— И это, понимаешь, правильно, — сказал он голосом Ельцина.

Маша бы рассмеялась, ведь обычно это ее смешило. Но только не в этот раз.

— Не смешно, да? — Матвей мельком взглянул на нее, но тот самый страх, поселившийся в его взгляде, успел холодом скользнуть по ее щеке.

— Смешно. Мне просто немного беспокойно. В последнюю встречу он вел себя, можно сказать, по-рыцарски, после чего я всю неделю была какая-то опустошенная. Наверное, было бы легче, если бы он орал…

— Тогда я тоже начал бы орать, — сообщил Матвей. — Мы подрались бы. Я, конечно, убил бы его одним ударом. Легко! И на целую вечность сел бы в тюрьму. Тогда бы тебе было легче?

— Это было бы прикольно.

Маша знала, что он не любит, когда она начинает говорить языком своих детей. Но ей казалось, что если такие словечки забудутся совсем, это будет предательством с ее стороны. И тут же подумала: больше того предательства, которое она уже совершила, вряд ли могло что-то быть…

— У твоего мужа, если честно, следует брать уроки выдержки. Но мне как-то не хочется… А у него, между прочим, хорошее лицо.

— Ты говоришь о нем, как о собаке.

Ей было известно, что Матвей любил собак. Только почему-то так и не завел ни одной. Поколебавшись, Маша спросила об этом сейчас. Он взглянул удивленно, смущенно усмехнулся, потом все же выдавил:

— Понимаешь, они все такие чудесные, одна лучше другой. Вот так возьмешь одну, а потом другая понравится еще больше. Разве я смогу себе отказать? А с первой что делать? Не питомник же открывать…

Ответ не требовался, и Матвей опять заговорил о ее муже. Было похоже, что он наслаждается, истязая себя.

— А глаза у него всегда были такими… усталыми? Или это мы его так выпотрошили?

— Усталыми? Мне они казались просто серьезными. Умными.

Он скосил заблестевший усмешкой взгляд:

— После него приятно влюбиться в круглого дурака! Почему это он в тот раз сравнил меня со стриптизером? Я только сейчас вспомнил.

Маша прорычала ему в ухо:

— У тебя роскошное тело!

— Щекотно! — Матвей потерся ухом о плечо. — Я в самом деле похож на дурака или это он со злости?

— А ты как думаешь? — она с облегчением обнаружила, что тяжесть, совсем захватившая ее за три часа пути, понемногу стекает на дорогу.

Он вдруг сказал:

— Не волнуйся. Пацаны ждут тебя. Все-таки Новый год. Семейный праздник… Я испарюсь. Пережду в каком-нибудь клубе. Надеюсь, они у вас есть?

— Ты сейчас — моя семья, — Маша поморщилась, потому что в ее словах прозвучало название одного из телевизионных ток-шоу, от которых уже подташнивало.

— Но меня-то, признаем, там никто не ждет!

— А меня? Стас бросает трубку…

— Ну, так! В семнадцать лет я был еще той сволочью!

Она возмутилась:

— Хочешь сказать, что мой сын — сволочь?

— Да нет, нет! Он — ангел во плоти. Только ведет себя по-сволочному…

— Я заслужила.

Было необходимо, чтобы Матвей тотчас же начал ее разубеждать, но он на секунду замешкался. «Он тоже считает, что заслужила, — Маша успела понять это и замерла, как от удара исподтишка. — Он, конечно, рад, что я так сделала, но и ему это кажется предательством. А как еще это можно назвать?»

Злость сдавила ей горло, отдаваясь в нем фразами, в которых было столько банальности, что самой стало противно: «Я всем пожертвовала ради него! И он еще смеет… Какая же я…»

— Мы на твоей земле, — сказал Матвей так весело, будто они шутили все это время.

— Что? — она еще не пришла в себя от обиды.

— Неприступная граница осталась позади. Это уже ваша область.

— Чья это — ваша? — горло не отпускало, и Маше хотелось, чтобы он тоже ощутил хоть отголосок ее боли. — Я здесь больше не живу, если помнишь!

Просевшие от холодного груза лапы елей мчались на нее лопастями гигантской мельницы, готовой измельчить в труху все, что составляло сейчас Машин мир. Ведь все это было ничтожно, ничтожно…

Матвей быстро взглянул на нее и воскликнул, пытаясь удержать тот же беспечный тон:

— Так это ты живешь со мной? А я-то голову ломаю: где я тебя видел?

«Не смешно. Он ребячится, потому что не может иначе или чтобы я поменьше тосковала о мальчиках? В любом случае ему не удастся заменить их… Если бы мне нужен был еще один ребенок, я родила бы его, вот и все». Маша отклонила голову к стеклу. В машине было тепло, и она сняла вязаную шапку, которую носила зимой. Ей вспомнилось: «Мишка хотел сестренку. Он посмотрел «Корпорацию монстров», и ему захотелось, чтобы по нашему дому тоже бегала маленькая хохотушка, которая нежно говорила бы Нюське: «Кися…» Надо было родить и сидеть дома. И не было бы никакого Матвея…»

— Останови машину!

