А маме я не смогла объяснить, почему стихи такими получаются. Никто же меня никогда не обижал. А почему о грустном думается, я надеялась, она сама поймёт.

Потом я их Серёжке прочитала, и ему стихи понравились. Он не стал задавать глупых вопросов, всё понял и повёл меня на земляничную поляну. Здорово он знает все места заповедные! На эту поляну ещё никто из дачников не забредал, и мы налопались там до отвала.

Серёжка мне там всякие приёмчики самбо показывал: он в секции занимался, пока они в городе жили. А потом его родителям приспичило в деревню переехать, подальше от цивилизации. Серёжку со старшим братом они, понятно, с собой увезли. Теперь они в Сосновке живут. От нашего коттеджного посёлка до их деревни всего-то минут десять идти. Серёжка уже стал как настоящий деревенский: загорелый такой, смелый и всё делать умеет. Ему уже двенадцать лет исполнилось, его дразнят, наверное, что он с мелюзгой связался. А он просто влюбился в меня — и всё. Он сам так сказал, когда от змеи меня спас.

Это было в самом начале лета. Мы забрели в чащу леса, а там не земля, а сплошные корни от сосен! И все такие узловатые, кривые, как пальцы у той старушки, что нам по утрам молоко носит. У неё кожа тёмная и сеточкой покрыта, будто изрезана. И руки всегда трясутся… Кур воровала, что ли?

Так вот, пробирались мы по этим корням, чуть не завалились несколько раз и так хохотали, что сами чуть не оглохли! Серёжка нарисовал ягодами малины полосы на лице, воткнул в волосы папоротник и объявил себя индейцем. А потом меня изрисовал, дал палку и назвал старухой-индейкой. А я сказала, что индейка — это жена индюка. И тогда мы начали хохотать! Я над ним, а он — не знаю над чем.

Потом я думала: хорошо, что он тогда мне палку дал, а то где бы мы её взяли, когда змея появилась? Она совсем незаметно выползла, я бы её среди корней и не увидела. А Серёжка разглядел и побледнел весь, даже глаза загорелись. Будто два светящихся шара вместо глаз возникли… Он вырвал у меня палку и толкнул в грудь так, что я чуть не упала. Я уже почти обиделась, но тут тоже заметила змею и как заорала! А Серёжка размахнулся и палкой её по голове! Он её долго бил — боялся, что оживёт. Но она сразу сдохла, старая змея попалась. Гадюка.

Потом Серёжка взял её за хвост и принёс к нашему дому. Я поняла, зачем он это сделал: чтобы мне разрешили играть с ним. Бабушка же не любит деревенских. А тут уже никуда не денешься — он мне жизнь спас! Правда, он для себя меня спас… Ведь Серёжка сказал, что, если б я умерла из-за гадюки, он тоже умер бы.

Тогда я и поняла — он влюбился в меня. Только непонятно, почему он решил, что змея не его укусила бы?

Когда я вырвалась от писателя, то быстрее побежала к забору, которым огорожен наш посёлок. Серёжка уже ждал меня там и поглядывал одним глазом на солнце, как будто умел определять по нему время. У него есть часы, но ему хочется быть похожим на Следопыта и других героев Фенимора Купера.

Я уже читала эту книгу, хотя мама сказала, что девятилетний ребёнок должен читать только сказки. Папа заспорил с ней, и они опять поссорились. Зря они, я и сказки тоже очень даже люблю! Только это всё слишком детские книжки. А я ведь расту среди взрослых, как же мне их книги не читать? И потом «Следопыт» не очень-то взрослая книга, папе же она неинтересна!

Зато Серёжка только такие любит. Я тайком вынесла ему «Человек, который смеётся», а он вернул наутро и сказал, что это скука. А ведь Гюго тоже француз, как и его любимый Дюма! Трудно в этом разобраться…

Сегодня Серёжка почему-то надел не сандалии, а кеды и притащил с собой рюкзак.

— Ты в поход собрался, да? — спросила я, пробуя рюкзак на вес.

Он оказался лёгким, почти пустым.

