Я рассказал маме о прогулке в парке, о новом друге и о его велосипеде, о зеленке и о минутной радости. Я говорил отстраненно и сухо, словно это все случилось с кем-то другим, а я только фиксировал события.

— Ты помнишь, что случилось с Икаром?

Я молча кивнул. Когда-то я с утра до ночи зачитывался мифами Древней Греции.

— И что же с ним случилось, Матвей?

Назидательный голос не сулил ничего хорошего, поэтому я заготовил несколько ответов, чтобы парировать любое нападение в мою сторону. Мама, словно самолет, пикировала, не боясь задеть меня железными крыльями. Мне оставалось только зажечь сигнальные огни и надеяться, что обойдется без жертв.

— Он поднялся слишком высоко в небо, и воск, скрепляющий перья на крыльях, стал плавиться. Икар упал в море. Погиб.

— Почему это произошло?

Снова наводящий вопрос. Она хотела посеять в моей душе зерно сомнения.

Я проследил взглядом за тонким пальцем: острый ноготь колупал чешуйки взбухшей от дождя краски.

— Икар хотел взлететь к солнцу.

— Он ослушался своего отца, сынок, и поэтому погиб. Вот что бывает, если не слушать родителей. Понимаешь… нужно трезво оценивать свои возможности. Я знаю тебя лучше других и вижу, как тебе дается общение с людьми. Падать будет слишком больно. Крылья, подаренные дружбой и однажды поднявшие тебя над землей, вмиг испарятся, и что тогда ты будешь делать?

— Икар хотел подняться к солнцу, — повторил я, растирая переносицу. — У него была мечта.

— И куда она его привела? Разве короткий миг счастья стоит вечности, наполненной страданиями?

Я захлопнул книгу и вплел пальцы в вихрастые волосы, натягивая темные пряди до легкой боли.

— Но я не могу все время сидеть дома, понимаешь? Нельзя всю жизнь провести в клетке, ма. Мне уже шестнадцать лет! Ничего не случится, если я буду делать то, что делают другие нормальные люди…

Как у нормальных людей у меня никогда не получалось. Порой я одновременно стремился к общению и избегал его. Я не знал, как правильно вести себя, не знал, как быть собой. В обществе я терялся, а былая уверенность таяла, словно кусок льда в стакане с теплой водой.

— Знаешь, я тоже так говорила матери. Протестовала. Но она оказалась права. Я сбегала из дома, понимаешь… не думая о последствиях и об ответственности. Со временем появились вы.

Алисе было семнадцать лет, а нашей маме — тридцать три года. Она родила ее, будучи подростком. Еще одно темное пятно на семье Граниных.

— Тогда одной проблемой стало меньше, ма. Ведь я не могу залететь, да? Поговори об этом с Алисой… — Получилось гораздо язвительнее, чем я планировал, но остановиться уже не мог. — Я не ты, неужели непонятно? Не собираюсь я делать никаких глупостей, я хочу быть как все! Ты не хочешь выпускать нас из дома, потому что сама натворила глупостей в нашем возрасте. Ты держишь меня на привязи, думая, что так сможешь исправить собственные ошибки. Но я не ты! И, заперев меня, ты не сотрешь свое прошлое, ма. Не сотрешь нас. Разберись сначала с собой, а потом указывай нам, что делать! И вообще, раз уж мы так тебе мешаем, не нужно было нас рожать!

С губ, обжигая горло, едва не сорвалась фраза «Ненавижу тебя», но я вовремя прикусил щеку. Почему мы должны расплачиваться за ошибки наших родителей?

Оставив книгу на крыльце, я влетел в дом, пытаясь усмирить чувства. Одновременно я злился и волновался, обижался и нервничал. Как дикий зверь, я метался в маленькой комнате и мерил ее шагами, чтобы успокоиться. Я чувствовал себя мухой в коконе липкой паутины.

Взгляд остановился на оленьих рогах, которые висели на стене. Однажды Алиса притащила их в дом и, довольная собой, вручила мне. «Они идеально тебе подходят, знаешь ли», — сказала она, широко улыбаясь. Я так и не понял, где Алиса взяла их и почему они мне подходят, но рога мне понравились. Я использовал их как вешалку для наушников. Стянув наушники с оленьих рогов, я достал из ящика стола блокнот, ручку с черной пастой и погрузился в вымышленный мир. Мысли расцветали особенно ярко, когда я водил по бумаге черной ручкой. Такой цвет букв нравился мне больше всего.

После последней ссоры несколько дней мы с мамой провели в траурном молчании, оплакивая все несбывшиеся надежды. Как и всегда, мы заговорили, будто между нами не встали сказанные слова. Каждый раз стена из обидных слов становилась все крепче, а ниточка, все еще связывающая нас, — тоньше.

Тем временем Алиса замкнулась, и я не мог вскрыть замок, который она повесила на наши отношения. Я догадывался: она злилась на меня из-за маминого наказания. Я не лез к ней, дожидаясь, когда буря стихнет сама собой. Буря не стихала.