Она выкрикнула это, и Матвей резко нажал на тормоз. Обоих швырнуло вперед, и он будто окунулся во что-то белое — так побледнело его лицо.

— Ничего, — выдохнула Маша прежде, чем он спросил. — Я хотела сказать, что люблю тебя. Но это нельзя говорить на ходу.

— Я очень боюсь этой поездки, — тихо признался он, не отводя от нее глаз, и ей подумалось: это лучшее из всего, что он мог ответить.

— Бояться нечего. Тебе-то уж точно. Все уже разорвано. И все уже пережили это…

— Так, может… — Матвей оборвал себя и мотнул головой. — Нет. Нет, конечно!

— Лучше и не ездить? — она сама столько раз спрашивала себя об этом, но сейчас у нее онемели губы.

Он молча заставил машину тронуться.

— Я хочу их увидеть, — сказала Маша через силу. — Это будет не радостная встреча, я знаю. Но если я не приеду, они решат, что я совсем отреклась от них. Ведь Новый год… О господи!

В груди у нее все разрывалось от боли — впору было кричать, а она лишь прижала к глазам стиснутые кулаки. Пальцы были ледяными, а лицо горячим. Маша подумала, что вся ее жизнь из таких противоречий и состоит, и разозлилась на себя за эту непреходящую способность к мышлению. Кого она сделала счастливым?

Тормоза горестно вздохнули, и рука Матвея, теплая и тяжелая, легла на ее волосы.

— Попробую поговорить с ним еще раз, — сказал он, не призывая Машу успокоиться. — Может, он уже вымотался за эти месяцы?

Она опустила руки, а Матвей убрал свою и отвел глаза, чтобы не раздражать ее состраданием.

— Дело ведь не в том, что Аркадий не хочет их отпускать. Они сами не хотят ко мне. И знаешь что? Если бы все это происходило не с нами, я была бы на их стороне. Я всю жизнь презирала Анну Каренину! Со школьных лет. Когда он по телефону сравнил нас, меня так и прошибло. Мне-то всегда казалось, что со мной такого просто не может случиться! Скажи мне, как это произошло, что я не могу жить без тебя?!

Она прокричала это, уже не пытаясь скрыть упрек, почти ненависть к тому необъяснимому магнитизму Матвея, перед которым она не могла устоять. Он притянул ее так мощно, что освободиться и при этом остаться в живых было уже невозможно. И все же, если бы Маша позволила вырваться тому, что жгло горло: «Ты лишил меня счастья!», это было бы правдой. Счастливой она себя не чувствовала.

— Мне нужно было испариться еще тогда… Весной. Когда было не поздно.

— А ты смог бы? — Маша напомнила себе любую из миллионов женщин, ищущих подтверждения необратимости любви, охватившей их. Она поежилась.

Матвей смотрел на застывшую перед ними дорогу.

— Не знаю. Как узнать, если я уже поступил по-другому?

— Действительно…

— Я стараюсь быть честным.

— Мы живем в грехе, а ты говоришь о честности?

— Я считал, что мы живем в любви… Стой! — он приказал это будто себе самому и повернул к ней лицо, готовое к смеху. — Я придумал! Раз наступает год Лошади, мы должны подарить им лошадь!

Его фантазии Машу уже не поражали, именно они сделали их телевидение популярным у зрителей. Она лишь уточнила:

— Живую?

— Ну, не смердящий же труп!

— Идея грандиозная. Только сначала придется подарить им усадьбу с конюшней.

Матвей разочарованно пробормотал:

— Да, действительно. Это мне сейчас не по карману…

«Слишком много затрат в последнее время», — она опять подумала о телевидении. Маша прекрасно знала, все вокруг считали, будто она задурила голову богатому парню только ради своей карьеры. И было бесполезно объяснять каждому, что любимому человеку хочется подарить все самое лучшее. К тому же тогда следовало бы добавить: на самом деле Матвей ошибся…

Ее вдруг осенило:

— А что, если нам с тобой купить лошадь?

— Легко! И задобрить их этой скотиной? — сразу сообразил Матвей.

— Мелко, я знаю. — Маша почувствовала, как улыбка становится заискивающей.

Он заговорил виновато, быстро поглядывая на нее:

— Не в этом дело. Понимаешь, пока не видишь, не можешь и хотеть этого… чего-то… так сильно, чтобы переступить через себя. Мечту тоже можно видеть, как вживую. Только разве твои пацаны мечтают о лошади?

Маша тронула руль:

— Поехали. Ты прав. Они не хотят лошадь.

— А чего они хотят? Каждый из них. Ты знаешь? Ну, вспомни! Мы купим.

У нее вырвался недобрый смех.

— Они хотят вернуться в прошлое, — сказала она уверенно, потому что временами сама нестерпимо этого хотела. — На год назад. Тогда был веселый декабрь…