Клим даже не нашелся, что на такое ответить. Еще раз пройдясь по нему оценивающим взглядом, Иван без восторга произнес:
— Ну что ж, господин автор, скажите ей, что она гениальна… Только, держу пари, она не воспримет это всерьез! Я достаточно потрудился, чтобы Зина не особо обольщалась на свой счет. Это вам я могу ее расхваливать, а ей самой об этом незачем знать… Идите же, не бойтесь, она уже переоделась. У нее это быстрее получается, чем у любого из нас. Она вообще такая… расторопная. Потому и успевает все. С тремя-то детьми!
— Зачем вам столько детей? — машинально спросил Клим первое, что пришло на ум, одновременно подбирая слова для Зины, которые тут же проваливались куда-то вместе с сердцем.
Иван развел руками и светло улыбнулся, смущенно взъерошив волосы:
— Любит она их, понимаете?
— Да, — растерянно ответил он, уже ругая себя за этот нелепый вопрос. Конечно, любит. Как же еще можно это объяснить?
— Вторая дверь справа, — нетерпеливо бросил Иван, мгновенно изменившись, и взялся за телефон. — Мне нужно сделать пару звоночков, уж извините… А кстати, Клим! Значит, вы все именно так и представляли? Я имею в виду «Лягушку»… Выходит, это я ни черта не понял? — он громко рассмеялся, повторив слова, которые Клим недавно произнес мысленно.
Внезапно оборвав смех, Иван яростно потер загорелый лоб и, сморщившись, как от резкой боли, спросил:
— Когда же вы успели так обработать Зину? Вы ведь с ней и знакомы-то не были! Или вы мне наврали? Признавайтесь, все равно ведь узнаю. Не у вас, так у нее…
— Я не врал, — растерялся Клим. — И я ее не обрабатывал. Наверное, мы просто хорошо поняли друг друга.
— Так хорошо, что она впервые пошла против моей воли?
Не понимая, в чем его вина, Клим забормотал:
— Я только сказал, что мне это виделось совсем не смешным… Но я не просил ничего переделывать! Только сказал это, и все…
— Значит, она изменила роль прямо-таки на ходу, — задумчиво проговорил Иван. — Что ж, может, она и вправду гениальная артистка… Ведь нигде даже не училась! Она вроде крепостной актрисы. Это у нее в крови. Главному ведь не научишь… Может, и мне не стоит дергаться? Столько проблем возникнет… Ладно, подумаем. Ну…
Он выжидающе посмотрел на Клима, и тот заторопился опять, как уже было в присутствии Ивана, почувствовав себя неуклюжим и нескладным, не умеющим так ослепительно улыбаться и заразительно хохотать. Выбравшись из комнаты, Клим быстро прошел ко второй двери по правой стороне, как ему было указано, и постучал одним пальцем. Веселый, ничем не омраченный голос Зины пригласил его войти, и Клим заметил, что разулыбался, услышав ее. Ему ничего не стоило спрятать эту улыбку, но Клим так и вошел в гримерку.
Зина действительно уже переоделась и снова заплела косы, и теперь, вытянув длинные ноги, пила кофе в большом («Из салона!») кресле. Увидев Клима, она быстро поставила чашку на сервировочный столик из прозрачного черного стекла и вскочила ему навстречу.
— Да что вы! Сидите! — беспомощно вскрикнул он. — Вы же так устали…
Клим услышал свой голос будто со стороны и поразился тому, как непривычно счастливо он звучит. И мгновенно поддавшись этому внезапно выплеснувшемуся из него счастью, Клим, удивив себя самого, обхватил Зину обеими руками и прижал так, будто они давно были родными людьми.
— Спасибо, — зашептал он, не отпуская ее. — Я до сих пор не могу поверить, что это было… так!
— Как? — засмеялась она, на этот раз не вырываясь и не запрещая ему делать этого.
— О господи… Я ведь придумывал какие-то слова! У меня все вылетело из головы! Я помню только, что вы — самая лучшая, самая талантливая, самая красивая, самая…
— Отпустите меня, — попросила Зина, мягко уперевшись ему в грудь. — Это уже становится неловким…
«Я неловкий, — мгновенно протрезвел он и повторил, быстро отведя руки. — О господи… Зачем я? Ей же, наверное, было неприятно… Такая женщина и я. Да я приближаться к ней не должен!»
Сглотнув обиду, Клим попытался присмотреться к ней, но не обнаружил никаких признаков переживаний после ссоры с мужем. Ему вдруг вспомнилась одна девочка из его пациентов, которая клялась, что не замечает и ничуть не обижается, когда отец кричит на нее. «Не бьет же, а так… Пускай…» Она сравнивала его с голосом диктора по радио, который обязан звучать, но которого она сама не обязана слушать.
