В последний раз Табо побывал в Эфиопии с целью низложить Его королевское величество, Льва Иуды, Избранника Божия, короля королей.

— Хайле Селассие, — сказала Номбеко.

Табо не ответил; он предпочитал говорить, а не слушать.

История императора, которого изначально звали Рас Тэфэри, что после превратилось в «растафари» и породило целую религию, не в последнюю очередь в Вест-Индии, была настолько вкусной, что Табо приберегал ее для решающей атаки.

Впрочем, теперь отца-основателя согнали с престола, а его ошарашенные апостолы по всему миру сидели, курили и только диву давались, как такое могло случиться: предреченного Мессию, воплощение Бога, вдруг взяли и свергли. Как это вообще — свергнуть Бога?

Номбеко не стала спрашивать о политической подоплеке этой драмы, полагая, что Табо не имеет о ней ни малейшего понятия, а лишние вопросы только испортят удовольствие.

— А дальше? — подбодрила она рассказчика.

Табо решил, что дело на мази (это просто поразительно, как легко люди принимают желаемое за действительное). Приблизившись к девушке на шаг, он сообщил, что на обратном пути дал крюка до Киншасы, чтобы помочь Мухаммеду Али во время «Грохота в джунглях» — его поединка с другим боксером-тяжеловесом, Джорджем Форманом.

— Невероятно, — сказала Номбеко, потому что сюжет и правда выглядел именно так.

Табо улыбнулся так широко, что в промежутках между оставшимися зубами кое-что сверкнуло.

— На самом деле подмога-то нужна была Непобедимому Форману, но я почувствовал, что… — начал Табо и закончил, только когда Форман оказался отправлен в нокаут в восьмом раунде и Али поблагодарил своего верного друга за неоценимую помощь. — Жена у Али, кстати, оказалась прямо конфетка.

— Жена Али? — переспросила Номбеко. — Ты хочешь сказать, что…

Табо расхохотался так, что во рту у него загремело, после чего посерьезнел и подошел еще ближе.

— Номбеко, ты такая красивая, — сказал он. — Гораздо красивее, чем жена Али. Отчего бы нам с тобой не быть вместе? Взять и отправиться куда-нибудь вдвоем?

И он обнял ее за плечи.

Номбеко решила, что «отправиться куда-нибудь» — это чудесно. Причем практически куда угодно. Только без старикашки. Урок на сегодня, похоже, подошел к концу. Номбеко воткнула ножницы в другую старикашкину ляжку и удалилась.


На другой день она снова подошла к хижине Табо и заявила, что тот не явился на работу, не предупредив об этом заранее.

Табо ответил, что у него болят обе ляжки, особенно одна, и что госпожа Номбеко в курсе, по какой причине.

Госпожа была в курсе, однако он еще легко отделался, потому что в другой раз, если дядюшка Табо не уймется, она всадит ему ножницы не в левую ляжку и не в правую, а примерно посередке.

— К тому же вчера я видела и слышала, что ты держишь в своей поганой пасти. Так что берегись, не то об этом узнает каждый встречный и поперечный.

Табо тотчас опомнился. Он слишком хорошо понимал, что не проживет и лишней минуты после того, как информация о его алмазных месторождениях станет достоянием гласности.

— Чего ты от меня хочешь? — жалобно спросил он.

— Хочу ходить сюда и разбирать по складам твои книжки. И не брать с собой ножницы. Ножницы — вещь дорогая. Во всяком случае для тех, у кого во рту зубы, а не что еще.

— А ты не можешь просто уйти отсюда? — предложил Табо. — Оставь меня в покое, и получишь алмаз.

Прежде взятки помогали ему выкрутиться — но не на этот раз. Номбеко сказала, что не собирается вымогать у него алмазы. Что ей не принадлежит, то не принадлежит.

Много позже и в другой части света она поймет: мир устроен несколько сложнее.

• • •

По иронии судьбы жизнь Табо оборвали две женщины. Обе выросли в Португальской Восточной Африке и кормились тем, что убивали белых фермеров и забирали их деньги. Бизнес шел бойко всю гражданскую войну.

Но как только страна получила независимость и стала называться Мозамбиком, всех оставшихся там белых фермеров попросили покинуть страну в сорок восемь часов. Женщинам ничего не оставалось, кроме как переключиться на зажиточных черных. Что оказалось не лучшей бизнес-стратегией: почти все чернокожие, у которых было что украсть, состояли теперь в правящей марксистско-ленинской партии. Так что спустя недолгое время государство объявило обеих в розыск и пустило по их следу напуганную новой властью полицию.

Потому-то обе и отправились на юг. Они шли и шли, пока не обнаружили превосходное убежище — Соуэто, пригород Йоханнесбурга.

