Глава четвертая

Большая прогулка

Не соврали волшебные профессорские бумажки. Периметр был чист, и с учетом постоянных обстрелов регулярные патрули, видимо, утратили бдительность и то ли спали, то ли дулись в карты, то ли вообще привели баб. Военные вполне могли себе такое позволить, пока их начальство пишет очередную реляцию в ООН или куда они там их обычно пишут: «За истекший период для санации Периметра израсходовано столько-то тонн боеприпасов…». И просит привезти еще.

Теплый сыроватый воздух словно звенел в тишине вместе с комарами, в избытке висящими над головой, и я услышал, как вдали открылась металлическая дверь капонира.

Услышали и остальные — притихли, вжались в траву.

Зазвенела бодрая струя — кто-то из вояк мочился на железяку. Потом громко выпустил газы, удовлетворенно крякнул и, снова лязгнув дверцей, скрылся внутри. Жизнь у людей была хорошая, наполненная смыслом и мелкими радостями.

— Может, ну его нах, чуваки-и? — спросил Аспирин, думая, видать, примерно о том же. — А завтра на рыбалку лучше… Лягуху обдерем, раков наловим, сварим с укропчиком… Пивка возьмем…

— Хорош гундеть, — пробормотал Соболь. Он, как я и предрекал, явился с двумя ружьями из коллекции, о которых по обыкновению прочел нам краткую лекцию перед выходом. Первое было охотничьим ружьем фирмы «Зауэр» «Три кольца». Сделано в Германии в 1937 году.

— Крупповская сталь! — особо отметил Соболь, вздымая палец. — А «Три кольца» — фирменный знак крупповской ствольной стали выпуска довоенных лет.

Привез ружьишко в 1945 году прадед или прапрадед, победивший немецких фашистов. По слухам (которые, как признался Соболь, сам дед и распускал, туманно намекая на какую-то операцию в районе охотничьих угодий Геринга), ружье сие было из коллекции самого рейхсмаршала, который до охоты был большой любитель и имел большую коллекцию ружей. На это Аспирин спросил, кто такой был Геринг, но Соболь лишь уничижающе посмотрел на него и ничего не ответил. Я, признаться, и сам-то помнил со времен школы лишь то, что Геринг был толстый плюс какой-то начальник у немецких фашистов, на которых вероломно напали советские. Или они напали на советских? Ладно, не важно.

— Двенадцатый калибр, — говорил Соболь, любовно поглаживая ствол. — Патронники семьдесят миллиметров — распространенный патрон. С боеприпасами нет проблем! В общем, служило людям почти сотню лет и еще столько же прослужит! Немало кровососов уложит!

Потом он взял вторую свою дуру и поведал:

— А это ружье цкибовское, то есть создано Центральным конструкторским исследовательским бюро спортивно-охотничьего оружия. Тульское.

— У меня девка из Тулы была года три тому, — вспомнил Бармаглот.

— Штучная вещь! — продолжал Соболь, сверкая глазами.

— Точно! — обрадовался Бармаглот.

— Я про ружье, — сухо уточнил Соболь и продолжал: — Ружья ЦКИБа всегда отличались хорошей подгонкой, живучестью и приличным боем. Итак, это цкибовское ружье модель МЦ-111-12. Горизонтальное расположение стволов. Запирание стволов — тройное, с помощью оси шарнира, подствольных крюков и рамки запирания. Стволы — демиблок, обеспечивающие повышенную прочность. Ударные механизмы — полные замки, расположенные на отделяемых боковых досках. Съемное цевье имеет кнопочную защелку, расположенную перед цевьем. Спусковой механизм изготавливается в варианте с двумя спусковыми крючками. Цевье и ложа с пистолетной или прямой формой шейки изготавливаются из высококачественной ореховой древесины. Для обеспечения высокой безопасности обращения ружье оснащено предохранителем, расположенным на шейке приклада, и интерсепторами, а также указателями взведения курков, расположенными на боковых досках. Калибр — двенадцать. Патронник — семьдесят миллиметров.

— То есть патроны от твоего «зауэра» подходят легко, — сказал тогда я.

— Еще бы, — заулыбался практичный Соболь.

