— Вижу, вешают кого-то, — сбивчиво изложил молодой лучник. — Гражданским так нельзя. Подъехал, стрелу пустил, остановил.

— Зачинщика обнаружили? Кто распоряжался?

— Неточно, но… — парень понизил голос. — Были которые поактивней, — он наклонился к отцу, указал на фигуру в толпе. — Вон тот, в светлом. А вот эти трое в зелёном вроде как помогали ему и стояли ближе всех к дереву, должно быть, вешали.

Топ-манагера в светлом Щавель и сам выхватил взглядом из стада беженцев. Уж слишком он был приметен на фоне зачуханного стада. Рослый и осанистый, с наетым прямоугольным рылом и короткими волосами, сохранившими следы мастерства московского стилиста, он по манагерскому обычаю бороды и усов не носил. Топ-манагер был одет в пиджак и брюки, малость замаранные сажей и помятые, в бежевую сорочку с расстёгнутым воротом и бордовые офисные туфли, сильно разбитые пешим ходом. Он стоял под осиной, к которой беженцы старались не приближаться, и ждал, нервно кусая губы. Щавель подъехал к нему почти вплотную и спросил, глядя сверху-вниз:

— Ты здесь распоряжаешься?

Секунду на лице топ-манагера честолюбие боролось со страхом. Кивнуть — значит выдать себя головой, принародно отречься от власти… Топ-манагер умел продумывать ситуацию на три шага вперёд и такого позора не допускал. Иначе бы не стал топ-манагером. Как дальше править, если всё обойдётся? Сразу отыщутся желающие занять козырное место, топ-манагер даже знал, кто именно. Малодушие было недопустимо, и офисный лев раскрыл пасть.

— Я здесь мэр.

Спешившиеся ратники из десятки Фомы привели с реки беженцев, загнали за конное оцепление и окружили лобное место с палачами, казнёнными и командиром Щавелем.

— Ты людей вешаешь, — сказал Щавель с ледяным безразличием. — Кто дал тебе право вершить суд и карать смертью?

Манагер сглотнул, но быстро нашёлся.

— По праву главы нового поселения, — он гордо вскинул подбородок и посмотрел Щавелю в лицо.

— Только если это поселение основано на новых землях по велению светлейшего князя, — продолжил искушённый в знании законов Щавель, — а ты разбил палаточный городок в пятнадцати верстах от Владимира.

— У нас самоорганизованное поселение, — набычился топ-манагер. — Я поддерживаю порядок всеми доступными средствами. Этих поймал за убийством, у них кровь на руках.

— Карать смертью, самопровозглашённый глава самоорганизованного пристанища людей без определённого места жительства, ты не можешь, — стылый взгляд старого лучника не сулил ничего хорошего. — Ты должен был отправить убийц во Владимир, на чьей земле они совершили злодеяние, но ты предпочёл умертвить их здесь, дабы запугать население и укрепить авторитет.

— Я поддерживаю порядок, — упрямо повторил топ-манагер.

— Как зовут тебя?

— Любослав Нахальный.

— Я боярин Щавель из Тихвина, — голос командира пронёсся над присмиревшей толпой. — Порядок на Руси волей светлейшего князя Лучезавра навожу я.

Дружинники поставили на ноги уцелевшего душегуба, вынули кляп.

— Убивал? — спросил Щавель.

— Не я, я рядом, — мужик пал на колени, но не удержался на связанных ногах и рухнул под копыта лошади. — Пощади, боярин, не сам я!..

— Лжёшь, — равнодушно бросил Щавель, не питавший доверия к москвичам, и не ошибся, потому что убийца зарыдал во весь голос.

Ратники вернули душегуба в вертикальное положение. Он выл и сучил ногами.

— За что ты лишил жизни человека?

Мужика приморозило. Он стих, на лице появился разум.

— Сапоги украл. У меня сапоги. Без сапогов как же… Все ноги стоптал. Они новые были… почти…

— Это воровство, а за него не убивают. Почему вора не отвели к представителю власти?

— Крыса он… — пробормотал мужик и забубнил под нос. — Крыс топтать надо. Вот мы и затоптали, крысу-то…

Кляп вернули на место.

— Был самосуд, — молвил командир. — И у тебя самосуд, — обратился он к Нахальному. — Ты не мэр здесь, ты никто. Обычный беженец. По какому праву ты сделался старшим? Тебя народ выбрал?

— Хоть бы и народ! — вскинул голову топ-манагер. — Я за честные выборы.

— Никто его не выбирал, — донеслось из толпы. — Как вылез с самого начала, так и сидит у кормушки, аспид. Дворец построил. Жирует на халяве. Хочешь встать — плати налог, баб к себе на ночь таскает.

— За просто так, главное! — взорвался возмущённый женский вопль.

Загомонила толпа.

— Сидит как вошь!

— Отстроился.

— С печкой…

— Ворует, гнида.

