— У вас план крыши наготове? Так, здесь должен стоять стол для фуршета. Музыкантов мы разместим там, где меньше всего ветра, вдруг им нужны будут ноты… Вот в том углу, чтобы панораму города не закрывали, поставим надувные фигуры. Вроде у их шефа все в порядке с чувством юмора, так что сделаем веселого зайца. — Она улыбнулась. — Его фамилия — Зайцев.

— А еще кого? — Ирочка сосредоточенно записывала.

— Еще? — Прищурившись, Наташа попыталась разглядеть будущего Зайца.

К нему в компанию просился Волк, но это можно было расценить как угрозу. Кто же может составить Зайцу пару?

— Зайчиха! — нашлась она. — Сделаем акцент на ценности семейных отношений. Теперь это модно… Только выясните, пожалуйста, женат ли этот Зайцев, а то еще вляпаемся со своими аллегориями… Это нетрудно, соседи как-никак. А теперь главное: ровно в одиннадцать вечера, когда достаточно стемнеет, вон в той многоэтажке напротив, — Наташа показала пальцем, чтобы помощница ничего не перепутала, — должны погаснуть и загореться окна, чтобы высветилась надпись: «С юбилеем!»

— Как это? — Ира воззрилась на нее с ужасом. Ее, конечно, предупреждали, что из Малаховской так и лезут бредовые идеи… Но не настолько же!

Наташа светло улыбнулась:

— Как? Надо будет точно высчитать, какие окна должны гореть, а какие погаснуть, потом пройти по всем квартирам и договориться с жильцами. Некоторым заплатить придется, такие встречаются. Другие согласятся за «спасибо». Вот такая у нас работа, детка! Но это ведь не у станка стоять, правда?

Движением фокусника извлекла из кармана маленькую шоколадку и протянула девушке. Та громко ахнула, будто фея подала ей хрустальные туфельки.

— Выпейте кофейку, когда вернемся. А то на вас лица нет.

Ирочка послушно потопала за ней, осторожно переставляя свои ломкие ножки. «На таких я быстро вылетела бы из бизнеса, — Наташа прикусила губу, чтоб не обидеть девушку усмешкой. — Меня-то ноги долго кормили… Носилась по Москве, как гончая… Втянулась. До сих пор на месте — аж кое-что жжет!»

Совсем не обязательно было самой лезть на эту крышу, можно было послать кого-то из менеджеров или обойтись чертежом. Но ей скучно было целыми днями сидеть в офисе, и раз уж Наташе больше не по статусу было самой проводить праздники, то погрузиться в веселую кутерьму подготовки она могла себе позволить. Иначе совсем закиснуть можно!

Ей никак не удавалось понять, как до сих пор не взвыла с тоски ее дочь, которая целые дни проводила дома, ничего толком не делая, ни с кем не общаясь… Одинаковые, как четки, недели перебирала, не тяготясь монотонностью, книгами подменяя те ослепительные брызги открытий и впечатлений, которыми фонтанирует юность. И сейчас-то Наташе удавалось в каждом дне находить столько забавного, удивительного, что ее переполняло эмоциями. И, вернувшись домой, она торопилась осыпать Аню этими сокровищами, а дочь откровенно морщилась:

— Мама, от тебя столько шума… Ну что ты руками машешь, как мельница?

— А ты еще не озверела от тишины? — не сдавалась Наташа. — Неужели тебе не хочется пообщаться?

— Хочется. Но разве ты умеешь общаться? По-настоящему, не поверхностно? Не умеешь. Ты только брызжешь восторгами, как гимназистка… Это уже смешно в твоем возрасте.

Наташа терялась:

— Так что же, мне приходить домой и молчать? Я хотела немного развлечь тебя…

— Развлекай своих клиентов, они за это деньги платят, — отзывалась дочь. — Если б у тебя было немного больше времени, может, я и смогла бы научить тебя общаться. Только наспех этого не сделаешь…

— Научить? Ты меня? — уточняла Наташа.

— Ну конечно. Разве ты знаешь, как люди разговаривают друг с другом?

Наташа слышала не произнесенное: «Как разговаривали мы с отцом…» Дочери не нужно было добавлять этого, кое-что они все-таки понимали друг о друге и без слов.

— Ты ведь ни разу в жизни не поговорила со мной так, чтоб одновременно кому-то по телефону не отвечать…

Иногда Аня высказывалась проще:

— Мама, ты меня утомляешь. Уймись.

И уходила в свою комнату, в которой и без того провела целый день. Как ей не опротивели до сих пор эти стены, как в школьном кабинете увешанные портретами незнакомых Наташе лиц? Почему-то она стеснялась спросить у дочери, кто эти люди, показаться невежественной в еще большей степени, чем представлялось Ане… Однажды, когда сын еще не ушел за отцом следом, Наташа спросила об этом у него, потому что с ним не боялась быть собой. Но Ленька тоже не был принят в эту тайную ложу и только пожал плечами:

— Писатели какие-то… Кто еще может не опротиветь нашей Аньке?

