Глава 5

Но уйти домой ему так и не удалось. Едва он собрался с духом проститься по-настоящему, как ворвался Иван, подтаскивая за руку сына, и заорал так, будто перед ним опять был полный зрительный зал:

— Все идем к нам! Я имею право наконец напиться как следует?! Занька, ты тоже можешь… Уж ты сегодня выложилась… Я позвонил Тоньке, она уже картошку жарит. Мать с нами, конечно… Клим, даже не думайте упираться! В гробу я видал все ваши «неудобно»! И «поздно» там же… К нам никогда не поздно, так и запомните!

— Запомню, — зачем-то пообещал Клим, хотя наверняка знал, что никогда не пойдет к Тараниным без приглашения.

Взгляд Ивана внезапно обрел знакомую цепкость. Невольно опустив глаза, Клим подумал, что, если б Таранин стал врачом, у него не было бы случаев неправильного диагноза. Легонько оттолкнув Жоржика, он с насмешливой доверительностью сказал:

— Разве я могу так просто отпустить вас, господин автор? Я еще не раскусил вас до конца.

— А вам обязательно нужно меня раскусить?

— А как же… Вроде бы все говорит за то, что я должен чувствовать себя очень спокойно в вашем присутствии. Вы ведь врач… Да и вообще, выглядите таким мягким человеком… А я почему-то все больше нервничаю. И, должен признаться, меня это жутко раздражает!

— Да? — растерянно спросил Клим. — Тогда зачем же вы тащите меня с собой?

Иван отстраненно проговорил:

— В школе у меня были одни пятерки по математике, хоть я и гуманитарий чистой воды… А знаете почему? Я не мог ни одну задачу оставить нерешенной.

— Я вам не задача и не уравнение, — сухо отозвался Клим, наконец разозлившись. — Упражняйтесь на ком-нибудь другом, если вам это так необходимо.

Знакомая улыбка, устоять против которой было невозможно, ясным всплеском мелькнула на лице Ивана. Ухватив Клима за рукав, он обиженно надул губы:

— Ну не злитесь, Клим! Вы же доктор, должны понимать, что у меня сегодня целая цепочка стрессов. Смилуйтесь надо мной, удостойте чести принять вас!

Легко сдавшись, Клим рассмеялся:

— Иначе как «Шутиха» вы свой театр и не могли назвать!

Он тут же вспомнил, что название это, оказывается, придумано вовсе не Иваном, и наивно ждать, что тот признается. Не отставая от него ни на шаг, Иван продолжал говорить возбужденно и громко, даже когда они вышли на улицу, перебивая себя ежеминутными окликами и приветствиями. К концу пути Климу уже казалось, что Таранины знакомы со всем городом, и он с забытой остротой почувствовал себя чужим здесь, хотя уехал из деревни уже много лет назад.

«Я так и не прижился здесь до конца, — уныло подумал он. — Чтобы вот так, как они… Как было в деревне: ты знаешь каждого, и все знают тебя. Наверное, это приятно… Я уже не помню. Только вряд ли от этого чувствуешь себя менее одиноким… Ведь каждому человеку достаточно, чтобы был кто-нибудь один. Единственный. У меня есть Маша, но ее как бы и нет…»

— У нас, Клим, семья такая, знаете… студенческая. Мы с Занькой вечные студенты, а мама моя тем паче… А дети у нас — абитура! Странно? Нам нравится, — продолжал объяснять Иван. — Мы потому и не надоели друг другу за пятнадцать лет. Да какие пятнадцать! Мы дружим с пяти лет. Жутко подумать! А вы сколько лет женаты? О-о… Да вы тоже ветеран, Клим!

— Это точно, — с горечью подтвердил он. — Студентом я себя не чувствую.

Слушая его вполуха и попутно сожалея о себе самом, Клим думал: «Вот счастливый человек. Он до того уверен в себе, что ему не стыдно носить бандитскую цепь и красить волосы. Мне бы хоть четверть этой самоуверенности… Хотя сейчас уже поздно. Вот если б тогда… Когда Маша только заболела. Будь я потверже, это не надломило бы меня до такой степени. Она заболела, а я просто умер…»

Преодолевая одышку, он старался не отстать, пока вся компания, напоминающая осколок веселой первомайской колонны, поднималась на пятый этаж. Все сорок лет Клим прожил на первом и не привык ходить по лестницам. Ему неожиданно пришло в голову, что, если потихоньку замедлить шаг, а потом и вовсе остановиться, никто и не заметит его исчезновения. Он уже хотел было так и поступить, но потом вспомнил, что нужен Ивану для разговора, и тот наверняка не выпускает его из поля зрения. Клим решил, что только покажет себя идиотом, если и в самом деле попытается улизнуть.

Оказавшись в узком коридорчике, заставленном детскими машинками и обувью, Клим сразу согласился с тем, что в словах о студенческом укладе жизни почти не было преувеличения. Ему вдруг почудилось, что он открыл незнакомую дверь и шагнул в свою собственную юность, которая была такой же бестолковой, шумной и полупьяной. А комнаты в общежитии мединститута были еще меньше и многолюднее…

Женившись на местной девушке, Клим сразу окунулся в просторное одиночество двухкомнатной квартиры, которое было бы полным, если б не жена и ее мать. Клим никогда не называл последнюю тещей. Это слово казалось хлестким и злобным, а они с Татьяной Сергеевной отлично ладили. Но и называть ее, как было принято у них в деревне, «мамой» он тоже стеснялся, и потому звал ее по имени-отчеству. Но это не вносило в их отношения никакого отчуждения. Клим до сих пор благодарно, хоть и невесело вспоминал, как еще до свадьбы Татьяна Сергеевна пыталась предупредить его о «странностях Машеньки», на что он самонадеянно отшучивался, что для того, мол, и учится шестой год, чтобы устранять эти самые странности…

— Тесно у нас, — услышал Клим над ухом виноватый Зинин голос, но, обернувшись, уже не нашел ее. Чужие лица теснились вокруг, и на каждом то появлялись, то исчезали улыбки, а Клим никак не мог расслабиться до такой степени, чтобы вот также разулыбаться от души, помня только о том, какой сегодня теплый вечер, и какие рядом теплые люди, и как они полюбили каждое его слово, если смогли так сыграть…

Кто-то легонько подтолкнул его к одной из комнат. Клим послушно вошел туда и вздрогнул всем телом, увидев лицо Зины. Снимок был большим, как принято говорить — «в натуральную величину». Климу в этих словах всегда чудился какой-то гастрономический привкус, но как сказать иначе, он и сам не знал.

— Это мама, — бодро сообщил невесть откуда вынырнувший Жоржик. — Папа ее все время фотографирует. Но это не он делал. Это дядя Сеня.

Клим благоразумно не стал выяснять, кто такой этот дядя Сеня, чтобы случайно не вытянуть из ребенка еще одну тайну. Оглядевшись, мальчик тоном экскурсовода пояснил:

— Это их спальня.

— А где же кровати? — Клим тоже обвел комнату удивленным взглядом.

Жоржик беспечно отозвался:

— А нету! Они вот на этом диване спят, он раскладывается. Так же место экономится! Маме нужно место, когда она дома роль разучивает. Здесь она от нас прячется, чтобы не мешали. Хотя мы же понимаем, Петька только…

— А вы где разучиваете?

— Мы? — Жоржик по-отцовски безудержно расхохотался. — А мы их вообще не разучиваем. Петьку только за ногу папа таскает в одном спектакле. Я в трех занят, но у меня слов мало… А если забываю, так я что-нибудь придумываю на ходу. А у Тоньки вообще слов нет… А вот и Тонька! — смутившись, воскликнул он. — Привет!

Клим с интересом обернулся, ожидая увидеть юную копию Зины, однако дочь оказалась других кровей. У нее было широкое смуглое лицо с отчетливой ямочкой на подбородке и прямые черные волосы, очень коротко остриженные. Но несмотря на то, что каждая ее черта в отдельности казалась крупной и решительной, общее выражение складывалось задумчивым и даже несколько потерянным. Клим невольно оглянулся на портрет ее матери, чтобы сравнить, и услышал, как девочка вызывающе хмыкнула:

— Я не на нее похожа. Я на бабушку… А вы — новый мамин поклонник?

— Дура, что ли?! — Жоржик выпучил глаза и покрутил у виска пальцем. — Это же Клим Жильцов! Автор «Лягушки».

«Вот и слава пришла», — с грустью подумал Клим фразой из театрального анекдота, заметив, как у девочки мгновенно изменилось лицо. Она будто сдернула вуальку возрастного недовольства миром и вся расцвела от радости.

— Вы? Да? Ой! — заикаясь, пролепетала она. — А я не знала, что вы будете… Я бы пошла! Но я там не играю.

— Не придумал я для тебя роль, — с раскаянием произнес Клим, и в самом деле почувствовав какую-то неловкость.

— Ну, для меня! Для меня специально никто и писать не будет. Вы же для мамы писали…

— Нет, не для мамы… То есть не для вашей мамы. Я вообще не особенно рассчитывал, что это когда-нибудь поставят.

Жоржик с озадаченным видом заглянул снизу ему в лицо:

— А тогда зачем писали?

— Чтоб душу облегчить, — усмехнулся Клим. — Бывает так… Вот, например, долго злишься-злишься на кого-нибудь… потом шарахнешь тарелкой о стену! Вроде и полегчало.

— Значит, это вы так разрядились? — взволнованно спросила Тоня. — Вот это я понимаю! А то для нас вечно только мамины ухажеры пишут!

— Это бабушка их так называет, — фыркнув, весело вставил мальчик.

— Влюбятся в нее и сочиняют всякую чушь!

Почувствовав, как внутри что-то напряглось, Клим равнодушно спросил:

— И часто в нее влюбляются?

— Да постоянно! — с плохо скрываемой досадой ответила девочка и посмотрела на Клима так пристально, что он ощутимо почувствовал, сколько в ней отцовской крови.