А вот сейчас он выглядел отчего-то сумрачно. Хотя кто выглядит особо радостно, отправляясь в Зону… К тому же с таким диковатым заданием и в такое диковатое времечко.

— А ты чего грустный? — спросил я Пауля. — Опять поляки надули с чаем для похудания?

— Не, — сказал Пауль отрешенно. — Прикинь, пошел, в общем, я в субботу купить морковки и луку на рынок. В общем, стою на рынке, трещу с пацанами с валюты. Тут идет мимо Месье, подозрительно такой радостный, и тащит меня с собой. Я ему — да мне лук надо купить, то, се. Он и говорит — заходи в «Зубр».

— В тошниловку? — удивился Соболь.

— Да нормальное место. В общем, пошел я за луком, потом зашел в «Зубр» на минутку, а там сидит уже теплая кампания во главе с пьяным Месье. Он сразу обрадовался, состав был вполне квалитетный… Короче, все уже почти в хлам, а за соседний стол села какая-то компания, как раз когда все курили на улице. И эти люди подрезали наш стул! Вот им предлагают вежливо его вернуть, они идут в отказ. Тут встает Месье и говорит им: «Щас будет драка!». Те люди не понимают и улыбаются. Мы им говорим — улыбаться, мол, не стоит, а Месье уже считает их по пальцам. Шесть насчитал и седьмая женщина. Она мне еще случайно томатным соком штаны облила, ну, это ерунда…

Пауль помолчал, поправил амуницию.

— Подрались? — с надеждой спросил Соболь.

— Не. Те притихли, а Месье пока вышел в дабл, а после возвращения вроде утих немного. А положил бы всю шайку, в этом сомнений не было! Один раз он в бане вырубил кампанию пожарников в количестве шесть рыл. В общем, этим людям крупно повезло, они, уходя, даже поблагодарили нас, что вышли оттуда живые и невредимые.

— Не понял, — сказал я. — Так в чем причина грусти?

— День ведь зря прошел, — объяснил Пауль.

Все помолчали.

— Лук-то принес домой? — осторожно спросил Аспирин, которого всегда волновала судьба любой жратвы.

— Не помню, — уныло сказал Пауль.

— А морковку?

Пауль пожал плечами.

Все еще раз помолчали.

— Ладно, похряли уж, — сказал я отчего-то на фене, которую толком никогда и не знал. — Вдруг вояки передумают?

И мы похряли с довольно приличной скоростью, хоть и ползком. Места были все знакомые, только кое-где очень уж перепаханные этими чертовыми обстрелами. В сущности, пока это была увеселительная прогулка, притом с таким внушительным отрядом… И до границы Зоны мы добрались, едва ли не насвистывая. Комары куда-то пропали, дышалось на удивление легко, думалось — спокойно, и я поймал себя на мысли: а вдруг мы сейчас припремся, а Зоны нет?! Бывает же такое: болеет человек, скажем, раком, а в один прекрасный день приходит к врачам узнать, сколько ему осталось, а врач смотрит на результаты анализов и роняет очки. Нет рака. Вот и Зона: взяла и самоликвидировалась…

Нет, я вовсе не озадачился вопросом, а что ж я тогда буду делать, чем заниматься. Я, как дурак, повернулся к Паулю, чтобы поделиться с ним светлыми фантазиями; тут-то Зона меня и накрыла.

На самом деле обычно всегда знаешь для себя место, где это случится. По-моему, это сугубо индивидуальная штука, хотя есть общеизвестные ориентиры на границе. Но одних цепляет чуть раньше, других — чуть позже… А тут еще ландшафт изменился…

Короче, я перекатился на спину и лежал так, растирая виски руками. Группа остановилась — видимо, парни тоже почувствовали… Был сталкер такой, Панасоник, так тот ссался. Так без штанов всегда и вползал в Зону, чтобы портки не мочить или там памперс не надевать — неудобно в памперсе-то. Потом, понятное дело, натягивал… Штаны, не памперс. В результате — завязал, уехал куда-то аж в Молдавию, он вроде как оттуда родом был. Говорили, винзаводик у него там. Сразу видать разумного человека.

Панасоника я вспомнил неспроста — мне тоже приперло. Дождавшись, пока в висках перестанет пульсировать, и расстегнув штаны, я помочился, повернувшись на бок.

