— Что ж… — Получив последнюю порцию похвал, визажист захлопнул чемоданчик. — Считайте меня доброй феей, которая помогла вам собраться на бал. А теперь повеселитесь хорошенько, мои милые Золушки!

— А ты? — удивилась Вероник. — Разве ты не идешь на вечеринку?

Эжен улыбнулся и покачал головой:

— Сегодня день рождения у моей внучки. Мне и так с большим трудом удалось уговорить клоуна, которого моя дочь с зятем позвали на праздник, поменяться местами.

Когда он ушел, я в недоумении спросила:

— Его дочь не хочет с ним знаться, раз ему приходится идти на такую хитрость?

Вероник посмотрела на меня долгим пристальным взглядом и медленно проговорила:

— Ты еще очень молода, Жанна. И тебе еще многое предстоит понять. По-твоему, дед, который выглядит моложе родителей, может появиться на семейном празднике? Эжен уже лет пятнадцать как официально умер для своих родных. И повидать внучку он теперь может, только переодевшись клоуном и раскрасив лицо до неузнаваемости.

— Значит, девочка даже не узнает его? — потрясенно вымолвила я.

— Искренне надеюсь, что нет. Иначе это будет катастрофа, — озабоченно сказала вампирша.

— А как, — удивилась я, — ему разрешают жить рядом с родными больше пятнадцати лет?

— Жить в одном городе с родными не запрещено, — пояснила Вероник. — Запрещено жить на одном месте больше десяти лет.

— Значит, Эжен не парижанин?

— И даже не француз. Он из Болгарии. Его дочь вышла замуж за француза и переехала сюда. А он переехал вслед за ними. Чтобы два раза в год, — с грустью добавила вампирша, — нарядившись клоуном или Санта-Клаусом, подержать на руках свою внучку.

— Вероник, — тихо спросила я, — а у тебя есть внуки?

— У меня нет даже детей. — На лицо мексиканки набежала тень, и она опустила глаза, поправляя золотые часики на запястье. — О-ля-ля! Времени-то уже сколько! Что же мы сидим-то? Давно ехать пора.

Бернар словно того и ждал. Он беззвучно возник на пороге комнаты и церемонно объявил:

— Лимузин подан!

— Мы поедем на бал на лимузине? — поразилась я.

— Как и подобает настоящим принцессам, — задорно воскликнула Вероник.

Черные бриллианты, личный визажист, лимузин… Что дальше? Личный самолет, яхта, дворец?

— Шуба! — провозгласила Вероник и потащила меня к шкафу-купе в коридоре. Зеркальная створка скользнула в сторону, и передо мной возник модельный ряд мехов разных цветов — от классического черного до экстравагантного зеленого.

— Я возьму это. — Вероник выхватила вешалку с белым манто. — А тебе, — она на мгновение задумалась, — подойдут соболя. Как и положено русской принцессе!

Черная шубка оказалась мне великовата, но Вероник пояснила, что она понадобится только для того, чтобы пройтись от машины к дому, и я не стала отказываться. В такой важный день все должно быть прекрасно: и одежда, и обувь, и особенно шубка!

Лимузин обогнул Триумфальную арку, и за окном промелькнули оживленные Елисейские Поля с зазывно горящими вывесками ресторанов, наряженная в золотые огни Эйфелева башня, площадь Согласия со впавшими в зимнюю спячку фонтанами и почтительно застывшими статуями, роскошное здание Лувра и мрачный силуэт Нотр-Дам де Пари. Казалось, водитель специально выбрал самый длинный маршрут, пролегающий через все достопримечательности города.

— Ты ведь впервые в Париже? — сказала Вероник. — Я спрашивала у Александра. Жаль, что он не смог прилететь с тобой. Твой дед показал бы тебе такой Париж, который даже я не знаю. Он ведь вырос здесь, а я переехала всего четыре года назад. Но одно я знаю точно — по Парижу нужно непременно ходить пешком, из окна машины его толком не узнаешь.

