— Простите, я не хотела… она начала падать, я ее просто поймала, чтобы не ушиблась, — залепетала Аня, отходя назад. — Я не хотела, простите!

Старушка, видимо, совсем потеряла сознание, потому что молодой человек подхватил ее на руки и, бросив еще один, уже растерянный, взгляд на Аню, помчался в дом. Калитка жалобно скрипнула на ветру и распахнулась настежь.

«Кто-нибудь еще зайдет, надо закрыть», — мелькнуло в голове, и она машинально затворила за ними калитку, мельком увидев широкий заснеженный двор, а потом пошла вниз по улице, увязая в снегу.

Все бы ничего, но откуда эта пожилая татарская женщина, с виду тяжелобольная, могла знать ее бабушку Ульяну, никогда не говорившую по-татарски и в принципе ни с кем не дружившую?..

Глава вторая

Каждое воскресенье Аня ездила к тетушкам на ужин. Дорога на автобусе занимала двадцать минут, хотя она жила на противоположном конце города, — таким маленьким он был. Последний участок пути Аня проходила пешком — по тихим улицам с одноэтажными деревянными и кирпичными домиками, в которых время замерло в двадцатом веке. Ее любимая улица начиналась у красивой старинной церкви с синими куполами и упиралась прямо в заросший овраг, куда в детстве они с бабушкой Ульяной ходили собирать лебеду. Та рассказывала, как в голодное военное время семья выживала благодаря этой траве. А для Ани первая весенняя зелень стала лакомством из детства.

По этой самой улице она ходила в свое время в школу.

Мимо флигелей дореволюционной кладки с высокими окнами, мимо деревянного двухэтажного дома-барака с красивейшей застекленной верандой, мимо красных кирпичных ворот во двор еще одного старинного флигеля, в котором до сих пор жили люди. Но ее любимицей была красивая кирпичная стена, выкрашенная в желтый цвет, обвитая уже много-много лет девичьим виноградом — нежно-зеленым летом и весной, цвета бургунди осенью. Стена примыкала к неказистому разваливающемуся дому, и его Аня всегда игнорировала. Исключение она делала для места между тротуаром и стеной, откуда каждый год робко и вместе с тем упрямо прорастала первая трава. Так начиналась весна в Джукетау.

Перейдя через дорогу к высокому серому дому с сохранившейся деревянной резьбой и аккуратными ставенками, Аня сворачивала в сторону последнего квартала перед домом бабушки. Он терпеливо ждал за углом — тот самый, в котором она выросла и который любила больше всех других в городе, хоть он давно лишился резных наличников, а дерево спрятал под пластиком. Сейчас бело-коричневый, а во времена ее детства — фисташково-зеленый, яркий и теплый. Перед ним росло высокое дерево — то ли можжевельник, то ли кипарис, хотя они вроде не росли в их климате. Но его посадила бабушка, а от нее всего можно было ожидать.

Снежок хрустел — за ночь выпал еще сантиметр, — мороз кусал за нос и щеки, и Аня куталась в шубку, предвкушая теплую домашнюю еду и болтовню за чашкой чая. Первым из-за угла вынырнул то ли можжевельник, то ли кипарис, а затем она увидела темную фигуру перед кованой оградой цветника у дома. Бабушка снова вышла ее встречать — и какая разница, что она уже три года как умерла.

Сколько себя помнила Аня, она умела видеть призраков. Первым был неотступно следовавший за соседом мужчина. Тогда еще совсем маленькая девочка с косичками и в любимых красных туфлях, она при виде него воскликнула:

— Дядя! Почему вы такой грустный?

Призрак удивленно посмотрел на нее и знаками спросил, к нему ли она обращается. Да только вот пока Аня общалась с ним, старшие родственники и сосед в ужасе смотрели на нее. Никто больше не видел его.

Потом бабушка объяснила, что это не самый лучший дар. Да, в их семье случалось и не такое, кто-то умел лечить, кто-то видел будущее, но призраки — это очень опасно. Однажды кто-нибудь из них наверняка захочет забрать ее с собой. Поэтому даже если она видит призрака, то не должна заговаривать с ним. Да и людей пугать не стоит — в мире взрослых это называлось галлюцинациями.

Шли годы. Призраки ее не пугали: Аня убедилась, что мертвый ничего не может сделать живому. Даже обнять по-настоящему. А в подростковом возрасте она начала понимать, что совсем не обязательно открещиваться от своего дара. Призраки могли рассказывать чудесные истории о своих жизнях. Потом она их записывала — на будущее, когда из какой-нибудь истории родится целый мир.

Но пользы дар ей не приносил. Только утешение — когда в пятнадцать лет Аня потеряла маму, умершую от сердечного приступа, она знала, что скоро та к ней вернется. Разве могла мать оставить свое единственное дитя в этом суровом мире без поддержки?

