Он решительно протянул Климу руку:

— Пойдемте, чего мы тут сидим?

Когда тот поднялся, Жоржик сунул чагу под майку и озабоченно огляделся:

— Торчит, как у беременного.

— А ты спрячь ее под дерево, — посоветовал Клим, приняв такой же сосредоточенный вид. — А домой пойдешь и захватишь. Никто и не узнает.

— А вы? — лукаво спросил мальчик и, снова упав на колени, засунул гриб в темную щель. Оттуда таинственно и холодно пахнýло сыростью.

Подскочив, Жоржик с восторгом заметил:

— Там здорово! Жалко, что мы большие. А то залезли бы туда.

— У тебя есть маленькие человечки?

— Игрушечные? Ой, навалом!

— Хорошо тебе, — с завистью вздохнул Клим. — А когда я был мальчишкой, только громадные игрушки продавались. Их под дерево не засунешь. А ты можешь представить, будто сам залез и видишь все, что видит твой человечек. Ты же артист! Тебе ничего не стоит вообразить себя кем-то.

Мальчик засмеялся:

— Да я так и делаю! В ванной они у меня как будто со скалы прыгают. А пододеяльник — это знаете что?

— Снежное поле, — подсказал Клим.

Потянув его за руку, Жоржик, нетерпеливо подхватил:

— Или пустыня какая-нибудь! Гоби. Или Сахара. Знаете, как в энциклопедии назван раздел о пустынях? «Пустыни атакуют планету». Ужас, правда? Там написано, что люди сами виноваты, что пустыни все наползают и наползают. И все это знают, но почему-то не боятся. А по-моему, тут надо бояться, разве нет? Что хорошего потом будет жить среди песков?

— Ничего хорошего, — согласился Клим. — Вот вырастешь, прочитаешь книжку «Женщина в песках». Один талантливый японец написал.

— Вы странный! — доверчиво заглянув ему в лицо, сообщил Жоржик. — То индусы у вас какие-то, то японец…

Словно споткнувшись у истертых ступеней дворца культуры, Клим удивленно спросил:

— А что здесь странного?

— Не знаю, — слегка стушевался он. — Мой папа говорит, что мы — славяне. И должны свое любить.

Клим беззастенчиво расхохотался. Удержав за плечо обиженно дернувшегося мальчика, он весело произнес:

— Ты что же думаешь, Жоржик — это славянское имя?

— А какое? — растерялся Жоржик.

— Французское. А на фестиваль вы ездили в Испанию… И что? А мебелью твой папа какой торгует? Российской, что ли?

— Ну, импортной, — нехотя подтвердил мальчик. — Это плохо, по-вашему? Она красивая.

Перестав смеяться, Клим невозмутимо подтвердил:

— Ничего плохого. Другое плохо: когда слова с делом расходятся.

«Зачем он это сказал?!» — Жоржику вдруг захотелось вырваться и убежать. Но при этом он почему-то чувствовал вполне осознанную неловкость за отца, а не за Клима. Мириться с этим ему не хотелось, и он грубовато отрезал:

— А это не ваше дело!

— Правильно, — ничуть не рассердившись, согласился Клим. — Не мое. Извини.

Жоржик заставил себя взглянуть в его лицо, в котором все черты были обтекаемыми, сглаженными, и малодушно решил, что, наверное, этот человек не хотел обидеть ни отца, ни его самого. Просто сболтнул не подумав… Такое Жоржик легко мог понять. С ним это тоже не раз случалось.

— Ладно, пойдемте, — опять взяв снисходительный тон, позвал он. — Я с вами буду, не бойтесь.

— Спасибо, — серьезно ответил Клим, сжав его маленькую руку. — А то мне правда как-то страшновато…

Глава 2

Ему вдруг почудилось, что он попал на маскарад. В громадном и холодном от мрамора фойе дворца энергетиков не было ни единого человека в маске, а у Клима озноб пробегал по коже от полной декоративности всего, что он видел. Здесь не было ни одного естественного лица, хотя бы его выражения, ни пряди волос природного цвета.

«Они же артисты, — уныло напомнил он себе. — Для них грим — это вторая кожа».

Но это ничуть не помогло. Не замечая того, Клим тискал вспотевшую ладошку мальчика и потерянно твердил про себя, что выглядит здесь как слон в посудной лавке. Где к тому же торгуют китайским фарфором.

«Вот точное слово — фарфор! — бессмысленно обрадовался он. — Все они великолепны, изящны, но до них страшно дотронуться. Да что там дотронуться! Даже приблизиться… Они — иллюзия. Может быть, их и нет на самом деле? Вот этот мальчишка — он живой. Настоящий».

Опомнившись, он разжал руку и виновато спросил:

— Я тебе пальцы не сломал?

— Я крепкий, — мужественно отозвался Жоржик, но на всякий случай спрятал руку за спину.

— Извини, я как-то забылся…

— Да вы не волнуйтесь, — понимающе шепнул мальчик, приподнявшись на цыпочки. — Они все очень хорошие, вот увидите! Веселые такие… И они вас так ждали! Ну правда! Разве папа не говорил? Все просили, чтоб вы пришли. А чего вы так смотрите?

Еще сильнее вытянув худенькую смуглую шею, Жоржик послал сквозь толпу радостный вопль:

— А вон папа!

Клим нашел глазами знакомый белоснежный кустик волос, который торчал над другими головами, как обледеневшая вершина. «Тоже ненатуральный», — со вздохом отметил он, однако мальчику ничего не сказал. Его и так передергивало от стыда за то, что он позволил себе дать Жоржику повод усомниться в безупречности своего отца.

«Это низко, — подумал Клим еще на улице, переглядываясь с мрачно мерцающими глазками гранитных колонн. — Я не имею права даже заговаривать о том, что знаю только понаслышке. Я-то никогда не был отцом. Да уже и не буду…»

— Пойдемте к папе, — подергиваясь от радостного нетерпения, позвал Жоржик. — Вам ведь с ним хочется поговорить?

«А хочется ли?» — засомневался Клим, испытывая в тот момент лишь одно желание — отступить в незапертый проем двери и броситься бежать прочь от этого дворца, который тоже на самом деле не был дворцом, а люди, его заполнившие, вообще были никем. Потому что в любой момент каждый из них мог без труда превратиться в кого-нибудь другого. Артисты.

— А почему здесь столько народа? — спросил Клим, наклонившись, чтобы никто не расслышал его, кроме мальчика.

Задрав голову, Жоржик понятливо зашептал:

— Вся театральная тусовка собралась. Не каждый же день с международного фестиваля возвращаются! Папины друзья помогли устроить праздник. Угостить же надо…

Воображение Клима с готовностью изобразило солидную череду машин за углом.

— Те, которые прибыли на бал в золоченых каретах?

На секунду Жоржик в замешательстве открыл рот, потом рассмеялся, обнажив сразу все зубы, как делал его отец. Улыбку Ивана Таранина можно было без преувеличения назвать «ослепительной». И он щедро делился ее светом.

— Ну да, они, — подтвердил Жоржик и опять весело завертел головой. — Пойдемте?

— Да, надо идти, — обреченно согласился Клим и вдруг всей кожей ощутил, что надетый на нем костюм — единственный. И совсем не новый. И слишком темный для такого времени года и такого праздника.

«Я смотрюсь среди них как гробовщик на свадьбе», — он попытался развеселить себя, но у него опять ничего не вышло. Оставалось одно: как-нибудь незаметно пробраться к длинному столу и с проворством незваного гостя хватить рюмку-другую. Как принято говорить: «Для храбрости».

Не сумев рассмешить себя, Клим постарался разозлиться, сразу признав, что к столу не поползет: «Черт возьми! Это же моя пьеса получила диплом фестиваля! А я чувствую себя как Золушка, которой даже бального платья раздобыть не удалось…»

Клим уже протискивался за мальчиком к той белой голове, которая была так подвижна, будто Иван Таранин сопровождал речь сурдопереводом. До этого дня они виделись всего несколько раз, и всегда Иван сам приходил к нему, ничуть не боясь того лика обезображенного детства, который так пугал посторонних, случайно оказавшихся в приемнике-распределителе, где Клим работал врачом. Климу же казалось совершенно немыслимым явиться в театр не в роли зрителя.

Он и пьесу-то передал в «Шутиху» через одного мальчишку, которого, к счастью, успели поймать в родном городе. Его родители показались Климу вполне порядочными людьми. По крайней мере они сразу бросились искать своего сына, страдающего тактильными галлюцинациями — его уводил из дома воображаемый двойник, ослушаться которого мальчик не смел. Но затмения бывали у него нечасто, и Клим решился доверить новому пациенту свою рукопись: в разговоре тот упомянул, что мечтает играть в молодежном театре: «Да хоть декорации таскать!»

Тогда Клим не рассчитывал даже на то, что режиссер позвонит. Он так и видел, как его «Лягушка» отправляется в унылого цвета решетчатую корзину для мусора. Но Иван неожиданно явился сам, вызвав настоящее потрясение у Клима, считавшего, что немало повидал на своем веку. Но такого он никак не ожидал…

Это было в конце прошлого лета, когда солнце так и захлебывалось собственными лучами, стараясь взять реванш за два месяца дождей. Стоило Таранину уверенно распахнуть дверь маленького медицинского кабинета, как Клим с изумлением решил, что расторопные милиционеры, наверное, выловили сына или брата неизвестной ему поп-звезды, которая за ним и явилась. Менее броские титулы так и отскакивали от совершенного загорелого тела, почти не прикрытого белой майкой, а в бедрах туго обтянутого голубыми джинсами. Снежного цвета волосы уже тогда весело топорщились надо лбом, отражаясь в улыбке, которая практически не сходила со смуглого лица Ивана. Даже не видя его глаз, скрытых непроницаемыми маленькими очками, Клим подумал, что еще не встречал в реальной жизни человека, который настолько лучился бы шармом.