За окном проплыли призывно горящие витрины легендарного парижского магазина «Галерея Лафайет», и я прильнула к стеклу, жадно вглядываясь в эту обитель высокой моды и едва не поскуливая от нетерпения. С ума сойти, на деньги Жана я смогу купить себе весь этот магазин! Ну или хотя бы его половину.

Вероник, поняв мое состояние, рассмеялась:

— Мы обязательно туда сходим. Хочешь, хоть завтра. Но на сегодня у нас другие планы. Держи!

Я механически взяла фужер на тонкой ножке, наполненный розовой жидкостью с пузырьками. Надо же, я и не заметила, как Вероник колдовала у встроенного бара. По салону распространился аромат игристого вина с примесью какого-то незнакомого запаха.

— Это розовое шампанское? — спросила я, с любопытством разглядывая прозрачное содержимое фужера. Если судить по черным бриллиантам и лимузину, шампанское должно быть самого высшего сорта. — Это «Моэт Шандон» или «Вдова Клико»… — проявила я осведомленность в винах.

Эти вина, стоившие по сотне долларов за бутыль, всегда были для меня символом роскоши и красивой жизни, но мне никогда раньше не приходилось их пробовать, даже когда я стала бывать на шикарных вампирских вечеринках. Московские вампиры предпочитали кровь и красное вино.

— Смеешься? Я бы не посмела угостить тебя такой дешевкой.

Я в удивлении подняла глаза на Вероник: она шутит?

— Это винтажное «Перрье Жуэ Блан де Блан», — непринужденно сообщила Вероник, отпивая из фужера. Заметив мое недоумение, она пояснила: — Это редкий сорт шампанского.

Тысяча евро за бутыль, не меньше, потрясенно поняла я, делая крошечный глоточек, который взорвался на языке фонтаном розовых лепестков, апельсинов, меда, ванили, яблок и… крови.

— Смешанный с кровью одного моего доброго друга в пропорции один к трем, — непринужденно пояснила вампирша и кивком указала мне на выдвинутую крышку бара. На ней стояла фарфоровая тарелка с бутербродами, густо намазанными черной икрой. — Закусывай.

— С кровью кого? — сглотнула я.

Вероник мило улыбнулась и назвала имя модного французского актера, известного на весь мир. Я с ужасом покосилась на фужер.

— Кровь собрана в тот славный день премьеры, когда слава кружила ему голову, а мой друг чувствовал себя самым талантливым артистом и самым желанным мужчиной на свете. Этот вкус особенный. Привыкай к красивой жизни, — покровительственно сказала Вероник и коснулась своим бокалом моего. — Чин-чин!

Отвлекшись на выпивку, я не заметила, как мы выехали за пределы Парижа. Теперь за окном мелькали леса и особняки.

— Разве мы едем за город? — насторожилась я.

— А я не сказала? — Вероник прикончила второй бокал шампанского и отставила его. — Бал пройдет в одном из замков.

— Все сходится, — хихикнула я, ловя губами очередную стайку розовых пузырьков. — Сказочные туфельки, добрая фея — визажист, лимузин — карета, дворец, в котором проходит бал. А я типа Золушка.

— И принц на черном коне, — задумчиво сказала Вероник, глядя в заднее стекло салона.

— Что? — не поняла я.

— Ничего.

Мне показалось, что ее глаза цвета моря на миг затопил шторм — такими черными они сделались. Но в следующий миг вампирша тепло улыбнулась, и я мысленно пожурила себя: пить надо меньше, надо меньше пить.

Опьянение шампанским накатило быстро, но так же стремительно прошло. Когда лимузин въехал в ажурные ворота, проехал по припорошенным снегом аллеям и остановился перед парадной лестницей старинного замка, ярко освещенного иллюминацией, моя голова уже была трезвой. Разве что настроение было восторженным и все происходящее напоминало ожившую сказку. Для полного соответствия не хватало только принца. Как там сказала Вероник? На черном коне? Почему не на белом?

Дверь лимузина открылась, и я, не глядя, протянула руку человеку, который помог мне выйти. Только когда каблучки волшебных туфель коснулись асфальта и я выпрямилась, наши взгляды скрестились, и я удивленно ахнула:

— Ты?

