Это лицо… Аркадий цепко взглянул на него еще раз. Что в нем такого, перед чем невозможно устоять? Маша была далеко не из тех, кому незнакомо слово «ответственность». Сыновьям она отдавала полностью всю себя, другая с такой отдачей уже давно перестала бы следить за собой, а у Маши только черты лица стали чуточку острее за эти годы. Почему же они, все трое, внезапно растворились в тени этого Матвея, словно за ним тянулась полоска кислоты, все за собой разъедающая?

— Как же нам быть с мальчишками? — спросил Матвей, пристально глядя на искореженный старостью лист, который отрывисто трогал пальцем, будто пытаясь дозвониться до осени. Может, просил послать дождь, чтобы этот мучительный для всех разговор можно было прервать…

Аркадий с трудом принял то, что он так запросто назвал его сыновей «мальчишками». Хотя это было вполне справедливо, как еще можно было о них сказать? Дети? Да ребята бы убили новоявленного «папу» за такие слова даже не задумываясь. Особенно Стас.

— А что вас волнует? — Аркадий смотрел на него холодно, но без той злости, которая сама собой приливала к глазам, стоило только взглянуть на Машу.

Матвей несколько раз кивнул, хотя вопрос не предполагал согласия или отрицания. Прядь волос упала ему на глаза, и он отбросил ее раздраженным жестом.

«Он сердится на себя за то, что моложе меня и носит модную стрижку, а я лысею. А еще за то, что ездит на джипе, — насмешливо подумал Аркадий. — Он решил, будто я ненавижу его за все это».

— Вы не хотите их отпускать?

— А вы хотите попытаться забрать их?

— Не я… Почему я? Но это же Машины дети.

«Вот за это Стас бы его точно убил», — отметил про себя Аркадий и, стараясь говорить спокойно, пояснил:

— Маша меняет свою жизнь. Кто может ей запретить? Но почему по ее прихоти мальчики должны отказываться от привычного хода их жизни? Этого хочется ей, а не им. Они здесь выросли, тут их друзья, школа…

— Школа-то заурядная, — заметил Матвей. — Терять особо нечего. Я, например, сменил пять школ.

— Меня не интересует, как было у вас.

— Ну, понятно!

— А вы смышленый! Тогда вам не составит труда понять все, что я могу сказать, но предпочту этого все-таки не озвучивать.

Бросив на Машу тревожный взгляд, Матвей выложил последний козырь:

— Я мог бы организовать им обучение за границей. В Англии, например. Легко!

«Организатор хренов! — едва не вырвалось у Аркадия. — Массовик-затейник!»

— Вы не поверите, — отозвался он церемонно, — но я сторонник российской системы обучения…

— В МГУ хотите?

— Я ничего не хочу. Я уже отучился, слава богу!

У него мелькнуло язвительное: «У этого типа хоть образование-то есть? Или начальной школы хватает, чтобы деньги считать?»

Он посмотрел на Машу, еще полгода назад (или когда там у них началось?) считавшую себя духовной гурманкой. Трудно было поверить, что Матвей обворожил ее, читая Бродского… На какой-то миг ему показалось, что Маша их даже не слушает, так увлеченно она гоняла по десятисантиметровому квадрату оставленную кем-то пивную пробку. Этот кто-то и не подозревал, в каком разговоре примет свое молчаливое участие не выброшенная им пробка…

«Да что с тобой! — Аркадий еле удержался, чтобы не отбросить от нее Машину руку. — Ты же брезглива, как черт знает кто! Что с тобой происходит?»

Почувствовав на себе его взгляд, она подняла глаза, и Аркадий вновь увидел то, что месяц назад заставило его оцепенеть: Маша смотрела словно сквозь него. Для нее он будто растворился в пространстве, и это ее ничуть не расстраивало. Ему стало страшно случайно перехватить ее взгляд, устремленный на Матвея…

— Так что обсуждаем? — заторопился он, боясь отпустить ее невидящие глаза. — Все предельно просто и ясно. Мальчики остаются со мной. А вы живите, как хочется, никто вам не указ.

— Я могу… — первые слова дались Маше с трудом. — Я могу приезжать?

— Ну разумеется!

Аркадию показалось, что он говорит голосом героя какого-то семейного фильма о правильном поведении при разводе.

— А ты будешь отпускать мальчиков к нам? Ко мне, — быстро поправилась она.

Аркадий неожиданно для самого себя сорвал с лица невидимую маску:

— Я думал, ты жить без них не можешь! А ты оговариваешь часы свиданий!

— Я не могу! — голос у нее взлетел и тут же смешно сорвался. — Действительно не могу! Но ты же не хочешь меня понять…

— Я еще помню, как ты брезгливо кривилась, когда одна певичка ушла от мужа к стриптизеру, — выпалил он, отлично понимая, что это — вызов.