— Херово как-то, — прохрипел Бармаглот. — Меня так не накрывало давно уже…

— Может, выброс? — предположил Пауль.

— Не должно…

— Прекратили обсуждение, — велел я. — Что-то мы больно уж обрадовались, вот Зона о себе и напомнила. Расслабляться не нужно, господа сталкеры.

Я поправил контейнеры, амуницию, рюкзак с профессорским прибором. Складную клетку для плененных бюреров всучили Паулю, как самому здоровому; впрочем, клетка оказалась практичной и легкой, уж не знаю, как там насчет прочности.

Мы двинулись вперед — уже не ползком, а чуть пригибаясь — и сразу же остановились.

— Что там у тебя? — окликнул я шедшего впереди Соболя.

— Дохляк, — сказал тот, морщась.

— Свежий?

— Откуда тут свежему… В прошлый раз, видать, под обстрел угодил. Ног нету… Полз в Зону с Периметра… Направление, что ли, перепутал в ажитации.

— В чем? — уточнил Аспирин.

Я не стал объяснять. Соболь тоже.

— Глянь, что там у него полезного, и ладно.

Соболь запыхтел.

— Ни хрена! — отозвался он. — Даже ПДА нету… И по лицу не понять, кто таков. Нету его, лица-то.

Ого. ПДА кто-то снял… Кто ж тут был?! Ходят все же, авантюристы. А может, военные помогли — если, скажем, безногий этот орал перед смертью… Хабар, ПДА, да и оружие тоже денег стоит, а вояки до бабла очень жадные. Кроме разве Альтобелли да еще трех-четырех идиотов.

— Постойте! Ребята, постойте! — жалобно и чуть слышно прокричали сзади.

Это еще кто?! Я сдернул с плеча автомат и развернулся: вполне могла быть и псевдоплоть, они такие штуки любят. Или зомби, попадаются среди них болтливые. А молодые сталкеры на просьбы о помощи исправно ведутся: еще бы, своему не пособить — хуже преступления в Зоне нет…

— Кто там щемится? — окликнул Пауль осторожно.

— Это я! Я! — вякнули позади.

Точно, псевдоплоть. И подстраивается-то как… Почти осмысленно разговаривает, падла.

Я снял «калаш» с предохранителя, рядом со мной то же сделал Аспирин.

— Это я! Петраков-Доброголовин! — крикнула псевдоплоть, вернее, теперь уже точно не псевдоплоть. Я выругался, рядом со мной то же сделал Аспирин.

— Ах ты, сука, — сказал Бармаглот, и я не разобрал, чего было в его голосе больше — досады или уважения. Профессор пыхтел, вытирал с толстого лица грязный пот, руки у него заметно тряслись, и точно так же тряслась на поясе кобура с модернизированным «стечкиным». Спецкостюм был весь в мусоре, в дерьме каком-то. Видать, на брюхе полз.

Все смотрели на него, а Петраков-Доброголовин виновато моргал. Нет, он определенно мне не нравился. Я ничего не мог поделать — отношение к профессору за время нашего недолгого знакомства менялось по мелочам туда и обратно, но сейчас он мне не нравился особенно активно.

— Я не решился… ну, чтобы вы без меня… не мог упустить такую возможность… — развел руками профессор.

— На самом деле послать бы вас… назад, — сказал я. — Но из Зоны тем путем, которым вошел, никто не возвращается. А другой дороги вы просто не найдете. Да вы и этой не найдете.

— Невелика беда, — сказал Соболь. — Тут посидит. Вон и товарищ ему валяется дохлый… Скучно не будет.

— Велика, — возразил я, покачав головой. — Господин профессор фактически наш работодатель. Я даже не знаю, с кем связаться, если мы выйдем из Зоны с заказным хабаром… Вы ведь не оставите нам адреса и телефоны, а?

— Черта с два, — с достоинством сказал Петраков-Доброголовин и поправил кобуру. Сообразил, паскуда, что мы его будем беречь и лелеять.

— Не факт, — заметил Аспирин. — Чува-ак, сейчас я сделаю костерик, раскалю в нем шомпол, вставлю его прохвессору в задницу, и он нам расскажет не только адреса и телефоны, а даже и курс евро на будущую неделю.