«Я этого не слышу», — сказала и Зина, когда они прятались на лестнице, и только теперь Клима осенила догадка, что она имела в виду не только друзей мужа…
«Как же можно так жить?» — подумал он в замешательстве, но тут же готовым ответом в памяти возникло лицо жены, беззвучно шевелившей губами, потому что Клим тоже приучил себя не слышать того, что она говорит. Он глядел на Зину с состраданием человека, встретившего другого со всеми очевидными симптомами такой же неизлечимой болезни, как у него самого. В их случае — с частичной глухотой.
Но по Зине не было заметно, что она очень уж переживала по этому поводу. Даже попросив отпустить ее, она продолжала смотреть на Клима такими же счастливыми глазами, в которых, как у сына, густо мерцала шоколадная радость.
— Вам понравилось, да? А вы поняли?
— Что вы импровизировали на ходу? Ну конечно! Хотя, кроме меня, никто в зале не догадался, по-моему… Даже мне казалось, что иначе и нельзя.
— Хорошо, что вы не видели, как это выглядело раньше, — серьезно сказала Зина и опять вытянулась в кресле. — Садитесь, Клим, а то меня уже ноги не держат… Нет, только не уходите, пожалуйста! Я не хочу сейчас оставаться одна.
Она с опаской покосилась на дверь, но ничего не сказала. Потом, вспомнив что-то, нахмурилась и спросила, глядя на чашку с остывшим кофе:
— Вам нужно домой, да?
— Нет, она вполне справляется без меня, — заверил Клим, нисколько не задетый ее вопросом, ведь то, о чем она говорила, давно стало частью его жизни, стесняться которой не имеет смысла.
Убедившись, что Зина дожидается продолжения, он спокойно сказал:
— Еще недавно она даже работала. В архиве. Но потом везде начались сокращения, вы же знаете… И Маша, конечно, попала первой. Боюсь, что она уже замучила к тому времени всех там своими снами.
— А стихи она еще пишет? — пригубив остаток кофе, Зина вся сморщилась и снова отставила чашку.
— Пишет, — не удержавшись от вздоха, признался Клим. — Только это уже не назовешь стихами… Раньше хотя бы рифмы были… А сейчас это просто поток бессвязных мыслей, ни одна из которых не додумана.
— Жаль, — сказала она, не улыбнувшись. — Я люблю стихи. Мне хотелось бы почитать то, что есть у нее.
— Потому что вы ее играете? — Клим сразу же прикусил язык, потому что вопрос показался двусмысленным даже ему самому.
«Будто я выжимаю из нее хоть малость симпатии ко мне! Дурость какая», — сердито подумал он и только хотел заговорить о чем-нибудь другом, как Зина легко ответила:
— Да.
Он удивился тому, как больно отозвалось в нем это «да». И зло поддразнил себя: «Значит, все-таки надеялся выжать? А ничего не вышло… Ни в чем ничего не вышло… Нет, что я несу?! Пьеса-то получилась! Разве это не чудо? Да я должен вопить сейчас от восторга, а не хныкать, как сопливый подросток…»
— Я, конечно, могу принести ее тетради, если вы считаете это настолько важным, — с неохотой отозвался Клим. — Только, боюсь, вы не найдете там ничего интересного. Для роли, я имею в виду.
— А для себя?
— А вам это нужно? Я ведь говорю, что там — сплошной хаос. В юности мы называли такое «бред сумасшедшего». Боюсь, это очень точно, хотя и грубо.
— А вы умеете быть грубым? — неожиданно спросила Зина.
Склонив голову набок, словно прислушавшись к чему-то внутри себя, она сама и ответила:
— Нет, не умеете.
Он хмуро спросил, чувствуя себя уличенным в постыдной мягкотелости:
— А это обязательно?
— Совсем не обязательно. Просто я еще не встречала таких людей.
Климу тотчас захотелось поговорить об Иване, но это было бы верхом бестактности, и потому он ухватился за другой созревший вопрос:
— А разве вы умеете быть грубой?
Она засмеялась, потом вздохнула:
— Иногда я так ору на детей… Просто нервы сдают! Но они все равно не воспринимают это всерьез.
— Не обижаются?
— Нет. Хоть и затихают на время. Но опять же — только на время!
— На вас невозможно обидеться…
Зина издала недоверчивый смешок:
— Почему это? Знаете, как дети говорят: на дураков не обижаются. Вы это имеете в виду?
Ему и самому стало смешно:
— По-вашему, я мог так подумать?
— Нет, — согласилась она. — Не утверждаю, что обо мне не могли… По-моему, вы вообще не можете так думать. Вы написали такую добрую пьесу!
Клим только руками развел:
— Боюсь, это еще ни о чем не говорит! Большинство гениальных художников в жизни были совершенно невыносимы… А я к тому же еще и не гениален.
Ее рука мелькнула в протестующем взмахе:
— Ну, знаете! Это так спорно!
— Мне, конечно, приятно это слышать, — признался Клим, разглядывая ее успокоившиеся на колене пальцы, — только, боюсь, я не настолько самовлюблен, чтоб хоть на минуту поверить, что… это хоть отчасти… Вот видите! — окончательно запутавшись, воскликнул он в отчаянии. — Я даже говорить толком не умею! А вы…