У Матвея помертвело лицо.

— Я вам не стриптизер, — его голос прозвучал совсем низко.

Аркадий без особой радости отметил: задел как следует. Следовало бы остановиться на этом, но он язвительно добавил:

— И вы, конечно, будете любить ее до конца дней своих! Пока смерть не разлучит вас…

— Я вам шею сверну, если вы попытаетесь ее обидеть!

«А вот это моя реплика, — ревниво отметил Аркадий. — Он нарушает правила игры. Может, он просто не знает их? Классику не читал?»

— Не надо…

Произнесенные шепотом, Машины слова отозвались новой болью: она допускала демонстрацию интимности со своим новым возлюбленным прямо при нем. И в том, как были взъерошены ее короткие черные волосы, тоже проглядывал элемент их близости, словно Маша только что выбралась из постели…

— Это уж ни в какие ворота — заверять, что я буду любить Машу вечно, — заговорил Матвей почти спокойно, только под кожей щеки что-то нервно подрагивало. — Никто не может знать, сколько это продлится. И вы, в свое время, не знали. Маша не знает… Но сейчас… Маша, закрой уши! — повеселев, прикрикнул он. — Сейчас я готов землю прогрызть, чтобы она была счастлива!

— Зачем грызть землю? — бесстрастно поинтересовался Аркадий. — До Австралии вы и на самолете сможете добраться. А сейчас садитесь в свой джип и уезжайте навстречу счастью. Никто у вас на дороге не встанет.

Смахнув со стола горсть листьев, Матвей выкрикнул, подавшись вперед:

— Да вы еще как стоите! И уходить не желаете.

— А вам надо, чтобы я застрелился? Или чемоданы помог донести?

— Я… Мы хотим быть уверены, что вы не станете настраивать мальчишек против Маши.

— Больше, чем она сама против себя настроила? Не стану, будьте спокойны.

С сомнением дернув сломанной посередине бровью, Матвей пробормотал:

— Будешь тут спокоен…

— А как же ваше «легко»? Я думал вам все — легко!

— Не все, как видите, — он вдруг улыбнулся. — Но я уж постараюсь, чтобы нам всем стало легче. Разве такое не возможно?

Глава 3

«Однажды из твоей комнаты исчезнут игрушки… Как это происходит? Их собирают в мешок и выносят на свалку? Или они и вправду сами уходят по ночам на цыпочках, как представлялось мне в детстве? По очереди: солдат за роботом, медвежонок за лошадкой с безумным взглядом… Так незаметней. Детство уходит именно так. По капле. Незаметно.

Со Стасом мы такого не пережили, его игрушки просто перекочевали в твою комнату. Сколько им осталось жить там? Тебе скоро двенадцать. Когда заходят девочки, ты уже стесняешься своих молчаливых друзей, и твои все еще нежные ушки начинают гореть и светиться красным. На их глубоких ободках чуть заметные серебристые волоски, которых я уже много лет не касалась губами, ведь это ласка женская, не материнская.

Я лишила себя возможности быть с тобой рядом, когда ты будешь прощаться с детством… Ах, какое торжественное словосочетание! А ведь на самом деле никакого прощания не бывает, потому что никому не дано угадать тот ускользающий миг, когда растает последний луч этого долгого солнечного дня.

Впрочем, я говорю глупости. Это солнце — твое детство — может остаться в тебе навсегда, как навечно поселилось оно в Матвее. Это теплое свечение притянуло меня и погрузило в себя так глубоко, что уже и не выбраться. Жаль, что вы не познакомились, он понравился бы тебе. Как и ты, он видит в этом мире столько красок, что их веселый вихрь заставляет его сердце колотиться вдвое быстрее, чем у обычного человека.

Его детская непоседливость иногда пугает, он не может надолго успокоиться чем-то. И его капризное: «Хочу немедленно!» — тоже пугает… Трудно представить, чтоб он не добился того, чего по-настоящему желает.

Но эти мелочи не заслоняют от меня главного: его способности изумляться Красоте, упиваться ею. Влажные ложбинки на утренних листьях сирени, и вельможное покачивание папоротника, вспышки летящей паутины — все эти волшебные мгновения он замечает и дарит мне. Он первым слышит новые интонации в возгласе птицы, почуявшей весну. И до сих пор чувствует трепетный запах этой поры, когда мне самой кажется, что весной давно уже не пахнет.

Я могла бы сказать, что мой мир расцвел с появлением Матвея, если б не видела, как непоправимо померк он без тебя. Без вас со Стасом…»


— Ты молчишь уже третий час, — Матвей смотрел на влажно темнеющую среди белесых от снега полей дорогу, летевшую под колеса их автомобиля, но страх в его взгляде отразился от лобового стекла, и Маша успела его поймать.

— Мне есть о чем подумать, — заметила она.