Жан

У Жана был дар, о котором он предпочитал помалкивать последние лет двести. Он видел, как человек умрет. Смотрел, как новый знакомый улыбается, слушал его планы на будущее и понимал, что им не суждено сбыться… Веселый охотник погибнет от клыков вепря, плотник умрет от заражения крови (прежде у него отнимут обе ноги, но и это его не спасет), новая маменькина служанка скончается в родах, а приехавшая на красивой зеленой карете дама станет жертвой разбойников… Родители, слушая сбивчивые объяснения маленького сынишки, считали, что он бредит. А когда его страшные предсказания начали сбываться, его стали бояться даже они.

Жан предупредил отца, чтобы тот обходил топи, но отчаянный граф не мог прожить без любимой охоты и вскоре погубил и коня, и себя. После похорон отца мать смотрела на сына как на исчадие ада и начала потихоньку прикладываться к бутылке. С каждым днем она все стремительнее приближалась к собственной гибели — в огне. Будучи трезвой, старшего сына она видеть не могла, проводя все время с младшими дочерьми. А напившись, приставала к нему: «Скажи мне, скажи!» Жан молчал, а она все чаще спускалась в винный погребок замка. «Ты умрешь от пьянства», — однажды в сердцах бросил он. Несколько дней она обходила погреб стороной, а потом напилась так, что приняла его за черта и отходила кочергой. Шрам на плече не поблек и спустя два века…

При пожаре, в котором сгорел их родовой замок, погибла вся семья. Его спасла Люси. Дочка конюха наконец-то обратила внимание на молодого графа, которому исполнилось пятнадцать и который пошел статью в отца. Пока Люси давала ему первые уроки любви на сеновале, пьяная мать смахнула горящую свечу на постель… Замок с деревянными перекрытиями вспыхнул как солома. Спальни матери и сестер находились под крышей, шансов спастись у них не было. Когда Жан, привлеченный шумом и запахом гари, выскочил на улицу, второй этаж был целиком в огне. Уцелели только слуги, спавшие внизу.

Как же так, недоумевал он, размазывая по лицу слезы и в кровь кусая губы, горящие не то от пекла пожара, не то от поцелуев Люси. Ведь у сестер было долгое будущее, он видел их уже повзрослевшими. Лишь одной из них суждено было умереть молодой от чахотки, две других в его видениях были старше матери и их ждала тихая и спокойная смерть в окружении собственных детей и внуков. Озарение прошило его картечью, выбило почву из-под ног. Они бы выжили, если бы он был в это время в замке: он бы успел вытащить из огня сестер — их спальни были близко к лестнице. Комната матери располагалась в самом конце коридора — ее уже было не спасти. Но у сестричек еще был шанс на долгую жизнь, на замужество, на детей и внуков. Если бы только в ту ночь он не договорился о свидании с Люси…

За одну ночь своего пятнадцатилетия Жан повзрослел на целую жизнь. Лишившись дома, за бесценок продал землю, впитавшую пепел его родных. Сухо простился с Люси, оставив ей в подарок двести франков на приданое. На радостях она полезла к нему целоваться — он увернулся. До того, как случился пожар, конец ее жизни был ему не виден. Но сразу после трагедии Жан увидел ее опустившейся шлюхой с провалившимся носом и больше не мог даже прикоснуться к ней. Хорошо еще, что в видении Люси была порядком постаревшей, значит, нехорошая болезнь ему не грозит. На прощанье пытался посоветовать ей, чтобы завела семью, стала верной женой, но Люси только бесстыже рассмеялась, и у него перед глазами вновь возник омерзительный образ ее смерти. Бесполезно пытаться что-то изменить. От судьбы не уйдешь, а его предостережения никогда не принимают всерьез. И на будущее о видениях лучше помалкивать.

