— А Чехов не брезговал, между прочим, — сплюнув очередную косточку, без обиды заметил Иван и зорким взглядом обвел стол. — О, кстати! Вот совпадение… Он ведь тоже врачом был.

— Я женат не на актрисе, — поспешил вставить Клим и невольно засмотрелся, как Таранин ловко втянул на свой язык ломтик говяжьего. И как вкусно пережевал.

«Вот человек, который получает от жизни радость, — подумал он, не пытаясь скрыть перед собой зависти. — Мне бы так… Да только никогда не получится».

— Ну, пойдемте, решим проклятые денежные дела, чтоб они вас не беспокоили, а то, я гляжу, вы как на иголках. Только тогда уж не напивайтесь, а то посеете где-нибудь ваши золотые монетки… Держу пари, в нашей стране из них ни черта не вырастет!

Беззаботно рассмеявшись, будто его самого такие проблемы никак не касались, Иван поманил его несколькими мелкими кивками и снова так лучезарно улыбнулся, что Климу подумалось: «Такой улыбкой можно совратить и донну Анну…»

В нем самом никогда не было такой завораживающей легкости, которая местами граничит с пустотой, коварной, как воздушная яма. «Иван-царевич тоже не отличался душевной тонкостью, только в каждой сказке ему все равно доставалась царевна. А я вот женился на лягушке», — он подумал об этом спокойно, ведь это давно перестало быть откровением.

Ему даже не особенно хотелось увидеть эту самую царевну: обложки журналов уже растиражировали ее собирательный образ до того предела, за которым наступает отвращение. Но спорить с тем, что актер должен блистать, Климу и в голову не приходило. Для него это не подлежало обсуждению.

«И как она согласилась играть лягушку? — он с недоумением разглядывал одуванчиковую макушку человека, подвигшего ее на такой шаг. — Наверное, она хорошая актриса, раз не побоялась выглядеть некрасивой… Ведь если судить по ее мужу, эта Зинаида должна быть просто, как говорится, чертовски хороша!»

Ему представились жгучие локоны и сверкающий демонический взгляд… «Пойду-ка я лучше к своей Маше, — сразу затосковал Клим. — От этих писаных красавиц меня в дрожь бросает».

— Это ваш кабинет? — вежливо поинтересовался он, входя следом за Иваном. — Красивая мебель.

— Из моего салона, — небрежно пояснил тот. — Садитесь, где удобно… Впрочем, здесь везде удобно. Мне нужна будет парочка ваших автографов. Кто бы знал, как я ненавижу заниматься делами.

Он воздел загорелые руки, и Клим получил возможность убедиться, что и они совершенной формы. Уже безо всякой зависти, а только с некоторым удивлением он сказал себе: «Бывает же такое», но тут же отвлекся от этой мысли, потому что Иван беззастенчиво раскрыл сейф. Климу показалось, будто кто-то бестелесный включил телевизор и он рассматривает застывший кадр из очередного сериала про мафию. А где еще можно разом увидеть столько денег?!

Следом он попытался угадать, зачем Иван проделал это, но версий оказалось несколько, а Клим хоть написал пьесу и двадцать лет проработал на должности врача-психолога, вовсе не считал себя знатоком человеческих душ, и потому без особого сожаления отказался от попытки найти ответ.

«Чтобы дорисовать образ, — решил он и успокоился. — Просто последний густой мазок…»

— Вот ваши деньги… Я не ошибся? Пересчитайте! — Иван улыбнулся, давая понять, что он тоже должен счесть это шуткой. — И распишитесь вот здесь и здесь… Ну вот, все в порядке. Ах ты, черт! Мы уже выпили… Надо повременить. Роль хоть и крохотная и зритель пьяненький, да надо ж приличия соблюсти! Пьеса-то хорошая, жалко портить… Да, кстати!

Распахнув дверцу шкафа, который достойно смотрелся бы и в кабинете премьер-министра, Иван достал узенький бумажный рулон и ловко вытянул верхний лист. Это оказалась афиша «Лягушки». Клим смотрел как зачарованный на свое имя и, не замечая того, улыбался во весь рот.

— Хороша? — с купеческой интонацией осведомился Иван. — Сейчас я вам надпишу… Такова традиция. Повесите у себя в кабинете, и пусть все таращатся.

Клим замялся:

— Да как же я повешу…

— А что такого? Простенько выглядит? А! Держу пари, вы никому до сих пор не похвастались, что написали пьесу! Ну и нудный вы человек… В нашей среде таких скромников не встретишь. Ну, только моя Занька, пожалуй…

Открыв красный фломастер, он размашисто написал сверху:

«Драматургу, какого я и не чаял обнаружить в нашем городке. Спасибо!»

— Ну что это такое! — расстроенно воскликнул Клим, прочитав. — Вы всю афишу испортили… Какой же я драматург? Я — врач. И мне нравится быть врачом!

