— Правду.
— Боюсь, — я натянуто улыбнулся, — он не переживет твоей правды.
— Считаешь, он переживет симбиоз?
— Если захочет остановиться.
Ее пальцы переломили замученный пакетик. Сахар посыпался на стол.
— Такие никогда не останавливаются.
Я молча потянулся к салфеткам.
Прогремел сигнал. Лошади выстрелили из стойл. Закончив прибираться, я отставил тарелку и обнаружил, что Берти ответил на мой бездумный взгляд искрометной улыбкой через весь зал. Я тоже улыбнулся. Мне хотелось придушить его прежде, чем это сделает симбионт.
Экраны грохотали. Ариадна следила за происходящим. Восторженный вопль спортивного комментатора вынудил меня присоединиться к ней. Речь шла об арабском чистокровном, укрощенном ветре пустынь, знойном, раскаленном и так далее; комментатор перебрал дюжину красочных эпитетов, прежде чем воскликнуть главное: восьмой вырвался вперед. «Какая точность заноса, вы поглядите! Он приотпускает поводья перед поворотом, и что же… что же!.. Матерь Божья, вы видите то же, что и я?! Надеюсь, этот парень никогда не захочет сделать карьеру снайпера, иначе мне придется перестать уклоняться от выплат по трем кредитам! Какая точность! Поразительно!».
Берти поставил передо мной располовиненный, посыпанный ягодами кекс, которого я не видел в меню, и торжественно провозгласил:
— За счет заведения! Только для самых постоянных клиентов!
— Не стоило этого делать, — оповестил я сразу по всем пунктам.
Берти широко улыбнулся. Его глаза сияли счастьем, палящим дотла завистников и случайных прохожих. Сервируя приборы, он заливал Ариадне о надвигающихся штормах.
— Исполнилось заветное желание? — не выдержал я.
Берти хохотнул. В его мире тоже не осталось совпадений.
— Ни в коем случае, приятель. Нет и нет. Ведь кто мы без наших желаний?
— И правда, — без выражения согласился я.
Телевизоры грохотали от рева далеких трибун. «Это немыслимо, просто немыслимо! Блестящая победа! — Комментатор срывался от восторга. — Несмотря на погоду, сегодня здесь так жарко, что в пору жечь крамольные книги! Гай Монтег, надевай панамку, тебе слово!»
Когда Берти ушел, Ариадна разблокировала наш априкот и сказала:
— Он прав. Шторма обещают со вторника.
Я не отрывался от экрана.
— Принял-понял. Не растаю.
— Осядешь в кинотеатре?
— Вряд ли. Мне и без того скоро побираться у Мару.
Второй комментатор, без какой-либо панамки, пробирался к победителю сквозь живое заграждение. Я внимательно следил за ним, желая успокоиться, перестать высчитывать рост с весом сиятельного Берти и то, через сколько времени нанесенный симбиозом ущерб станет необратим. Три недели? Два месяца? Наверняка Ариадна уже все подсчитала, но я не хотел знать. Я вдруг понял, что устал, что не хочу больше есть; что, наверное, Минотавр был прав, и мы все нуждались в небольшом отдыхе.
Тогда на пороге «Улисса» и появилась она.
О Кристе Верлибр писали в сети. Называли просто, но по делу — чудо-девочкой. Были и другие заголовки, противоположные интонации; сомнения, громкие заявления «экспертов». Минотавр бесился: сколько было контрфункций, чудом выживших людей, а интернет вцепился в тринадцатилетнюю девочку со спонтанной регрессией нейробластомы.
Поначалу я не боялся за нее. Хотя, наверное, стоило. Я вообще ничего не боялся, пока не встретил Кристу вне больничных стен, и оказалось, что мое не-существование — лишь начало ее пути. Тогда, на переполненном фуд-корте под стеклянной крышей, утопленном в белесом свете февральского дня, Аделина Верлибр пыталась сбить со следа каких-то неприятных людей. Прятать двоих среди четверых показалось Минотавру отличной идеей. Той самой, ради которой мы («нет, ребенок; ты») часом ранее наматывали километры по ледяным улицам, выискивая, где пообедать.
Закинув локоть на спинку моего стула, Минотавр выдумывал нас на ходу. У него еще был акцент, размыкавший сложные гласные; он-то и стал началом истории о путешествующем военном враче и его приемном сыне. Тогда, восемь лет назад, Минотавр был чаще бодр, чуть более трезв, но уже доверху полон той желчной обидой, что превращала любой, даже самый заурядный разговор в ковыряние осиных гнезд. Слушая его, Аделина Верлибр снисходительно улыбалась в стаканчик с кофе. У нее был высокий открытый лоб и блестящие медные волосы — но не как у Кристы, осенним букетом, а короткая, сбивавшая кудрю стрижка. Очень французская. Уверен, она думала, что такое злое чувство юмора могли позволить себе лишь молодые, не столкнувшиеся с нейробластомой отцы-одиночки.