— Такой у вас возраст, — отмахивалась мама на мои попытки узнать, из-за чего переменилось настроение Алисы.

— Какой?

— Возраст подвергать все сомнению, ни с чем не соглашаться и раздражаться от нечаянного вздоха.

— Значит, у тебя всю жизнь такой возраст, ма? — бодро спросил я.

— Не смей перечить матери! — серьезно произнесла она, но в голосе сквозила улыбка.

— Никакой свободы слова в этом доме! — в тон ей ответил я.

Чтобы занять вечера, я стал выгуливать лабрадора нашей соседки — его уши смешно подлетали вверх при беге. Мы быстро подружились. Он ставил передние лапы мне на плечи и облизывал лицо шершавым языком. Мы вместе бегали в парке и купались в озере. Ноги соседки, пораженные артритом, не позволяли ей гулять с Себастьяном так часто, как требовалось.

Во время очередной прогулки я лежал в тени деревьев, затерявшись в глубине парка, и читал. Пес носился рядом с мячиком в зубах и вилял хвостом. Его хвост служил единственным источником ветра, поэтому я смачивал сухие губы водой и вновь принимался читать, увлеченно перелистывая страницу за страницей.

Когда грязный мяч упал мне на ноги, я недовольно шикнул на пса.

— Себа! Ну он же грязный… и слюнявый… — Я смахнул пыль с шорт и тут же улыбнулся, увидев довольную морду пса. — Ну я же только что с тобой играл! Даже не проси…

Я быстро капитулировал под молящим взглядом и бросил мячик в кусты, чтобы пес дал мне больше времени на чтение.

— Давай, Себа, ищи…

Он метнулся в сторону, и взгляд успел зафиксировать только светлый хвост, утопающий в зелени.

Я пытался одолеть «Мастера и Маргариту» Булгакова. Губы беззвучно шевелились, оживляя слова и пуская их в раскаленный воздух. Я снова и снова бросал мячик и тут же погружался в тонкое кружево слов.

Когда кусты зашелестели, я мысленно приготовился к довольной морде лабрадора. Трава захрустела под чьими-то быстрыми шагами. Развернувшись, я буквально тут же упал обратно. Пес, преследуя летевший мяч, прыгнул на меня. Высвободившись, я огляделся.

— Мяч застрял в ветках кустарника. Я помог.

Рука подняла мяч с земли и вновь бросила его. Пес, взвизгнув от удовольствия, помчался за ним. Закрыв книгу, я с прищуром посмотрел на невесть откуда взявшегося Кира.

— Все еще не зажило? — Пытливый взгляд сместился на коленку. Я неловко погладил пальцами подзажившую корку. Это было личным воспоминанием, не предназначенным для глаз чужаков.

— Все еще, — лаконично ответил я.

Кир взял книгу и провел ладонью по гладкой обложке, задевая пальцами растрепавшийся корешок. Я проследил за движением его пальцев.

— Странно. Обычно такие раны заживают быстро.

— Не быстрее, чем сходит зеленка.

Я посмотрел на волосы Кира: изумрудный тон на светлых прядях почти не было видно. Кир заметил мой взгляд.

— Знал бы ты, чего мне стоило отмыть волосы от зеленки. Кстати, а где Алиса? Хочу с ней поздороваться.

— Дома.

— Вот как. Я думал, вы вместе гуляете.

Я внимательно огляделся по сторонам и произнес с разочарованным вздохом:

— Кажется, ее здесь нет. Если мы живем в одном доме, это не значит, что мы везде ходим вместе. — Я даже порадовался, что Алисы здесь не было. Слишком хорошо зная ее, я не мог позволить ей натворить глупостей. Может быть, во мне говорила ревность, которую я маскировал неуклюжей заботой. — Что ты тут делаешь? — Я постарался задать вопрос без обвиняющего тона.

Мысленно выругав себя, я сорвал травинку и растер ее между пальцев. С таким подходом невозможно отыскать друзей, но слова срывались с губ раньше, чем я успевал подумать. Я привык защищаться от мира и от людей в нем, даже если они ни в чем не виноваты.

— Это общественный парк. Гуляю вообще-то.

— Тогда приятной прогулки, Кир.

После того человека, который должен был стать мне отцом, после наших родных пап, так и не появившихся в жизни, после всех глупых школьных насмешек, после ругани мамы я понял, как опасно пускать кого-то в наш мир. Мир, как мне казалось, делился на две параллельные реальности, которые по большей части не пересекались, — наша семья и другие люди. Я хотел подружиться с Киром. Я боялся подружиться с Киром. Страх и желание плотно переплелись друг с другом и стали неразличимы. Я не понимал, что мне делать. Улыбнуться или уйти? Уйти или улыбнуться…

Я с сомнением отвернулся.

Мне повезло, потому что вернулся пес. Я потрепал его по холке, и тот завалился рядом со мной. Я не смотрел на Кира, но все еще чувствовал чужое присутствие и слышал ментоловое дыхание. Мы молчали, и молчание давило как камень, повязанный на шею.