Она соглашалась. Как и во всем другом — с сыном.

…Вернувшись в офис, находившийся в том же здании, она случайно уловила, как Ирочка боязливо спросила у кого-то в кофейном закутке:

— Почему она называет меня «детка»? Это что значит?

— Это не сексуальные домогательства, не надейся, — бодро заверил голос Аркаши, который работал с Малаховской не первый год. — У Наташи кое-какие проблемы с сыном… Материнский инстинкт требует удовлетворения.

— Но у нее же еще и дочь есть! Разве нет?

Наталья тихонько отступила к своему столу, чтобы не подумали, будто шпионит за сотрудниками. Знакомая тоска выползла из углов, окружила так тесно, что трудно стало дышать.

— Маленький мой…

Ее палец слегка коснулся, пунктиром прошелся по контуру веселого Ленькиного лица. Здесь ему было лет пятнадцать… Тогда у Малаховских еще не дошло до развода. За полгода — после Наташа ни разу не позвонила сыну, оглушенная его предательством, но снимок со стола не убрала. Аня к ней на работу не заходила, а других она не посвятила в то, какой выбор сделал мальчик, которого любила больше всего на свете. Почему?! Столько этих вопросов, что захлебнуться кровью можно — так рвут горло их крючки…

Как он умел смешить ее! Даже совсем маленьким, пятилетним — не клоуном скакал, а по-взрослому острил, беззубо пришепетывая, поддевал ее с добродушной снисходительностью. И это никогда не ранило, потому что любовь, которую Наташа чувствовала в нем с младенчества, даже насмешку делала не обидной.

Правда, один из карнавальных костюмов, которые она в те годы, по бедности, сооружала собственноручно, был клоунским… Леньке только исполнилось восемь лет, и она рисковала напороться на естественную боязнь мальчишки показаться своим сверстникам смешным. Но ее сын оказался умнее и артистичнее, даже чем представлялось ей. И вокруг него весь праздник вились девчонки, которых он развлекал. Хотя накануне он как раз лишился переднего зуба и очень переживал. Наташа направляла его руку, чтобы выпавший зуб угодил в щель «за печкой», точнее за газовой плитой. Подразумевалось, что там живет мышка.

— Маленький…

Увиделось, как он, полугодовалый, выглядывает из-под облезлого стола, где был его «домик», старомодно прикрытый скатертью, и вся Ленькина мордашка светится радостью. Белоголовый, как она сама, кудрявенький, глаза сияют полукруглыми солнышками. С грудным смехом он хватает за ноги Аню, которая сидит с книжкой (уже научилась в свои пять лет бойко читать по слогам), а та отталкивает его ногой с неожиданной яростью:

— Да отстань ты! Вечно мешаешь.

Кажется, тогда Наташа впервые дала дочери затрещину, потому что Ленька отлетел к ножке стола, ударился головой.

— Поиграла бы с ним лучше! — крикнула Наташа, морщась от некрасивости плачущей дочери. — Корчишь тут из себя взрослую!

— Я и есть взрослая! — размазывая слезы, протянула та. — Ты не понимаешь… Я не хочу играть! Мне неинтересно.

И ведь правда, почти не играла, только в раннем детстве, еще до рождения брата. А после — будто протест возник: чтобы с малышом не уравнивали, не ставили на одну планку. Кукол и мягких зверюшек засунула в диван — от греха подальше. Книги, книги и ничего, кроме них. Наташа пыталась растормошить дочь, тянула за собой на детские праздники, которые проводила, но в ответ слышала только одно:

— Неинтересно. Ты же это не для нас придумала.

— Но ты тоже могла бы повеселиться с ними вместе!

— Так — неинтересно.

Чужая, пересказанная, а то и придуманная в книгах жизнь увлекала девочку больше… А Леньке все было интересно! Он часто увязывался за матерью даже на свадьбы, которые Наташа тогда еще проводила сама. И охранял ее своим присутствием от захмелевших гостей, которые не решались тянуть лапы через голову ребенка. То ли понимал, что ей необходим защитник, то ли делал это интуитивно и больше для себя самого — она и сейчас этого не знала. Но всегда, каждую свободную минуту, ее сын был с ней рядом. Ее Ленька, который, как Наташе казалось, даже дышал с ней в такт…

Хотя и ему тоже требовалось уединение, что в однокомнатной квартирке, позднее ставшей Наташиным офисом, давалось непросто. Забравшись под стол, Ленька рисовал своих «идиотиков», как называл их отец, — мускулистых воинов с небольшими головами. И гора мышц у каждого все росла и росла… Потом сын вырезал их и играл сам с собой, потому что сестра никогда не составляла ему компанию — взрослой себя считала! А он долго оставался ребенком и что-то бормотал в своем углу на разные голоса. У него была целая куча игрушек, а он упорно плодил этих «идиотиков»… Аня презирала его за это и любила называть «маменькиным сынком». Он и был маминым, только не в уничижительном смысле.