Если преимуществом самой крупной южноафриканской трущобы была возможность затеряться в толпе (если, конечно, ты черный), то к числу недостатков относилось то, что имущества у одного белого фермера в Португальской Восточной Африке было больше, чем у всех восьмисот тысяч обитателей Соуэто, вместе взятых (не считая Табо). Тем не менее женщины заглотнули по несколько таблеток разного цвета и отправились на промысел. Вскоре они забрели в сектор «Б» и там, за рядом отхожих мест, заметили зеленую лачугу, выделявшуюся на общем ржаво-серо-коричневом фоне. Тот, кто красит свою хижину в зеленый или любой другой цвет, у того денег больше, чем ему нужно для собственного блага, рассудили они и, вломившись к Табо среди ночи, всадили ему в грудь ножик и повернули его. Сердце мужчины, разбившего столько сердец, само оказалось искромсано на куски.

Едва он умер, женщины в поисках денег принялись перетряхивать одну за другой его громоздившиеся повсюду книги. Какого придурка они укокошили на этот раз?

В конце концов они нашли-таки пачку купюр в одном ботинке жертвы и еще пачку в другом. И опрометчиво уселись делить их на пороге лачуги. Но принятая ими очередная доза таблеток в соединении с половиной стакана рома заставила обеих утратить чувство места и времени. И сидеть с ухмылкой на губах до тех пор, пока внезапно не появилась полиция.

Обе были схвачены и на тридцать лет превратились в расходную статью южноафриканской пенитенциарной системы. Купюры, которые они пытались сосчитать, исчезли уже на начальной стадии полицейского следствия. А тело Табо осталось лежать до следующего дня. У южноафриканских полицейских это было своего рода спортивное состязание — кто больше оставит сменщикам мертвых негров.

Еще ночью Номбеко разбудил шум по другую сторону отхожих мест. Она оделась, пошла на звук и примерно поняла, что произошло.

Когда полицейские скрылись вместе с убийцами и деньгами Табо, Номбеко зашла в хижину.

— Ты был мерзкий тип, но врал занятно. Мне будет тебя не хватать. Во всяком случае, твоих книг.

С этими словами Номбеко открыла Табо рот и извлекла четырнадцать необработанных алмазов — точно по числу дырок, оставшихся от зубов.

— Четырнадцать дырок — четырнадцать алмазов, — подытожила Номбеко. — Тютелька в тютельку, а?

Табо не ответил. А Номбеко приподняла линолеум и стала копать.

— Так я и думала, — сказала она, обнаружив то, что искала.

Потом принесла воду и тряпку, обмыла Табо, вытащила его из хижины и, пожертвовав своей единственной простыней, накрыла тело. Все-таки покойник заслуживал некоторого уважения. Не то чтобы какого-то особенного. Но все же.


Зашив все алмазы в шов своей единственной куртки, Номбеко вернулась к себе в хибару и снова легла.

Наутро заведующая очистной конторой позволила себе поспать чуть подольше. Предстояло много чего осмыслить. Когда она наконец вошла в кабинет, все ассенизаторы были уже в сборе. В отсутствие руководства они принимали свое третье утреннее пиво, причем уже после второго интересы работы оказались оттеснены на второй план стремлением и дальше сидеть и обличать индийцев как низшую расу. Самый заносчивый уже принялся рассказывать историю про индуса, который попытался заделать протечку в крыше хижины куском гофрокартона.

Номбеко оторвала их от этого занятия, убрав недопитые бутылки и вслух предположив, что в головах у ее сотрудников примерно то же самое, что у них в бадьях. Неужели они до того глупы, что не понимают: глупость от расы не зависит?

Самый дерзкий ответил, что заведующая, вероятно, сама не понимает, что после первых утренних семидесяти пяти бадей людям хочется спокойно попить пива и не слушать про то, что все люди охренеть какие одинаковые и равноправные.

Номбеко прикинула, не запустить ли ему в лоб рулоном туалетной бумаги, но пожалела рулона. И вместо этого велела вернуться к работе.

Когда она возвратилась в свою хижину, то вновь задалась вопросом:

— Что я тут забыла?

На следующий день ей исполнялось пятнадцать лет.

• • •

В день пятнадцатилетия у Номбеко состоялась давно запланированная встреча с Питом дю Тойтом из Йоханнесбургского муниципального департамента санитарии. На сей раз он подготовился получше. Разобрался с каждой закорючкой в каждой ведомости. Теперь двенадцатилетняя девчонка у него попляшет!

— У сектора «Б» одиннадцатипроцентный перерасход выделенных средств, — сказал Пит дю Тойт и посмотрел на Номбеко сквозь очки для чтения, не то чтобы необходимые, но придававшие солидности.

— У сектора «Б» никакого перерасхода нет, — сказала Номбеко.