифе о безопасности, и именно поэтому теперь, когда они вводятся в действие, большинство относится к этому негативно — люди ощущают всю противоречивость положения. Шквал критики обрушился на нас после возвращения к этим стандартам, поэтому я призываю премьер-министра со всей серьезностью отнестись к данному вопросу и…

Где-то неподалеку заработала газонокосилка.

Запахло свежесрезанной травой.

Из палатки донесся аромат только что заваренного рамэна [Тонкая пшеничная лапша и одноименное блюдо с ней. Рамэн подают в бульоне с различными добавками, чаще всего это свинина, соленья, овощи, яйца, водоросли нори и камабоко (тонко нарезанные лепешки из рыбного пастообразного фарша).] быстрого приготовления.

Несколько воробьев, испугавшись чего-то, бросились врассыпную, точно горстка бобов, которую кидают на праздник Сэцубун [Праздник наступления весны, японский новый год по лунному календарю. Отмечается в начале февраля. Центральный ритуал праздника — изгнание демонов посредством разбрасывания соевых бобов с повторением фразы «Демоны — вон, счастье — в дом!» (яп. «Они ва сото, фуку ва ути»).].

Уже распустились гортензии. Более светлые, лиловые цветы обрамляют мелкие темно-фиолетовые посередине, так что вместе соцветия напоминают маленькие лица.

В такие моменты я всегда ощущал себя одиноким. Пока был жив.

Звуки, запахи, картинки — все смешивалось и постепенно растворялось, становясь все тише, все меньше. Казалось, только протяни руку — все пропадет, но ведь у меня и не было больше пальцев, я не мог ни к чему прикоснуться, не мог даже соединить ладони.

Я не существовал, но и исчезнуть тоже не мог.

— Господин премьер-министр!

— Да, предпринимаются разнообразные опросы. Мы принимаем во внимание тот факт, что анкетирование продолжается. Тем не менее с момента начала работы нынешнего состава кабинета министров в сентябре этого года были выделены в качестве приоритетных и наиболее серьезных следующие задачи: ликвидация последствий землетрясения, разработка мер по предотвращению аварий на атомных электростанциях, восстановление японской экономики. Кроме того, мы намерены вплотную заняться решением проблем пострадавших.

Внезапно полил дождь. Брезентовые крыши палаток тут же намокли. Тяжелые капли падали на землю. Неумолимо, одна за другой, будто под гнетом жизни или времени. В дождливые ночи я не мог уснуть — все прислушивался к стуку капель. Бессонница, вечный сон… разделенные жизнью и смертью, соединенные жизнью и смертью, и дождем, дождем, дождем, дождем…

В тот день, когда умер мой единственный сын, тоже лил дождь.

Ее Высочество принцесса, супруга наследного принца, сегодня в шестнадцать часов пятнадцать минут родила мальчика в больнице Императорского дворца. Принцесса и ее сын чувствуют себя хорошо.

Эту новость сообщили по радио двадцать третьего февраля тридцать пятого года Сёва [1960 г.]. Голос у ведущего был радостный.

Вскоре толпы людей с красно-белыми фонариками собрались у моста Нидзюбаси и дворца наследного принца. По радио передавали, как они бьют в барабаны, вопят, поют гимн и скандируют лозунги. Слышно было, как они три раза прокричали «Бандзай!».

За окном взрывались фейерверки — раз двадцать, а то и все тридцать, а потом еще и со стороны администрации Касимы…

Утром предыдущего дня у Сэцуко начались схватки.

Роды были ужасно тяжелые — совсем не так, как с Ёко два года назад. Она мучилась целый день.

— Не бойся, так бывает, а куда деваться, родишь как миленькая, еще и солнце зайти не успеет, — все твердила моя мать, но во взгляде ее сквозило беспокойство, а голос дрожал. К вечеру второго дня Сэцуко все еще корчилась от боли. Ее лицо покраснело, зубы были плотно стиснуты. Я отправился к ее родителям — они жили тут же, в нашем поселке — и те велели позвать Имано Тосицу — акушерку из Касимы, мол, уж она-то дело свое знает.

Когда я вернулся домой и объявил, что отправляюсь за акушеркой, мать тут же замолкла, а отец помрачнел. В это время по радио уже другой диктор объявил о том, что наследный принц только что впервые встретился со своим сыном.

— Поздравляем Его Высочество наследного принца! Поздравления его супруге! — радостно голосил ведущий, а на заднем плане толпа скандировала «Бандзай!», приветствуя вернувшегося во дворец принца. — Граждане с великим удовольствием встречают сына Его Высочества. Крики становятся все громче. Еще раз от всей души поздравляю!

В комнате стало темно, и я заметил, как моя одинокая фигура смутно отражается в оконном стекле. Я понимал, что заплатить акушерке нечем, но времени раздобыть денег не было, да и не дал бы их нам никто. Я сглотнул, и рот тут же наполнился слюной, а звуки радио слышались теперь как будто откуда-то издалека. Сглотнув еще раз, я ощутил, что не слышу даже тишины.

Словно не замечая матери с отцом, я выскочил на улицу. Но и в этот момент я продолжал думать о деньгах. «Нет денег, нет. Даже на это, даже таких денег нет», — проносилось у меня в голове. Я все бежал и бежал.

Мы никогда не были так бедны, как в момент рождения Коити. Тогда я как раз помогал отцу собирать моллюсков на Китамигите — тем и перебивались, правда, заработанные деньги шли в основном на то, чтобы заплатить кредиты и рассчитаться с торговцами рисом, саке и хозяйственными товарами, так что в семье ничего не оставалось.

Чтобы хоть как-то прокормиться, Сэцуко с моей матерью с ранней весны и до начала осени каждый день, за исключением тех, когда был дождь, выходили в поле и сажали рис, батат, тыкву, овощи, потом собирали и приносили домой.

А зимой они вдвоем вязали свитеры для всей семьи. Шерсть была дешевая, так что свитеры быстро протирались до дыр, но мама с Сэцуко аккуратно распускали их и чинили, добавляя шерсти там где нужно. Мне нравилось наблюдать за тем, как слаженно двигались их руки то влево, то вправо, пока они работали — Митико, моя младшая сестра, натягивала между ладоней шерсть из распущенных свитеров, а мать с Сэцуко сматывали ее в клубки. Митико все предлагала что-нибудь спеть, но жена моя была для этого слишком застенчива и молчалива. Мама же вдруг затянула что-то на нашем местном диалекте.

— И где же ты такому научилась? — спросила Митико.

— Об этой песенке я узнала, когда работала нянькой у владельца магазина саке. Мне тогда было лет семь или восемь, — улыбаясь, объяснила мама. Только тогда до меня дошло, о чем же там пелось. Может показаться, что сидеть с детьми легко, но самом деле все ровно наоборот. Внутри у меня все сжалось в тугой узел, словно я проглотил камень, а глаза как будто пекло.

Коллекторы появлялись у нас на пороге круглый год.

Обычно мы отправляли к ним младшеньких — Кацуо и Масао.

— А папы и старшего брата сейчас нет дома.

— Хватит заливать! И куда это они ушли? Когда вернутся? — Голоса коллекторов становились все строже.

— Сказали, не знают когда, — всхлипывая, отвечали братья.

— А матери что, тоже нет дома? Не врете? Нам бы переговорить с ней, — не сдавались коллекторы.

— И мамы тоже нет, она в Харамати уехала, — сквозь слезы бормотали Кацуо с Масао.

— Что ж, ладно. Передайте, что мы заглядывали.

На этом коллекторы уходили с недовольным видом.

Каждый раз в этот момент я чувствовал облегчение. Конечно, нехорошо заставлять детей лгать, но на какие хитрости не пойдешь в такой ситуации, как наша — так мне, по крайней мере, казалось. Настоящим нашим грехом была бедность, и она же выступала наказанием за него. Наказание было невыносимым, мы совершали все новые прегрешения, не в силах вырваться из нищеты, в которую погрузились, и так до самой смерти…

Наше противостояние с коллекторами прекращалось лишь в канун Нового года. Перемирие длилось шестнадцать дней, пока шли праздники. В это время мы всей семьей отправлялись в Касиму в храм Сёэн-дзи, где, следуя новогодней традиции, по очереди ударяли в колокол. Самым младшим мы дарили деньги, сколько могли наскрести, а потом все вместе развлекались — запускали воздушных змеев, играли в волан, в карты и в «фукуварай»… [Японская детская игра. Участники с завязанными глазами пытаются поместить в правильные позиции на рисунке человеческого лица без черт отдельные его части (глаза, брови, нос, рот и т. д.).]

Февраль был самым тяжелым временем в году.

Примерно за десять дней до рождения Коити к нам начали один за другим приходить служащие из налогового управления. Все в доме теперь было обклеено их красными бумажками. Кастрюли и низенький столик для еды налоговиков, разумеется, не интересовали, зато не укрылись от их внимания комод, радиоприемник и стенные часы.

— Берите, берите эту рухлядь, без нее только лучше будет. Право слово, выручили! — процедил отец, прихлебывая дешевую рисовую водку. Впрочем, мне было как-то не по себе ложиться спать, пробуждаться, есть в доме, где все пестрело красными наклейками налоговиков.

Не уверен, забрали ли уже наши вещи в тот день, когда родился Коити.

Помню только, как тогда было холодно, как снежинки неслись над ночной дорогой, будто пританцовывая, как я подошел поближе к табличке, чтобы удостовериться, что Имано действительно живет здесь, как постучал в деревянную калитку. Я не спросил тогда про деньги, но и Имано Тосицу о них даже не заикнулась. Помню, как, войдя в наш дом, она надела белую шапочку и передник и приложила к большому животу Сэцуко черный стетоскоп, а я в это время ждал в гостиной, слушая радио. Потом наконец раздался детский плач.