Когда Аня подошла к воротам, там уже было пусто.

Дом встретил ее едва уловимым запахом — особенным, только ему свойственным сочетанием дерева и выпечки. А еще — восклицаниями тетушек, радовавшихся ее приезду, будто она не с другого конца города добралась, а из иного мира.

Лидия — маленькая и пухленькая, с пронзительными серыми глазами и очень моложавая для своего возраста — и Евгения — высокая, худая, как модель, блондинка с васильковыми глазами — были так не похожи друг на друга, что их почти никто не принимал за сестер. Одна пошла комплекцией в пышку-мать, а другая — в стройного отца. Вероника, мама Ани, не была похожа ни на кого из них — кареглазая, кудрявая, не высокая и не маленькая и всегда печальная даже на детских фотографиях.

— Иди мыть руки! — скомандовала Лидия. — Обед на столе.

— Я уже чувствую запах. Ребрышки?

Лидия кивнула, улыбаясь.

Под ногами путалась Мисти — дымчатая кошка-абиссинка, которую Аня привезла тетушкам на один из новых годов в подарок. Она прижилась в деревянном старом доме, будто была для него рождена. Но гостей встречала как пес, жалуя только хозяек и Аню.

Из окна ванной открывался вид на заснеженный сад. Ветви яблонь качались под слабым ветерком, стряхивая снег. Только тропинка, проложенная в прошлое воскресенье самой Аней, чуть нарушала ровную белизну поверхности.

К ее приходу всегда готовились как к званому ужину: скатерть с узорами, салфетки из тонкой ткани, лучшие тарелки, высокие хрустальные бокалы для шампанского. Да и обед отличался фантазией — ни разу за год не повторялось ни одно блюдо.

Наверно, поэтому Сережка так старался ее поддеть при каждом разговоре — сыновей тетушки так не встречали, хотя оба приезжали пару раз в год, живя с семьями в столице.

— Как книга? — поинтересовалась Евгения, когда они перешли к десерту и обсудили новости недели.

Аня пожала плечами.

— Я все еще не до конца решила, что именно хочу сказать в этот раз.

— Ну, не переживай, как-нибудь напишешь, — улыбнулась Лидия. — Родные стены помогут.

А помогут ли они от разбитого сердца, хотелось спросить Ане, но она промолчала. Про причины своего побега из Города она особо не распространялась. Расстались и расстались, с кем не бывает. В конце концов, семья столько в нее вложила, как можно продолжать жить так далеко от нее? Вот и вернулась.

Город был ее прибежищем с пятнадцати лет, но она там так и не стала своей.

— Жить надо дома: где родился, там и пригодился, — вторя ее мыслям, резюмировала Евгения и налила всем еще шампанского.

— Кстати, а бабушка же тоже в молодости уезжала? — невзначай спросила Аня, надеясь, что тетушки разболтаются, как обычно.

— Ты путаешь ее с матерью. Бабушка Авдотья в конце тридцатых жила где-то на Урале, — учительским тоном начала Лидия. Профессия наложила на нее сильный отпечаток. — Потом вернулась сюда, в Джукетау, и вышла замуж за дедушку.

— Ты знала, что это был ее второй брак? — перебила Евгения. Лидия недовольно покосилась на нее, но та этого не заметила. — Отец выдал ее лет в семнадцать за какого-то более зажиточного кулака, но она отказалась с ним жить и вернулась к отцу.

— Крепкая была женщина, а характер какой крутой!

— Будешь такой, когда не мать воспитала, а мачеха. Уж в деревне не баловали, наверно, тем более неродную дочь. Они же только в конце двадцатых сюда переехали.

— А от чего умерла ее мать? — вклинилась Аня.

— Инсульт на фоне родильной горячки. Молодая была, немного за тридцать, — и Евгения печально вздохнула, явно вспомнив Анину маму, Веронику, которая была всего немногим старше Авдотьи, когда покинула этот мир. За столом повисла неловкая тишина, и Аня, сглотнув комок в горле и ощутив привычную дрожь в коленках при упоминании мамы, спросила:

— Вы так много знаете про бабушку Авдотью, но почти ничего про нее не рассказываете. Какая она была в молодости?

Тетушек как подменили. Обида на холодную, придирчивую мать так их никогда и не покинула, даже после ее смерти.

— Наверно, такая же гордая и резкая, как и во времена нашего детства, — бросила Евгения. Более мягкая Лидия лишь вздохнула и добавила:

— Она только вспоминала иногда, что они дружили большой компанией, в ней она и познакомилась с папкой. Там были и татары, тогда мамка, видимо, еще не взъелась на всех них за что-то.

— А бабушка хорошо говорила по-татарски?

— Никогда и слова от нее не слышала, с чего ты взяла? — удивилась Лидия. — Тогда татарский стал кухонным языком, а все татары стремились говорить по-русски и имена меняли на наш манер.