Цепочка на сцене вдруг распалась, и одна маленькая фигурка вырвалась и забилась в сумасшедшем брейк-дансе, пытаясь оттолкнуться от затягивающей жижи, от всего этого болота, что составляло жизнь и мальчика, которого Клим уже узнал, несмотря на то, что он был в маске, и его родителей, и самого Клима. Только в отличие от них, у Клима даже не хватало стойкости радоваться этой жизни.

Кто-то рванулся за пытающимся ускользнуть ребенком, и Клим, только благодаря какому-то чутью, угадал, что это Иван, хотя даже белый «ежик» не пробивался сквозь серую, похожую на противогаз, маску с огромными пустыми глазницами.

«Вот каким ему увиделся Кузнечик, — с удивлением понял Клим и обрадовался. — Вот молодец! Я так не придумал бы… Господи, неужели я в нем не ошибся?!»

Втащив маленького Комарика в строй, Кузнечик продолжил свое нервозное шествие, и хотя во всех движениях бился лихорадочный страх, Клим с восхищением сказал себе, что давно не видел такой мужской пластики. В ней не было ничего жеманного, неестественного. Может быть, на взгляд профессионала, Иван танцевал грубовато, но Клим не был профессионалом и испытывал восторг обычного зрителя.

Он так засмотрелся на Ивана, что не заметил, когда и как на сцене появилось ослепительно белое изваяние. То, что это — женская фигура, обернутая узкими полосами полотна, Клим догадался, только когда Комарик начал разматывать его, описывая стремительные круги.

«Неужели там живая женщина? — замерев, Клим следил за превращением. — Какая фигура, с ума сойти! Разве такое бывает в природе?»

Но едва последние полосы опали к ногам, как Лягушка осела в отвратительной, вульгарной позе, и Клим вздрогнул, пораженный находкой Ивана: вот она — обманная видимость красоты… А вокруг нее уже легко порхали изящные стрекозы с прозрачными крыльями. Они беззастенчиво осматривали корчившуюся у их ног Лягушку и, отворачиваясь, хихикали в кулачки. Клим почувствовал, что сейчас зазвучит его текст…

До самого занавеса он силился угадать, над чем же смеялись те зрители, которых ему не довелось узнать. То, что он видел, не отзывалось в зале смехом. Вернее, временами он вспыхивал, но Лягушка тут же поднимала огромные черные глаза, полные такой боли, что смех застревал в горле. Так он и копился там весь спектакль, и к концу Клим уже с трудом мог продохнуть.

Где-то позади него раздался тихий всхлип, но он не посмел обернуться, чтобы не спугнуть чье-то пробуждение, ради которого и написал эту пьесу. Ради которого когда-то кем-то и был создан театр…

Аплодисменты колотились в нем нежданной, немыслимой радостью: «Господи, спасибо тебе! Это именно то, что…» Клим не мог солгать: «Я задумывал». Ведь это было больше того, что он в действительности задумывал. Он не решался сказать: «О чем я мечтал», потому что даже вообразить не мог ничего подобного. И этих всхлипов, которые уже теснились вокруг, заглушая самые громкие аплодисменты, он тоже не сумел бы представить.

Клим почувствовал, что не может оставаться на месте. Он был переполнен настолько, что это необходимо было выплеснуть куда-нибудь на кого-нибудь… И Клим, сидевший рядом с проходом, торопливо пошел: сначала к сцене, потому что именно там находились люди, сотворившие чудо с его скромной, маленькой пьесой. Потом спохватился: «Не могу же я подняться к ним!» — и почти побежал к выходу из зала.

В эту минуту Клим и помыслить не мог о том, чтобы встать на сцене рядом с актерами, которые теперь казались ему семейством добрых волшебников. Что он имеет на это право… Он даже не слышал, как они звали его. Как Иван кричал, указывая рукой, все еще обтянутой чем-то зеленым: «Вот он!» Клим думал только о том, как пробраться за сцену, где найти этот нужный коридорчик и потайную дверцу, за которой, как известно, всегда ждут чудеса.

Выбежав в фойе, особенно холодное, после наэлектризовавшегося зала, Клим рванулся направо, но, увидев длинный, разоренный стол, застыл, едва справившись с силой, которая гнала вперед.

«Там не может быть той дверцы», — убежденно сказал он себе, одним взглядом окинув поваленные бутылки, похожие на отработанные гильзы, и остатки еды на тарелках, расставленных так, будто ими играли в шашки.

Он обернулся и в противоположном окне увидел верхушку той самой черемухи, по которой ползал Жоржик, когда они встретились. Закат, возвещавший о приближении ночи, заставил ее цветки стыдливо порозоветь, и теперь издали она была похожа на сакуру, которую он видел только на экране и даже не надеялся когда-нибудь приблизиться к ней в жизни.

Клим внезапно успокоился. «Вход к ним может быть только там», — решил он и уверенно пошел на зов дерева, которому дано одновременно узнать и подлинную красоту, и подлинное уродство. Он повернул в короткий коридор без окон, спустился по трем ступенькам, прислушиваясь к тому, как сердце сильно, ощутимо бьется в груди, но уже не так холерично, как в зале, и наконец оказался перед дверью, затянутой черным дерматином. Она ничем не напоминала волшебную, да и выглядела мрачновато, но Клим уже знал, что не ошибся.

Не обнаружив никакой таблички, которая приглашала бы или запрещала войти, он осторожно приоткрыл дверь. Но тут же беззвучно прижал ее, услышав яростный крик Ивана:

— И не смей больше выкидывать такие номера! Нашлась тут Ермолова!

«О господи», — только и сумел выдохнуть Клим, оцепенев от неожиданности. Ему с трудом удалось заставить себя поверить в то, что показавшееся ему чудом Ивана привело в бешенство. Он вспомнил, что говорила Зина о порядках в их театре, и его внезапно охватили жалость и обида за нее, шагнувшую против воли мужа-режиссера.

«Это я ее подтолкнул, — он в раскаянии кусал губы, не зная, как поступить. — Наговорил ей… Мне-то ничего, а она теперь будет расплачиваться…»

Растерянность уже медленно преобразовывалась в желание защитить, но как, Клим еще не придумал. Он знал только, что действовать нужно по возможности быстрее.

Шумно выдохнув, словно собирался еще выпить, он снова толкнул дверь и сразу увидел Ивана. Тот стоял посреди квадратной комнатки, из которой выходили еще три двери, и отдавал распоряжения кому-то невидимому, находившемуся в соседнем помещении. Сценический костюм Иван уже снял, но одеться до конца не успел и был в одних светлых брюках и легких коричневых сандалиях.

Забыв все, что собирался сказать, Клим смотрел на него, не веря своим глазам. До сих пор он полагал, что такие мужские фигуры произрастают только на голливудской почве. Заметив его, Иван вскинул руку и расстроенно воскликнул:

— Ну, как вам это нравится?! Черт-те что с хвостиком! Я обещал своим друзьям веселый вечерок, а Зинаиде вздумалось довести всех до слез. И ведь ни слова не изменила в тексте! Как ей это удалось? Вот чертовка… Вы что-нибудь понимаете, Клим?

— Я понимаю, что вы все гениальны, — выпалил Клим, опасаясь, что если Иван еще хоть полминуты будет вести себя как обычный человек, то он уже не сумеет сказать того, что копилось в нем весь спектакль.

— Да ну? — насмешливо отозвался Иван и присмотрелся к нему повнимательнее. — Да вы тоже расчувствовались, как я погляжу! Клим, это же ваша пьеса! Вам-то чего над ней плакать? Сами же и напридумывали…

— Я не над ней… И я совсем даже не плачу! Я не знаю… Это было потрясающе! Как она играла…

Надев наконец рубашку, Иван спокойно согласился:

— Это да. Зинаида еще и не такое может. Ей бы в профессиональном театре играть. Или в кино…

Быстро поозиравшись, он шагнул к Климу и весело зашептал, щуря голубые глаза:

— Ну, теперь поняли, ради кого я хочу стать профессиональным режиссером? Кто вытащит ее отсюда, кроме меня? И надо торопиться… Как бы мы ни пыжились, молодость-то проходит! А «Шутиха» — молодежный театр, Занька здесь уже не на месте. С женщинами это быстро происходит…

Отклонившись, Иван продолжил таким тоном, будто угрожал кому-то, пытающемуся помешать:

— Но я сумею пробиться, уж вы мне поверьте! Держу пари, что я и сам стану знаменитым, и Зинаиду выведу на большую публику. Сейчас она растрачивает себя на сотню зрителей. Я добьюсь, чтобы на нее смотрели тысячи. Для своей жены я это сделаю…

Напоследок он смерил Клима цепким взглядом: верит ли? Потом добродушно усмехнулся и подтолкнул к одной из дверей:

— Ну, пойдите, скажите ей, как вам понравилось! Слово автора — это же особое слово…

— А вы свое слово ей уже сказали? — он по возможности изобразил полную невинность, хотя никакой уверенности, что опытный взгляд режиссера не выведет его на чистую воду, у Клима не было.

Но Иван в этот момент застегивал часы и не видел выражения его лица.

— Я сказал, — пробормотал он. — Но мы еще поговорим с ней об этом. Я пока не очнулся от ее выходки…

— Это была по-настоящему гениальная импровизация, — серьезно сказал Клим, надеясь хоть немного переубедить его. — Она изменила весь характер роли одной только интонацией.

Однако Иван воспринял это не так, как ему хотелось. Оглядев Клима с ног до головы, отчего тот сразу вспомнил, какой нелепый костюм надел сегодня, он раздраженно бросил:

— Два гения на одну семью — не многовато ли?