Что касалось Кристы, меньше всего это походило на судьбоносную встречу. Уткнувшись в ягодное желе, я различал лишь неподвижный темно-серый берет напротив, под ним — сгорбленное горчичное пятно. Помню, желе подрагивало от неглубоко залегающей подземки. Иногда я даже чувствовал сквозь подошву гул бетонного пола, пока мама Кристы не выбила его из-под ног, напомнив, что не существовать и быть невидимым — это все-таки разные вещи.
— Скажите, а мальчика в школах не дразнят?
Минотавр удивленно стянул со стула локоть.
— А должны?
Она расценила его недоумение как культурный шок — того рода, что испытывали викторианские аристократы от говора девушек-цветочниц.
— Прошу прощения. Это не мое дело.
Минотавр подался к столу. Он еще не определился, в какого играл приемного отца, равнодушного или вечно занятого, но, как всегда, почуял, что упустил что-то важное. Тогда у меня еще была длинная челка.
— Иногда да, иногда нет. Вот ваша дочь дразнила бы?
Я страдальчески вздохнул. Но мама Кристы, похоже, верила, что где-то там, в стране мягкого, размыкавшего сложные гласные акцента молодые мужчины помогают просто так. Без вопросов о заголовках в сети.
— Нет, что вы. Конечно нет, — улыбнулась она каждым словом. — У Кристы тоже не много опыта со сверстниками. Дети не прощают различий.
Помню, меня под дых ударило это тоже. Наше первое. Одно из многих. А темно-серый берет сдвинулся, приоткрывая пятно сияющего персикового света, и я впервые с больницы услышал ее голос:
— Мне нравится.
Он казался знакомым. Но был совсем чужим. Потому я тоже поднял голову — свериться с тем, что помнил. С высоким лбом, копной буйной рыжины и брызгами веснушек на чувствительной к холоду коже.
— Я хотела бы такие же глаза, — сказала мне Криста.
Живее всех живых, без капельниц и нейробластомы, так мы повстречались во второй первый раз.
Почти восемь лет наши миры задевали друг друга в потоке обыденных дел. На людной набережной, в торговом центре или по разные стороны захлопнувшихся дверей метро — мы всем, наверное, казались теми незнакомцами, что влюбились друг в друга с первого взгляда. Я случайно поднимал голову и замирал. Криста вздрагивала, неловко оступаясь. К ее уотерхаусовскому образу в оттенках ранней осени, в сердце многотысячной толпы, привыкнуть было невозможно. Ни во второй, ни в двадцать первый раз. Забавно, что обо мне она говорила то же самое.
То же, то же.
Но не сегодня.
— Это был вопрос времени. Жизнь — всегда вопрос времени, так?
Криста плеснула в кофе стопку коньяка. Я оглушенно следил за ней в зеркальном панно за батареей цветных бутылок.
— Почему ты раньше не рассказала?
Вторую рюмку она опрокинула в себя. Донышком, не глядя, брякнула о стойку.
— Вы все время проездом…
— Это не причина.
— Может быть. Но как ты себе это представляешь? Привет, Миш, как там целый мир, кстати, моя мама умирает.
Мы сидели так близко, что соприкасались коленями. Ее ярко-желтый дождевик стекал по спинке высокого барного стула. Скачки закончились, и в изогнутом телевизоре над баром дрейфовали косяки экзотических рыб.
— Мне очень жаль, — молвил я, не в силах выразить и сотую часть той межреберной боли, что вызвали ее новости.
Криста сгорбилась, запустила пальцы в убитые дождем волосы. Она так и не созналась, сколько часов слонялась по улице, с подкастами в наушниках, но на нездорово бледном лице не осталось даже потеков туши. Дождь смыл все.
— Мы просто две неудачницы, — выдавила Криста. — На генетическом уровне… понимаешь?
— Нет… Это не так.
Я беспомощно поправил сползший ворот ее растянутого стирками свитера. Уже какую осень Криста носила его, блекло-горчичный: вроде-бы-не-тот, но очень похожий.
— Она делает вид, что все в порядке… Что эпендимома головного мозга — фразочка из интернета, и каждый новый день не отнимает у нее неделю. На сегодня нет даже даты операции. В очереди — ну и ждите, молодцы. Чего-то, когда-то… может, ближе к февралю… Наша страховка не покрывает даже такую простую конкретику.
— Нужно больше денег?
Криста издала отчаянный, полный физической боли смешок и накрыла голову руками.
— Миш… дело даже не в деньгах. То есть, конечно, именно в них, но… Я влезу еще в один кредит, это уже не пугает. Я подниму кое-какие, ну… связи…
Меня насторожила её уклончивая интонация.
— Что за связи?
Она надолго замолчала.
— Неважно.
— Не думал, что это может прозвучать еще хуже, но…