Уходя прочь из родных краев, Жан начал жизнь с чистого листа и поклялся больше никому не рассказывать о своем даре. В тот же вечер его чуть не ограбили. Уроки фехтования, которому его обучал один из лучших учителей — родной отец, оказались бесполезны против грубой силы разбойников. Но он дрался кулаками так отчаянно, так жадно цеплялся за жизнь, что нападающие отступили. Денег, вырученных за имение, ему не вернули, но сделали щедрое предложение — пригласили в банду. Прежде чем согласиться, Жан просмотрел конец жизни всех разбойников. Верзила погибнет от штыка кучера; крепыша со шрамом — надо же! — убьет сам Жан; пузана вздернут на виселице; чернявый умрет в глубокой старости седым паралитиком; весельчак покинет этот мир достопочтенным гражданином в окружении толпы родственников, а эти двое братьев — смотри-ка! — проведут последние часы жизни в роскоши. Есть смысл здесь задержаться, тем более что идти куда глаза глядят оказалось не так уж весело и безопасно, как пишут в приключенческих романах.

Очень скоро главарь банды погиб — Жан помог судьбе, подтолкнув громилу к экипажу, на козлах которого сидел знакомый по видению патлатый кучер. За право встать во главе банды пришлось биться с крепышом — рука наследного графа не дрогнула, когда пришлось всадить разбойнику нож в живот. Так было предрешено судьбой — Жан был лишь исполнителем. Другие разбойники покорились новичку — пусть он и был самым молодым из них, остальные были ненамного старше. Зато в силе характера и остроте ума с ним не мог соперничать никто из крестьянских сыновей.

Под рукой Жана банда быстро заслужила славу дерзкой и неуловимой. Недостатка в желающих стать под его начало не было. Но Жан отбирал только самых удачливых — тех, кому было суждено прожить долгую жизнь и умереть в достатке, а еще самых сильных — они служили разменной монетой.

К своим девятнадцати он скопил достаточно золота, чтобы уехать в Париж и стать обеспеченным горожанином, но все никак не мог остановиться. Временная власть над богатыми путешественниками кружила голову, а безнаказанность притупила чувство осторожности. Удар последовал оттуда, откуда он его совсем не ожидал. Богатая карета, легкая добыча. Кучера вырубили одним ударом, в карете оказалась бледная молодая женщина без сопровождения. Фиалковые глаза, светлые волосы, нездешний акцент. Ни капли страха во взгляде, любопытство в голосе:

— Вы разбойники?

Он так растерялся, что даже не сразу вспомнил о цели нападения. Подсказал подскочивший сзади Валет:

— Гоните ларчик, дамочка!

— Пожалуйста. — Она без сопротивления протянула сундучок, который держала в руках.

Валет пораженно присвистнул, открыв добычу. Ларчик был полон драгоценностей.

— Гляди-ка, Граф, фортуна благоволит нам!

— И вы отдаете его вот так просто? — Жан в удивлении посмотрел на путешественницу.

— Почему бы нет? Ведь вы мне его сейчас вернете, — ответила та с безмятежной улыбкой.

— Э нет, принцесса, — загоготал Валет, демонстрируя добычу подельникам, — не на тех напала. Разве что ты ублажишь нас до смерти, и каждый из нас вернет тебе по колечку.

Жан отвесил грубияну подзатыльник. Но путешественница ничуть не обиделась на слова разбойника — наоборот, рассмеялась.

— Я вас ублажу, — пообещала она, открывая дверь кареты и ступая шелковой туфелькой на дорожную грязь.

Эта шелковая, сшитая для балов голубая туфелька была так неуместна здесь, среди глухого леса, что Жану захотелось подхватить незнакомку на руки, усадить обратно в карету и самому отвезти на бал, по дороге на который они ее столь бесцеремонно остановили. Но белокурая так стремительно шагнула вперед, что он поймал руками лишь воздух. Когда она успела подойти так близко к Валету?

Он с ревностью взглянул на товарища, который уже беззастенчиво обшаривал путешественницу взглядом.

— И тебя я ублажу первым, — прозвучал ее голос.