— Я совру, — сказал профессор. Лицо его толстое было все в каплях пота, губы тряслись. — Как вы проверите? Назло совру.

Я где-то читал, что в экстренных ситуациях толстые люди проявляют чудеса мужества и героизма. Пухлый профессор определенно тянул на подтверждение этой теории. Знал ведь, что Аспирин насчет шомпола совсем не шутит. Черт, я опять стал относиться к нему практически нормально — насколько можно было позволить в сложившейся ситуации.

— Ладно, — решил я. — Идите в середину. По крайней мере не влезете в какое-нибудь дерьмо. Шаг влево, шаг вправо без разрешения равносилен смерти. Вообще ничего не трогайте, не хватайте, не…

— Не жрите и не нюхайте, — закончил за меня Аспирин. — Короче, мы идем, чува-ак, или будем дальше проводить профсоюзное собрание? Жрать охота.

Аспирин, насколько я знал, всегда ходил в Зону натощак, зато на первом же привале обжирался. Что ж, все сходят с ума по-своему. И мы двинулись вперед, миновав благоухающее место последнего упокоения неизвестного сталкера с оторванными ногами.

Профессор исправно шел вперед. Возможно, он действительно бегал трусцой по утрам и делал гимнастику с килограммовыми гантелями, но в Зону я бы с ним не пошел, если б не нужда. Видно было, что человек для этого не создан. Он вопреки советам хватался за ветки и стволы, теряя равновесие, сбивался с тропы… Потому я специально выждал, пока он схватится за свисающий над тропой сук ракиты, облепленный незаметной с первого взгляда субстанцией, похожей на сопли. Это было что-то вроде «жгучего пуха», но свежее, появившееся в результате предпоследнего выброса. Кажется, «соплями» и называлось. Профессор ухватился, взвыл, едва не сунул обожженную руку в рот, но его вовремя сбил ударом ноги Пауль.

— Лежать! — заорал я. Вернее, рявкнул вполголоса — орать тут не полагалось. Профессор застыл, полагая, что его решили-таки прикончить.

— Слушай, Петраков-Доброголовин, — сказал я, стоя над ним. — Я предупреждал: ничего не делать без разрешения. Вот злонравия достойные плоды.

Петраков-Доброголовин вытаращил глаза: вероятно, это была умная цитата, хотя я лично прочел ее от скуки в какой-то старой книжке, когда пересиживал выброс, и даже не запомнил, чьи это слова. Книжка потом ушла на подтирку, это судьба любой книжки в Зоне. Даже Библии. Бумага — она и есть бумага.

— Если бы не господин Пауль, — я указал на соратника, — вы бы сунули лапу в пасть, обожгли язык, а там, вполне возможно, случился бы отек, и вы просто померли бы от удушья. Или язык отвалился бы. Обратно мы бы вас не донесли, а в Зоне из медицины только Болотный Доктор, но он далеко и не факт, что взялся бы вам помогать. Поэтому я советую вам хорошенько пописать на обожженное место, а в дальнейшем не дергаться и вести себя тихо.

Петраков-Доброголовин мелко закивал. Руку, видать, сильно жгло, хотя сравнивать мне было не с чем: «жгучий пух», как верно сообщала справка из комендатуры, на меня не действовал, а в «сопли» я ради эксперимента совать палец не собирался.

— А раз так — ссыте, профессор, и пойдем, — сказал я.

Ну, профессор поссал, мы и пошли.

Глава пятая

Розовая мерзость

Танк никуда не делся, и возле него мы сделали долгожданный (особенно для Аспирина) привал. Большая поржавевшая машина стояла, уперевшись кормой в покосившийся колодец, над которым торчал белоснежный журавль. С журавля даже не облупилась краска, особенно ярко блестевшая на утреннем солнышке, и я не раз задумывался: а вдруг неспроста? Пора бы уже ему вообще сгнить, этому проклятому журавлю… Но ничего странного и страшного здесь до сих пор ни с кем не случалось, журавль стоял себе и стоял, опустив цепь с ведром в колодец. В глубине поблескивала вода, пахло плесенью и лягушками, хотя сроду никаких лягушек я тут не видел. Банки консервные плавали, да, и мусор всякий — перекусывая, сталкеры использовали колодец как урну, благо пить оттуда все равно было нельзя.

А вот что случилось в свое время с танком — непонятно. Люки были намертво закрыты, такое впечатление, изнутри. Предполагали, что экипаж погиб от радиации, но танк — в отличие от окружающих его предметов — почти не фонил. Предполагали, что люки заварили, но кому это было на хрен надо в те мутные времена? Бросали и не только танки, возился бы кто-то с этой рухлядью… Есть места, где эти танки и бэтээры стоят колоннами, и ничего.

Короче, танк торчал на положенном месте, порождая все новые легенды о том, что же там внутри. Собирались даже вскрыть люки и посмотреть, но пока на словах. Лично я думал, что туда лучше не соваться вовсе.

Вот был такой Плющ, так он в Припяти, в пустой квартире, в кастрюльку на плите заглянул.

Ничего на дурные мысли не наводило: кухонька, клеенка в цветочек, на плите — кастрюлька розовенькая с узором, закрыта крышкой. Плющ и не удержался — снял крышку. Долбануло так, что пробило верхние железобетонные перекрытия. Я в другой комнате был, а Чук — рядом, так он все видел. Синеватый столб света изнутри кастрюльки снес Плющу лицо, а Чука отбросило в сторону да сверху еще холодильником приложило. Чук-то оклемался, Плюща пришлось добивать. Не может человек без лица жить. Что там с кастрюлькой, мы и смотреть не стали.

Мы перекусили (вернее, перекусил в основном Аспирин, остальным было пока без надобности). Я получил сообщение, что Семецкий черт знает где за Припятью отдал концы от скоротечной дизентерии. Профессор с интересом озирался вокруг.

— Любопытный какой танк, — сказал он. — Это же довольно старая модель, кажется, Т-55… видимо, с самого начала здесь стоит… И люки закрыты.

Он побарабанил пальцами по броне рядом с люком механика-водителя, и тут я с ужасом услышал, как внутри огромной боевой машины что-то лопнуло. С таким звуком, словно человек надул шарик из жевательной резинки, только в несколько раз громче.

Услышал и Аспирин, который быстро засунул в рот остаток куска сублимированной ветчины.

— Чёй-то, чува-ак?! — тихо спросил он и выбросил в колодец пластиковую обертку.

Я пожал плечами, за локоть оттащил профессора. Все прислушались — в танке снова лопнуло, чуть громче, потом броня визуально ощутимо завибрировала, словно заводился двигатель.

— Быстро все отсюда… — пробормотал я. — Пауль первым, за ним профессор…

Мы, оглядываясь на танк, в котором лопающиеся звуки уже стали накладываться один на другой, двинулись прочь от деревеньки, где он, собственно, и стоял. Но не успели. Из разом распахнувшихся люков, откуда-то снизу и даже из ствола орудия поползла розовая субстанция, напоминающая все ту же жевательную резинку — клубничную, например… Только ползла она довольно шустро и тянулась щупальцами за нами вслед.

— Быстрее! — крикнул Бармаглот, и мы ломанулись через какие-то огородики, поросшие выродившимся жестким зеленым луком и невообразимого размера тыквами. Перепрыгивая через чертовы тыквы, я тащил за плечо профессора, разумно рассудив, что он в отличие от остальных имеет максимальные шансы влететь на бегу в «мясорубку» или «карусель».

Но влетел не он. Влетел Бармаглот.

— Сука! — крикнул он, взмывая в воздух. «Карусель» была мелкая, недавно народившаяся — потому опытный Бармаглот ее и не заметил на бегу. Пострадал он не слишком, но то, как неуклюже он упал, сразу подсказало: подкрался полярный зверь песец.

И точно: правая нога Бармаглота торчала вбок в колене практически под прямым углом. Её и ломанула «карусель», по инерции швырнув сталкера вверх. Раздумывать было некогда: мы с Соболем подхватили потерявшего сознание от боли Бармаглота и потащили прочь. Забытый профессор скакал следом, словно хренов тушканчик, стараясь попадать след в след. Научился, поди ж ты. Ещё бы, на таком-то примере…

Мы перемахнули овражек, продрались через крушинник и остановились, потому что догнавший нас Пауль выдохнул: