— Георгий Владимирович, да когда бы мы успели, его же только вчера грохнули, точнее, позавчера. А вчера мы его осматривали, — воззвал к совести начальства, бесстрашный в своей этической недоразвитости, Толик Жуков.

— Жуков, вы как с руководством разговариваете? — тут же вскинул убеленную сединой голову полковник. — Напоминаю, вы на службе, а не на танцах, и я вам не девушка. Впрочем, мало какой девушке придется по душе ваша развязность. Никита Александрович, я вам советую больше времени уделять воспитанию молодых сотрудников, а то за отдел стыдно. Они же с людьми работают, это же недопустимо! — обратил он укоризненный взор на капитана Ушакова.

— Извините, Георгий Викторович, буду уделять, — покладисто и охотно согласился капитан, зная, что если с полковником не спорить и не упираться, объясняя, что у них в отделе хронический завал, и что ему не то, что сотрудников, родных сыновей воспитывать некогда, тот о выданном распоряжении минут через десять забудет и вспомнит не раньше, чем Толик в следующий раз рот раскроет. Вывод, надо держать Толика подальше от начальства. Потому, как молчать он не умеет, а перевоспитывать его бессмысленно, уже пытались.

— Ну, вот и хорошо. Докладывайте, что там у вас.

— По заключению эксперта, удар тонким колюще-режущим предметом был нанесен точно в сердце. Смерть была мгновенной. Никаких следов борьбы, никаких следов присутствия постороннего в квартире обнаружено не было. Смерть наступила четырнадцатого апреля, предположительно, с двадцати трех часов до двух часов ночи пятнадцатого апреля. Следов взлома на двери не обнаружено. Орудия убийства тоже. Свидетелей найти пока тоже не удалось. Дом новый, заселен только наполовину, жильцы друг друга знают плохо.

— А консьерж?

— Нет там консьержа. Есть видеонаблюдение, но оно, оказывается, неделю как не работает, управляющая компания ждала мастера еще три дня назад, он не пришел, а второй раз забыли вызвать, в общем, никому нет дела до этого видеонаблюдения, — махнул рукой капитан Ушаков. — Жильцы не жалуются, и ладно. А жильцы просто понятия не имеют, что оно не работает. Так что заходи кто хочешь, делай чего хочешь. Ну, правда, территория и подъезд закрыты, так просто, конечно, не пройдешь, хозяин квартиры должен открыть дверь.

— Значит, убитый знал своего убийцу, — заключил полковник.

— Ну да. Или убийца прикинулся службой доставки или соседом, который ключ забыл. — Подкинул ему еще несколько версий капитан Ушаков. — В общем, Георгий Викторович, вариантов множество, — печально заключил он, с намеком, чтобы начальство с них много не спрашивало.

— Ну, вот видишь, значит, скучно не будет, — перевернул на свой лад полковник. — Так что, бойцы, вперед на баррикады. Все свободны. Плешаков задержись, расскажи, как у тебя с делом Семенова продвигается.

«Что же с этим Колесниковым делать? — размышлял капитан, стоя в пробке на Лесном проспекте. — Хоть бы какая зацепка, пальчики, окурок в пепельнице, любопытная соседка-пенсионерка с ворохом сплетен. Нет ничего. Нет, пальчики, конечно, есть, их немало накопилось с пятницы по понедельник, именно столько времени прошло между визитами уборщицы, но чьи это пальцы? Самого Колесникова, уборщицы, его родителей, друзей? Предстоит еще выяснить. Придется долго и муторно расспрашивать родственников, коллег, приятелей, разыскивать любовницу.

Есть, конечно, шанс, что бизнесмена Колесникова заказали конкуренты, но, во-первых, он был не того полета птицей, во-вторых, сейчас не девяностые, чтобы всех мочить направо и налево. А вот удар нанесен мастерски. Такое нечасто увидишь».

— Илья был таким хорошим мальчиком. Учился всегда хорошо, спортом занимался, в теннис играл, плавал. У него даже грамоты есть, — глядя на капитана с бездонной собачьей тоской в глазах, рассказывала Наталья Алексеевна, мать Ильи Колесникова. — И университет окончил очень успешно, потом вот с приятелем занялись бизнесом. Я, честно говоря, всегда была против, лучше бы он на государственное предприятие устроился. Или в крупную фирму. Но Илюша всегда говорил, что хочет быть независимым человеком. А вот теперь… — То и дело шмыгая носом и сморкаясь, говорила Наталья Алексеевна. — А сколько у него всегда друзей было! Он был очень добрый общительный человек.

— А семья у него была? Жена, дети? — холодно глядя на Наталью Алексеевну, спросил капитан. Как бы она не расписывала сыночка, но он-то знал, что на самом деле представлял собой покойный.

— Конечно. Илюша был женат, но сейчас они в разводе. Понимаете, это был очень ранний брак, они с Полиной тогда как раз университет оканчивали, оба еще толком на ногах не стояли. А тут Полина забеременела, те родители стали настаивать на браке. Я, конечно, с самого начала понимала, что долго их союз не продержится, …

— А почему?

— Ну, как же, такой возраст. Илюша и погулять еще толком не успел, а тут сразу такая ответственность, ребенок.

— Я тоже в этом возрасте женился, и Илья у нас сразу родился, справились как-то, — буркнул сидящий чуть в стороне Андрей Сергеевич Колесников.

— Андрюша, ну тогда же совершенно другая жизнь была. — Укоризненно взглянула на него жена. — А ребята все равно разошлись через два года. Нет, вы только не подумайте, Илья Полине помогает, алименты хорошие выплачивает, ну, и мы со своей стороны, чем можем… Только у нас возможности, конечно, не большие, мы обычные служащие, — словно извиняясь, проговорила Наталья Алексеевна.

Капитан молча выразительным взглядом окинул комнату. Супруги жили в старом доме недалеко от Мариинского театра, высоченные потолки, пышная лепнина, наборный паркет, все в изумительном состоянии.

«Реставраторов небось нанимали», — предположил капитан. Мебель исключительно старинная, на стенах картины, на постаментах скульптуры, на камине огромные часы, кажется, даже позолоченные, и уж совершенно точно старинные и жутко дорогие. Вообще квартира скромных служащих больше смахивала на какой-нибудь дворец. Если и не царский, то уж великокняжеский точно.

— О, — заметив выразительный взгляд капитана, проговорила Наталья Алексеевна. — Вы об этом? Дело в том, что мой покойный отец десятилетиями коллекционировал предметы искусства, но к нам с мужем все это не имеет никакого отношения, и квартира и все вещи принадлежат маме. Мы с мужем всю жизнь трудились, я преподаю музыку, а муж работает инженером. А все это, — она обвела комнату широким жестом, — не имеет к нам никакого отношения.

Откуда-то сбоку раздалось едва слышное покашливание.

Капитан обернулся и взглянул на сидевшую в кресле у окна крепкую старуху с газетой в руках. Коротко стриженные на молодежный манер седые волосы, решительный нос, прямые плечи и плотно сжатые губы. Вся она была четко очерченная, выразительная. На лице старухи, обращенном к Наталье Алексеевне, читался плохо скрытый сарказм.

Мать Натальи Алексеевны и бабушка Ильи Колесникова являла собой фундаментальный типаж русской женщины. Волевая, решительная, из той породы, что в горящие избы шагают. И было совершенно очевидно, что собственная дочь с ее присюсюкиваниями одобрения в бабуле не вызывает.

— А что касается Илюшиного неудачного брака, так теперь у нас хоть Ванечка есть! — не обращая внимания на мать, продолжала Наталья Алексеевна.

Но капитан краем глаза на старуху взглянул и заметил, как она брезгливо скривила губы. Ясно, прежде внук не нужен был, обуза для всех, а теперь вот «хоть Ванечка есть». Лицемеры.

— Мы все надеялись, что Илюша создаст новую семью, найдет себе достойную пару. — «Вот как «достойную», — отметил в очередной раз про себя капитан, семейство Колесникова ему не нравилось.

— Как-то устроит свою жизнь, — продолжала сетовать Наталья Алексеевна, — но у него отчего-то не складывалось. Илюша очень много работал, был очень ответственный, очень целеустремленный, да и женщины, наверное, подходящей не встретилось…

— Раздолбай он был и эгоист, — не выдержав, сказала, как отрубила, бабуля, откладывая в сторону газету. — И нечего дифирамбы петь, Наташа. Не на панихиде.

— Мама!

— Полиции не нужны твои выдумки. Они убийцу ищут, а не характеристику для выезда за границу составляют. А то, трудолюбивый, морально устойчивый, ответственный, политически грамотный. Не был он таким, — резко, твердо проговорила бабуля. — Был он легкомысленным раздолбаем, эгоистом и бабником, как и большая часть его успешных приятелей. Жил в свое удовольствие, ни о ком не беспокоился. Но, правда, и плохого никому не делал. Злым, завистливым не был. Не подличал, не пакостил. Может, прожил бы подольше, еще повзрослел бы, человеком стал.

— Спасибо, — благодарно кивнул капитан.

— Вы найдете того, кто это сделал? — С надеждой взглянула на него Наталья Алексеевна.

— Непременно.