— Но пьесу-то вы написали! — поддел Иван. — Вам, Клим, самого себя полечить надо, раз уж вы врач. Вы обросли своими комплексами просто до безобразия! Надо устроить вам большую стрижку, как барану.

Он засмеялся и упал на кожаный диван рядом с Климом.

Внутри что-то жалобно отозвалось, и Клим попытался представить, сколько времени потребовалось ему самому, чтобы осмелиться вот также плюхнуться на подобный диван. Он почувствовал, что Иван смотрит на него как-то особенно пристально, и заставил себя взглянуть ему прямо в глаза — маленькие голубые сгустки смеха. Правда, на этот раз они почти не смеялись, и от этого Климу стало не по себе.

«На что это он так серьезно настроился? — в замешательстве попытался он угадать. — Или просто готовится к спектаклю? Я мешаю, наверное…»

— Я уже говорил вам, как мне понравилась ваша пьеса? — без улыбки спросил Иван, не отводя глаз.

— Да, — растерялся Клим. — Еще в первую нашу встречу… Вспомнили?

— Я все помню.

— Зачем тогда спрашиваете?

— Чтобы сказать еще раз. Клим, мне очень понравилась ваша пьеса.

«Ты ни черта в ней не понял, — с грустью подумал Клим. — Ну да что уж теперь…»

— А моя жена в нее просто влюбилась, — продолжил Таранин, не переставая мучить его цепким взглядом. — У нас дома просто дым коромыслом стоял из-за вашей «Лягушки». Занька доказывала, что играть ее нужно совсем не так. Но я умею настоять на своем.

Встрепенувшись, Клим с надеждой спросил:

— А как ей казалось надо играть?

— Со слезой, — насмешливо отозвался Иван. — Она вбила себе в голову, что это очень печальная штуковина…

— Но вы ее не послушались…

— А кто из нас режиссер?! Если я буду позволять каждому актеру навязывать мне свое мнение… Актер — это ничто, Клим. Это глина, из которой режиссер, как Бог, должен вылепить образы, которые только он и видит. Ну и автор, конечно. Тут я не спорю.

Клим упрямо пробормотал, разглядывая полоски на рукаве:

— А Гайдай, например, требовал, чтобы некоторым актерам просто не мешали играть, как они считают нужным… Разве театр — это не совместное творчество? В отличие от литературы…

— Слушайте, Клим, — он резко поднялся, обдав его горячим запахом, — мы ведь говорим с вами о любительском театре! То, что мы сорвали аплодисменты на фестивале, еще ничего не значит. Думаете, я хоть минуту заблуждался на этот счет? В моем театре нет великих актеров. Поэтому никто не вправе мне диктовать. Я сам выстраиваю весь ход спектакля, сам делаю ваших героев видимыми, сам придумываю костюмы. Потому что мне не на кого здесь положиться. Может быть, если б Зина не была моей женой, тогда… Но этого нельзя позволять! Женщины и так уже везде нас подавили. Остальные же просто гроша ломаного не стоят! Но я тяну их за уши, ведь лучших мне взять негде. И если честно, я уже устал от этой самодеятельщины…

Схватив стул, Иван ловко перевернул его в воздухе и оседлал, усевшись наоборот. В лице его вдруг проступило что-то мальчишеское, восторженное, и Клим физически почувствовал, как того распирает желание поделиться чем-то невероятно важным. Таким кажутся в детстве самим же придуманные карты с помеченным крестиком местом, где зарыт клад. Улыбнувшись с несвойственной ему застенчивостью, Иван почти шепотом проговорил:

— Я собираюсь учиться. Стать профессионалом.

— В режиссуре?

— А в чем же еще? Я ведь только наш институт культуры закончил, театрального образования у меня нет. Думаете, поздно?

— Нет, не думаю, — не зная, что еще сказать, ответил Клим. — А сколько вам?

— Тридцать четыре, — сказал Иван тем тоном, каким говорят о самых неприятных вещах. Потом снова спросил с неожиданной жалобной интонацией: — Это ведь не поздно, правда?

От того, что теперь требовалось его поддержать, Клим сразу почувствовал спокойную уверенность, которую всегда ощущал, работая с детьми. Ему даже удалось выпрямиться и улыбнуться:

— Да конечно не поздно! Главное — решиться! Вот чего нам всем не хватает — решительности.

— Ну, мне-то этого не занимать, — внезапно вернувшись в себя прежнего, снисходительно заметил Иван. — Я не собираюсь всю жизнь прозябать в глуши и безвестности. Я заслуживаю большего, правда?

— Наверное… Я не спорю! Я просто не видел еще ваших… работ.

Дернув на себя спинку стула, Иван приподнял его ножки, будто конь от изумления встал на дыбы.

— Как это — не видели? — с недоверием спросил он. — Вообще ничего? Ни одного спектакля? А… а почему же тогда вы именно мне прислали свою пьесу? Или вы разослали по экземпляру в каждый театр?

Клим испуганно заверил:

— Нет-нет, только вам!

Язвительно усмехнувшись, Иван процедил: