Мама обнимала мои плечи, а цветочный аромат духов укрывал меня плотным покрывалом.

— Дай ему шанс, — просила она со слезами. Мы сидели в темной комнате на краю кровати и беззвучно плакали. Слезы текли по щекам, но я быстро смахивал их и отворачивался, разглядывая круглую луну сквозь узорчатый тюль. Мама повторяла за мной. Мы делали вид, будто верим друг другу. — Первый раз в жизни у нас может все наладиться.

Мне хотелось сказать, что никакой мужчина не сможет сделать нас счастливыми, но я молчал. Я знал: дело было не в отсутствии отца в нашей жизни, а в отсутствии чего-то более важного, и эту пустоту не сможет заполнить ни один мужчина. Никто, кроме нас самих.

Я лежал головой у мамы на коленях, а она тихонько напевала колыбельную из детства про злого волка и гладила мои волосы. Казалось, в эту секунду ничто не могло разорвать нашу связь. В этом мире мы оба чувствовали себя лишними, нескладными и чужими.

В ту ночь я поверил маме. И впустил его не только в наш дом, но и в свою душу.

Мы вместе играли в мяч, рисовали, готовили обед и читали. Он провел меня на чердак, заставленный книгами, и открыл магию слов. Я боялся ступить на скрипучие ступеньки, ведущие на чердак, и крепко держался за его ладонь. Сильные мозолистые пальцы сжимали мою ладошку ровно настолько, чтобы не сделать больно. Наши разговоры с Алисой постоянно сводились к мужчине, который должен был стать нам отцом. Я не хотел называть его имени или вспоминать его внешность — теперь он призрак. Призрак, все еще блуждающий в моих мыслях. Может, он был высок и красив, а может, от природы ему достались низкий рост и смешной расплющенный нос. Сейчас внешность не играла никакой роли, потому что он стал пустым местом. А пустота не имела глаз или носа. Отчетливо я помнил только одно: от него всегда пахло сырой землей и травой.

«Он, он, он», — мы с Алисой перебивали друг друга, пытаясь доказать, кто ему на самом деле дороже.

— Он научил меня рисовать! — кричала Алиса, прыгая на матрасе и поднимая пыль. Под ее ногами скрипели пружины.

— Он научил меня кататься на скейтборде, — спокойно отвечал я.

— Он дал мне порулить в машине! Мы ехали прямо в городе…

— Он показал мне чердак с книгами.

Унылый сад, подпитанный любовью и правильным уходом, ожил.

Пока наши дни начинались и заканчивались спорами, чей отец он был больше, у мамы вырос живот. Он рос, рос и рос, и вскоре у нас появился младший брат. Мы так и не узнали его имени. Толком не познакомились с ним. Кто-то провел его в эту жизнь, наполнил легкие воздухом и выдернул из темноты, чтобы вновь погрузить в черную бездну.

Через несколько дней после того, как мама вернулась из больницы с сияющими глазами и крошечным свертком на руках, наш брат навсегда уснул. Мама уложила его спать, а через час обнаружила безжизненное холодное тело, завернутое в пеленку. «Синдром внезапной смерти», — объяснила она нам после долгого разговора с врачом. Сияющие глаза стали блеклыми, как мутные бутылочные осколки.

«Чтобы что-то получить, нужно сначала отдать», — любила повторять мама, только этот закон не работал в нашей семье. Мы отдавали, отдавали и отдавали…

Я прочел в энциклопедии, что младенцы далеко не сразу начинают видеть так, как взрослые. Первые недели жизни мир для них состоит из цветных размытых пятен. В тот день я заперся у себя в комнате и не выходил до ночи: мне не давала покоя мысль, что наш маленький брат ушел, так ни разу и не увидев лица тех, кто любил его задолго до появления на свет. Он родился в одиночестве и исчез в одиночестве. Это казалось мне несправедливым.

Мама настояла на том, чтобы его похоронили в безымянной могиле на городском кладбище. Маленькая могильная плита терялась среди других гранитных камней. Наверняка по документам моего брата как-то звали, но для нас с Алисой он остался смутным воспоминаем без имени. Может, маме было легче пережить потерю, обезличив ее. У надгробной плиты лежали несколько тюльпанов и белые пинетки, связанные мамой во время беременности.

После похорон никто больше не говорил о том, что случилось. Мы зажили так, как раньше, пряча чувства под замком, и доставали их только изредка, думая, что никто не видит. День ото дня мама плакала, пока ее душа, став бесцветной, окончательно не высохла. Я скользил невидимой тенью по коридорам, боясь наткнуться на чужие обнаженные чувства. Незаметно для всех наш дом превратился в алтарь скорби.

Тайком я приходил на могилу, садился на скамейку и воображал, как мог бы научить младшего брата читать. Я показал бы ему все, что знаю. Алиса и мама тоже иногда приходили на могилу втайне друг от друга. Алиса оставляла цветные камешки на гранитной ракушке, а мама приносила новые пинетки.

Однажды Он, Мужчина, Человек, который должен был стать мне отцом, пожелал нам хороших выходных и больше никогда не появился в доме на Черепаховой горе.

Мы снова остались одни. И в нашем доме поселился маленький призрак.

Глава III

Терра инкогнита, или Темные пятна в душе

День, разукрасивший кожу изумрудным цветом, не заканчивался. Я свернул на тропинку, петлявшую между кустов к кромке озера, и Алиса, не возражая, шагнула за мной. Я шел впереди, чувствуя себя первооткрывателем в непроходимых джунглях, и раздвигал руками колючие ветки. Крапива кусала щиколотки. В спину мне сыпались упреки из-за того, что я не позволил Киру пойти с нами. На озере мы постарались смыть с себя зеленку; все попытки оказались неудачными. Зелень потускнела, но не настолько, чтобы стать незаметной. Я скреб кожу ногтями, пытаясь стереть зеленые следы — следы маленького веселья. Алиса была права: нужно уметь отвечать за свои поступки. Или, по крайней мере, умело скрывать их последствия.

К ночи нам удалось вернуться незамеченными. У мамы был сложный день: она занималась репетиторством, преподавая литературу. Мама старалась брать учеников, когда нас не было дома. Может, она стеснялась своих детей, худощавых и бледных; может, у нее были другие причины. С ее учениками мы пересекались редко. Иногда мама подрабатывала в библиотеке: она помогала составлять библиографические пособия. Я знал, что у нас остались накопления от бабушки, но мама предпочитала не обсуждать с нами финансовые вопросы.

Я сунул грязную рубашку и рваные джинсы на дно бельевой корзины, прикрыв их другими вещами. По кафельной плитке за мной тянулась крохотная цепочка капель воды. Сейчас я играл роль жертвы, а мама — хищника, который ловко отыскивал следы добычи. Она едва не застала меня, когда я выходил из ванной. Темнота сыграла мне на руку, поэтому я быстро пожелал маме спокойной ночи и шмыгнул к себе в комнату. Взбучку удалось оттянуть до утра. Интересно, приходилось ли Киру прятаться так, как мне, или его семью не волновали подобные шалости? Он выглядел независимым, словно его не беспокоили глупости в виде запачканной рубашки. «Когда-нибудь, — пообещал себе я, — это тоже не будет меня беспокоить».

За завтраком мы встретили маму с зелеными лицами. Чтобы задобрить ее, я сварил кофе, а Алиса накрыла на стол. В стеклянной вазе стояли свежие ромашки, сорванные утром. Несколько белых лепестков упало на скатерть. Тревожно переглянувшись с Алисой, я наколол на вилку горелую яичницу. Внутри меня медленно сжималась и разжималась пружина.

— Это я винова… — С Алисой мы заговорили одновременно.

Два переплетенных между собой голоса объединились, чтобы смягчить наказание.

Алиса всегда пользовалась своим положением старшей сестры, но сейчас она не пыталась сбросить вину на меня, и я приподнял брови от удивления.

Завтракали мы молча. Мама не требовала объяснений. Когда она не сделала ни глотка из кружки с заваренным мной кофе, я понял: все действительно плохо. Мама наказала нас недельной работой в саду. Если бы она сказала перерыть весь сад, мы бы сделали это без малейших возражений. Алису в качестве наказания мама заставила прочесть всю литературу по школьной программе; меня же она об этом не просила, зная мою любовь к книгам. Чтобы по-настоящему наказать меня, нужно сжечь все книги в доме.

К концу недели ранка на коленке практически затянулась, стала гладкой и светло-розовой, но я не давал ей зажить — все время отковыривал корку, пока на пальцах не появлялась кровь. В тот жаркий день мне было легко и свободно, и я не хотел терять это чувство. Думая, что воспоминания сойдут вместе с зажившей раной, я не позволял ей затянуться.

Через несколько дней упорных работ в саду под палящим солнцем мама смилостивилась над нами. Отработав наказание, я мог не чувствовать вину, но она все еще жила у меня в душе. Я так и не понял, за что именно испытывал вину: за испорченную рубашку, за проявленную глупость или за мимолетное ощущение радости, которой не было места в нашем доме.

Однажды я сидел на крыльце, выходящем во внутренний двор, с раскрытой книгой на коленях. Мысли не могли зацепиться ни за одну напечатанную букву: я витал в мечтах, но механически перелистывал страницы. Я не заметил, как мама подсела ко мне. Она внимательно оглядела меня, задержавшись взглядом на разбитой коленке, и поджала губы. Когда она делала так, ее лицо становилось озлобленным. Подсознательно я чувствовал, что сейчас она собирала все мысли, чтобы придать им форму. Форму, которую я беспрекословно должен буду принять.