— Не я, а мы, — сурово поправил Серёжка и опять, сморщившись, посмотрел на солнце. — Ты где была так долго?

— Проспала… Если б меня бабушка не разбудила, я до сих пор, наверное, дрыхла бы. Вчера ты меня умотал со своим сенокосом!

Это его ничуть не смутило:

— Я тебя закаляю. Мне нужна надёжная подруга. Правда, ты маленькая ещё…

Он вдруг посмотрел на меня таким жалеющим взглядом, будто я была какая-нибудь четырёхлетка и не осталось надежды на то, что я вырасту. Так на меня иногда папа глядел.

— Я совсем даже не маленькая. — Я почувствовала, что сейчас просто заплачу от жалости к себе. — Я только по годам младше тебя! А дети, между прочим, все по-разному развиваются.

— Ладно, вундеркинд, — он похлопал меня по спине, — не обижайся! Я придумал здоровский маршрут.

Развязав рюкзак, Серёжка показал небольшой, стакана на два, термос и пакет с чем-то съедобным. На дне лежало ещё что-то, но я не разглядела.

— А теперь ты должна раздобыть одну вещь, — затягивая рюкзак, произнёс он командирским тоном. — Мы отправляемся в горы. Ты когда-нибудь лазила по горам?

Конечно, я никогда не лазила по горам, поэтому сразу струсила. Но Серёжка попытался приободрить меня:

— Это невысокие горы, всего метров сто, не больше. И потом — мы же привяжемся!

— К чему привяжемся? — спросила я жалобно.

Такой голос раньше у меня появлялся, когда я читала вслух: «Уронили мишку на пол…» Я раньше всегда плакала, читая эти стихи. Только тогда мне было жалко мишку, а теперь себя.

— Как к чему? — удивился Серёжка. — Ты ко мне, а я к тебе.

Он сказал это так, что я сразу успокоилась.

— Только привязаться нечем, — озабоченно проговорил он, надевая рюкзак. — Ты должна достать страховку.

Я растерялась:

— Где ж я её достану? У нас дома нету…

— Вот именно что есть! — выпалил Серёжка, торжествуя. — А твои скакалки? Они же старые, закрученные. Надёжней всякой бельевой верёвки.

Я даже запрыгала на месте: как это он здорово придумал! У меня ведь скакалки были ещё бабушкины. Как она их только сохранила?! Бабушка сама говорила, что теперь таких не выпускают. Значит, они какие-то особенные! Нам в самый раз.

— Только ты смотайся одна, — вдруг предложил Серёжка и снова снял рюкзак. — Я тебя здесь подожду.

Отставив ногу, я постаралась придать лицу надменное выражение:

— Ты что, боишься?! Пожалуйста, можешь оставаться здесь. Только я не знаю, отпустят меня или нет.

Он сделал удивлённый пых губами.

— А чего тебя не отпустят? Всегда же отпускали!

— Как хочешь… Но я не обещаю.

— Алька, — Серёжка взял меня за плечо, но почему-то сразу отдёрнул руку, — ты же знаешь, что твои предки не разрешают нам дружить. Зачем дразнить их?

— Ты их плохо знаешь! — крикнула я обиженно. — Они очень добрые и всех любят.

Это я, конечно, приврала. Кто же может любить всех людей?

Серёжка скривился, как от лимона, и чуть отодвинулся. Теперь лицо его стало полосатым из-за теней, падавших от сосновых веток. Он всё кривил своё полосатое лицо и говорил каким-то неестественным, лающим голосом:

— Помнишь, когда я змею прикончил? Твоя бабушка ещё пригласила моих родаков на чай. Типа в благодарность. Всё было так вежливо, церемонно. А потом, когда мы уходили, я услышал…

— Что? — У меня прямо в животе всё похолодело.

— Твоя бабушка сказала твоему папе: «Это люди не нашего круга, не надо Алечке играть с этим Серёжей. Дурному научится». Очень тихо сказала, но я услышал.

— Неправда, — сказала я неуверенно.

У нас в семье действительно не любили «кухаркиных детей», но при чём тут Серёжка?

Конец ознакомительного фрагмента