— Его бы самого в петлю…

«Москвичам только волю дай, с добром съедят, — прикинул Щавель, пока дружинники охаживали древками копий разбушевавшийся контингент. — Такой они талантливый и энергичный народ. У них там жри собака собаку, а последняя удавись. Века динамичного карьерного роста и рыночной конкуренции не прошли даром. Завернуть бы их обратно в кольцо Мкада, да времени нет, приказ светлейшего надо выполнять».

— Вот он — глас народа, — улыбка едва тронула губы командира и утонула в усах, но топ-менеджер всё понял, и лицо его дрогнуло.

— Не имеете права, — выпалил он. — Вы знаете, кто я такой? Не советую со мной связываться. Меня должен судить московский городской суд!

— Пограничный идол Гаранта и Супергаранта остался далеко позади, — известил Щавель. — Ты бежал с Москвы на Русь. Здесь ты начал творить произвол. Ради чувства собственной важности покусился на жизнь своих земляков. Если бы ты хотел оставаться в праве, передал бы злодеев служителям закона. Но амбиции не позволили тебе поступить по закону. Ты решил выдвинуться ещё дальше и из простого активиста сделался убийцей. Но убийц вешают. Пришла пора надеть пеньковый галстук, поганый манагер.

Вторяк и Третьяк скрутили Нахального, пока дружинники опускали повешенного и освобождали верёвку. Топ-менеджер извивался как вьюн, но братья повисли у него на плечах, заломили руки и подтащили к осине.

— Бар-раны, чего вы смотрите! — бесновался Нахальный, но москвичи только ухмылялись, глядя на его потуги. — Бараны, ваш рот наоборот, чего встали? Спасайте меня! Это ваши права нарушают. Мы всё по правде делали! Спасайте вашего вождя!

Не сразу, но призывы его возымели действие. Нахальный ещё рыл ногами землю, когда его подручный в пятнистой зелёной одежде отважился на спасение повелителя. Он был невысокий, пузатый, с незамутнёнными глазами, толстыми щеками и усиками щёточкой. Мужичок напрыгнул на плечи Третьяка, чтобы оттащить его от шефа, но поздно — на шее Нахального уже затянулась петля.

Третьяк стряхнул мужичка, которого тут же рванул за камуфляж ринувшийся на подмогу Первуша. Боевой хомячок упал навзничь, и его тут же стали охаживать по рёбрам литые носы омоновских берцев. Пешие ратники из внешнего оцепления вклинились в толпу, рассекая её на части, дабы она не стала действовать как единый организм, но москвичи и не думали вступаться за Нахального. Даже подельники боевого хомячка попятились, втиснулись спинами в передний ряд и постарались слиться с местностью. Борзый мэр никому не был нужен.

Топ-манагеру связали за спиной руки сыромятным ремешком. Пятеро дружинников взялись за верёвку.

Любослав перестал звать на помощь. Выпятил грудь, гневно обратился к соотечественникам:

— Твари тупые! Не хотите — не надо. Вы сами выбрали свой путь. Пусть ваших детей удвоенный ВВП в живот целует, пассивный вы электорат!

Командир поднял руку, топ-манагер смолк, сознавая своё место в сложившейся иерархии и инстинктивно подчиняясь субординации. Смолкла и толпа. Затаив дыхание, москвичи ждали шоу.

— На ваших глазах свершилось двойное убийство. По предварительному сговору, группой лиц. Наказаны будут все виновные, но с самым главным активистом мы решим на месте. Вина его очевидна, и суд состоялся. Властью, данной мне светлейшим князем Святой Руси, приговариваю организатора и зачинщика преступного самоуправства Любослава Нахального к смертной казни через повешенье.

Щавель кивнул.

— Тяни! — приказал Фома, и преступник заболтался на верёвке.

Он хрипел, прыгая в петле, пуская изо рта пену. Вытаращенными зенками озирал с высоты тех, кого привык попирать, а они глядели на него снизу и пересмеивались. Закусив выпущенный на волю язык, Нахальный в последний раз подавал нижайшим оскорбительный знак, пусть и против своей воли. Зрелище повешенного вождя возбудило собравшихся, чумазые лица обездоленных просветлели. Нищеброды загомонили, толкая друг друга локтями и подначивая. Толпа забурлила. К осине выскочила взлохмаченная беженка с овечьими кудрями и глазами обалдевшей совы. Вскинула тонкую ручку, указала кривым пальцем на пляшущего в петле манагера и завопила:

— Я Бомжена! Снимайте!

На её призыв не откликнулся никто. Охочие до зрелищ москвичи глазели на сучащего ногами Нахального, который перестал дёргаться и обмочился. Бомжена неистовствовала, крутилась юлой, подметала ошмётками юбки пыль, топала ножкой и голосила несусветное, однако к омоновцам приближаться остерегалась. Наконец, Нахальный издал продолжительный трубный звук и со штанин у него посыпалось.

— Сколь изобильный выход энергии низа, — заметил Щавель.

— Это душа из него вышла, — заявил Лузга.