— Сами убили, сами поскорбели, — тихо хмыкнул Влад, глядя туда же, куда все.

— Никто не хотел убивать детей, — я бездумно проверял карманы. — Их заразили вернувшиеся взрослые.

— Ого, — удивился симбионт. — Странно, что вам рассказывают эту версию.

Тогда я и поднял взгляд — на подступ к широкому фигурному мысу. На краю его, высоко над морем, стояло восемь отлитых из бронзы детей. Со спины их позы воплощали радость от долгожданной встречи, а лица были обращены к морю — в том направлении, откуда, согласно расхожему мифу, прибыли уцелевшие герои войны.

К скульптурам никто не подходил. Туристы сыпали звуками затворов в пяти — семи метрах, и мельком, в зазорах между дождевиками, я заметил низкое ограждение. Восемь с половиной лет назад его не было. Хотя даже если б и было — такие вещи редко останавливали мою тогда еще не навсегда четырнадцатилетнюю сестру.

Я знал, о чем думали люди, фотографируя бронзовые спины. О том, что́ невозможно было увидеть с земли — только с воздуха и воды, с тысячи подтверждающих фоток в интернете. Но увидеть самим — это другое. Это присвоить. Вот зачем человечество придумало туризм.

— Если дрезденская чума просыпается на короткое время и только когда такие, как ты, ранены, — негромко начал я, — как вы смогли устроить масштабную эпидемию в сорок восьмом?

— Ммм, — неопределенно отозвался Влад. — Полагаю, каждый сделает свой вывод.

Я повернулся к нему, но зацепился взглядом за Шарлотту, сонно трущую глаза. Без обуви, в летнем платье, с кровоподтеками на лице, она привлекала к себе внимание примерно так же, как вопль антикражных рамок в дорогом бутике.

— Надо привести ее в порядок, — в очередной раз сказал я. — Достать обувь. Хотя бы.

— Продолжай, — в очередной раз хохотнул Влад. — Мне нравится, как ты пытаешься взять меня измором.

Шарлотта вынырнула из ладоней и улыбнулась на мои слова. Безмятежно, ласково, почти из вчера. А зверь в неподвижном взгляде напомнил: я убью тебя первым.

Осень в Эс-Эйте пахла дорогими моющими средствами.

* * *

Казалось, неделя прошла с тех пор, как я видел ее такой: бесстрастным профилем напротив, с пакетиком сахара, зажатым в руке. Рядом с Ариадной я не впал бы в панику, даже если бы загорелись стены. Она была как ледокол.

— Мерит Кречет — единственная, кто участвовал в обеих итерациях «Эгиды». Она близко дружила с Пройссом. Знала Фебу и Константина, которые помогали ему выкрасть искру. По всему, это неразменная фигура для проекта.

Я кивнул, поглядывая на ее раскрытую шею. Ариадна прождала нас под дождем почти час, и теперь с ее спутанных волос текло за ворот — нам обоим.

— Что? — заметила она.

— Ты опять забыла шарф.

Ариадна приложила руку к шее. Так проверяли пульс.

— Извини.

Я обернулся на куртку, стекающую по спинке стула, вытащил свой желтый шарф и протянул через стол, едва не окунув в кофе.

— Хорошо, что не сапоги, как раньше. Сейчас я и с отсутствием обуви у одной девушки справиться не могу. Но в следующий раз, когда идет дождь, прошу, стой под крышей.

Ариадна отложила сахар. Я по-быстрому вскрыл его и высыпал в чашку. Виктор перевел нам денег даже больше, чем я расчитывал в чрезвычайных обстоятельствах (я опасался уточнять, почему это оказалось так легко), так что мы снова могли позволить себе обед, не овощи-милые-овощи, а нормальный, как в обычной жизни. Может, даже лучше, чем в обычной: на четвертом этаже эс-эйтовского небоскреба, в кафе-баре с джукбоксом, бархатными стульями и афишами культовых фильмов вместо картин. Затем я поглядел на два пустых стула рядом с нами. Бежевое пальто с пятнами крови висело на спинке. Промерзшая бутылка водки составляла компанию моему кофе. Иллюзия обычной жизни развеялась, отказавшись иметь с их хозяевами что-либо общее. Пустив мой шарф по плечам, Ариадна продолжила:

— Что бы из себя ни представляла «Эгида», Фиц с Элизой на грани нервного срыва. По их словам, Кречет здесь ни при чем. Пусть так. Но на проекте Обержина что-то происходит. Минотавр об этом узнал. Обоих попытались убить, одного успешно. Вот почему важно допросить ее.

— В каком смысле — допросить?

— Если у Мару получится согласовать встречу в понедельник…

— Это я понял, но почему нельзя просто поговорить? Если Мерит Кречет подписывала те же бумаги, ее нервный срыв будет следующим.

— Заслуженный сотрудник Эс-Эйта не будет честен просто так.

— А что говорит Мару?

Ариадна помолчала. Я выразительно помолчал в ответ. В приглушенном освещении самого укромного закутка кафе-бара от нее исходила дымная, предштормовая какая-то темнота.

— Если Эс-Эйт согласится принять нас, то только как преемников, — наконец сообщила Ариадна. — Мару там не будет.

— И как же вы собираетесь вести допрос, если обе не можете лгать? На чужих, психически уравновешанных людей не так-то легко надавить, просто согнав в запертую комнату.

Она пожала плечами.

— Есть идеи?

Я протяжно вздохнул.

— Раскаленный утюг — в пятерке эффективных доводов.

Ариадна помолчала. Наверное, прикидывала, есть ли в лабиринте утюг. Он, конечно, был — у Виктора с Тамарой как минимум; вспомнив об этом, я подумал, что зря подаю такие идеи человеку, не понимающему шуток.

— Михаэль. Ты не понял. Если все получится, нас ждут втроем. Мару сказал, что формально ты часть преемника. Как мой… — Ариадна сделала паузу.

— Кто? — уточнил я, когда та затянулась.

— Партнер, — нашла она самое убийственное слово в мире.

Мой восторг от открывшихся партнерских перспектив был не выразим лицом и не передаваем словами.

— Иными словами, у нас два дня, чтобы исход этих переговоров не повлиял на судьбу Минотавра, — продолжила Ариадна.

— Два дня, чтобы встретиться с госпожой-старшим-председателем и подтвердить контроль над искрами, — вторил я.

Ариадна кивнула. Я оглянулся на коридор, ведущий к уборным, откуда Влад с Шарлоттой не возвращались уже пятнадцать минут.

— И что думаешь? — тихо спросил я. — Как ей это удалось?

Я полагал, Ариадне понадобится время на размышления, а потому, ткнувшись в кофе, сделал отвратительно сладкий, но и омерзительно горький глоток — из тех, что натощак превращал гул недосыпа в прибой тахикардии.

— Она чья-то контрфункция.

Я поперхнулся.

— В системе маркеры следующего эволюционного порядка перекрывают маркеры предыдущих. Поэтому в первую очередь мы — Дедал. Но если бы лабиринт воспринимал нас только как Дедала, он не делал бы различий, кого и куда пускать. Значит, он различает маркеры низшего порядка — кем мы являемся помимо Дедала. Это логично, потому что Хольд не единственный, кто попадал в лабиринт без перестановки функций, и таким, как он, тоже нужно было как-то передвигаться. Следовательно, лабиринт впустил ее, потому что принял за одну из тех, кого впускает обычно. Раз она не Дедал — иначе энтроп это почувствовал бы, — значит, она — мы, но порядком ниже. Наши контрфункции — тоже мы, иначе они не могли бы жить за наш счет. Это самая очевидная версия.

— Но она, — я прокашлялся, — она с кем-то встречалась… а мы… мы не можем встречаться…

— Значит, ее использует тот, кто может. То есть — кто угодно, кроме человека, совершившего перестановку за нее. Кто также передал ей информацию про встречу в галерее и обстоятельства исчезновения второй искры восемь лет назад. Другое дело, что, если она контфрункция, то не из нашего лабиринта. Молодая женщина тридцати — тридцати пяти лет, европейка, по корням волос натуральная блондинка, высокая физико-артистическая подготовка, вероятно танцовщица, — у нас этот портрет никому не подходит. Разве что… Не уверена насчет контрфункций Фица с Элизой.

— Нет, — мотнул я головой. — Не она. У них какой-то посол доброй воли по Южной Африке, дядька под пятьдесят.

Ариадна помолчала, уточнила:

— Один на двоих?

— Ну… это же Минотавр устроил. — Я повел плечами. — Дедал при перестановке авторизировал их сразу в дубль-функцию. Кажется, Минотавр хотел проверить, насколько это эффективнее одиночной перестановки.

— Расточительство, — обронила Ариадна.

— Поэтому они так чувствительны к системе. Два мозга в одной связке, усиленной общим набором генов, все дела. Иногда они видят ее просто так, без атрибутов, бодрствуя. Почти как Дедал.

— Это… многое объясняет.

— Например, фамилию?

— Например, — не уловила моей иронию Ариадна, — почему он проводит с ними так много времени.

Она была права. Неважно, с какой неприязнью Минотавр относился к синтропам, система интересовала его отдельно от личных симпатий. Как несостоявшегося ученого. Близнецы были его безропотными проводниками в мир, в котором он жил и не жил одновременно.

— Может, — перевел тему я, — нам как-то связаться с другими лабиринтами? Ну, узнать про их контрфункции? Наверное, пока действует код Тесея, Дедал не откажет преемникам…

— Зачем?

— Но мы… Ариадна. Мы должны узнать, кто она. Спасти ее! Если она контрфункция…

— Спасти? — бесстрастно уточнила Ариадна. — Непохоже, чтобы Шарлотта, кем бы они ни была, действует по принуждению.