Жан не видел ее лица, но в воздухе вдруг запахло грозой — не той, которая освежает, а той, что с корнем вырывает деревья и заставляет людей содрогаться от страха перед разбушевавшейся стихией. Валет протянул пятерню, желая схватить белокурую за грудь, но не успел и коснуться ее — путешественница резко выбросила руку, и треск ломающихся костей прогремел на поляне громом. Жана словно молнией к месту пригвоздило. Он смотрел, как его товарищи, выхватив ножи, бросились к белокурой, и вдруг увидел их всех лежащими на этой самой поляне с развороченными глотками. Они еще были живы, но вот кровавый вихрь промчался по поляне, обойдя его самого, и видение стало реальностью. И вот уже у его ног лежит мертвый Валет, которого он видел умершим седым стариком, а рядом разбросаны тела остальных — а ведь в его видениях смерть ждала их не скоро. Как Жан мог так сильно ошибаться? Или он слишком давно не проверял их будущее и не заметил, как оно изменилось?

— Ты ведь не такой, как это отребье.

Голос незнакомки гипнотизировал, лишал воли, плеткой поглаживал кожу, словно примеряясь, где бы ударить побольнее. Глаза с расширившимися зрачками совсем черные, словно она умылась белладонной. В светлых волосах — крошечные рубиновые капельки. Рот — кровоточащая рана, вобравшая в себя жизни всех его товарищей.

— Ты ведь не человек, — выдавил он и вдруг замер, ошеломленный видением ее гибели.

Белокурая сидела в закрытой железной повозке, плотно набитой людьми. На ней почти не было одежды — лишь тонкая сорочка на голое тело, бесстыдно обтягивавшая грудь и не закрывавшая даже колен. Люди вокруг нее, сидевшие на отдельных стульчиках и привязанные к ним лентами, тоже были раздеты до исподнего. Мужчины были безбороды, а женщины простоволосы, как и сама белокурая. Жан решил, что их везут на казнь, как когда-то возили на казнь преступников в деревянных повозках. Но люди вокруг оживленно разговаривали и смеялись, читали яркие тонкие книги в мягких переплетах, пили воду и вино. Да и белокурая не проявляла ни малейшего беспокойства — она с любопытством следила за движущимися картинками в железной коробке, которая стояла раскрытой на столике перед ней. Внезапно повозку тряхнуло, крышка коробки захлопнулась, и белокурая нахмурилась. Люди вокруг нее взволнованно загалдели. Повозку затрясло еще сильнее, вдруг стало темно, как будто разом погасили все свечи, хотя прежде он не видел ни одной горящей свечи. Откуда-то сверху вывалились прозрачные треугольники на веревках. Белокурая быстро схватила ближайший и прижала к лицу. В следующий миг Жана ослепила невыносимая вспышка, словно солнце взорвалось перед глазами. Последнее, что он увидел, были горящие обломки повозки, которые падали на покрытые снегом горные вершины…

И только тогда он понял, что повозка все это время парила над землей, и осознал: смерть белокурой не была близкой. Жан заглянул в далекое будущее, где по небу летают железные повозки, перевозящие людей. И в этом будущем белокурая не изменилась ни на день. Все такая же молодая и красивая. Разве что стала стройнее, а вот грудь, вопреки всем законам природы, у нее значительно увеличилась.

— Что это, черт побери, значит?! — Она стояла перед ним, в ярости сузив глаза. — Меня разорвало на части вместе с повозкой и всеми людьми? Да ты просто сумасшедший мясник!

Жан отпрянул от нее в изумлении:

— Ты не можешь этого видеть!

— Я, черт побери, читаю твои мысли. И что эта чертовщина значит?

— Что ты делаешь? — ошеломленно переспросил он.

— Читаю твои мерзкие мыслишки. Бррр! — Ее всю передернуло. — Я как будто в аду побывала. Теперь вовек не рискну людям в мысли влезть. Черт, черт, черт!

Ее всю трясло от страха, и он мог ее понять. Она только что пережила собственную смерть и теперь снова вернулась к жизни.

И тогда Жан поведал ей о своем даре.

— Что ж, — она заметно повеселела, — получается, я проживу не меньше сотни лет? Пока там еще построят эти летающие повозки. И значит, все, что мне нужно, чтобы жить вечно, — это избегать путешествий по воздуху? Уж будь уверен, ни за что в жизни туда не сунусь!