Юрий Геворкян

Календаристы

60-е февраля


Обычно каждый мой жалкий день заканчивается так — я наблюдаю, как бесформенное солнце медленно запихивает себя в трубу дома напротив. Какая ослепительная насмешка, солнце живет через дорогу, но не греет меня, жадина, отворачивается! А я, как язычник, как заводная обезьяна, танцую у окна, пытаясь ухватить хотя бы лучик, и ноги в шерстяных носках скользят по лысому полу.


61-е февраля


Мой быт и раньше был неустроен, а теперь я и вовсе перестал бороться за то, чтобы его хоть как-то облагородить. Да, у меня полно времени, чтобы только и заниматься уютом своего жилища. Говорят, домашние хлопоты удачно решают проблему подавленности духа. Что же, я пробовал бороться с февралем мытьем посуды и протиркой полов и могу сказать не без гордости, потому что бился я отчаянно и сосредоточенно, что февраль одержал надо мной победу, не прикладывая усилий.


Никто не хочет видеть меня своим соседом, поэтому теперь я живу один. Мне всегда холодно, я закрываю все окна даже в самую жаркую погоду и включаю обогреватели, когда на улице +25. Моя личная погода (есть некое тщеславие в этой фразе — «личная погода», от однообразия которого я, однако, уже утомился) никак не связана с погодой обычных людей, поэтому все соседи либо сбегали, либо выгоняли меня самого, когда отступали холода. А пока стояла зима, я еще мог маскировать… свой недуг? Свое проклятье? Свою чужеродность? Я понимаю их, сбежавших и выгнавших, и сердился только если на прощание, только тогда, когда дверь уже захлопнулась и назад нет возможности вернуться, меня называли психом. Да, двери в нашем городе невероятно тонки, и через них можно услышать любые оскорбления. Я не псих!


Когда февраль только настал, я не мог мириться со своим одиночеством. Мне нужна была тихая компания, кто-нибудь, кто будет рядом, ничего не спрашивая и ничем во мне не интересуясь. Я переехал из дома, где все началось, в поисках такого человека. Меня не волновало, где будет новая квартира, на окраине ли, в центре, какого цвета в ней будут обои и цела ли плитка в ванной. Мне нужен был сосед, кто-нибудь незаметный и равнодушный. Тогда (по моему идиотскому календарю, наверное, несколько сотен дней назад, исчисление в месяцах и годах мне недоступно, у меня всегда один и тот же нудный, сероватый февраль) я еще ценил человеческое общество. Если быть честным (поздно, слишком поздно думать о честности сейчас!), тогда я даже не думал, что февраль так до смешного — а смех-то истерический! — затянется. Февраль был в городе, февраль был на сердце, но я считал, что такой садистской гармонии отведено недолго. По-моему, когда календарный февраль привычно растаял перед мартом, мой сосед первым понял, что со мной что-то не так. Он перестал быть равнодушным и стал подозрительным, а это всегда плохой знак. Когда весна раздвинулась, выпуская понемногу из себя лето, я все еще умолял его не выключать мои обогреватели и не открывать на ночь окна. Сначала он терпел, и на удивление долго, потом перестал и стал советовать сходить по врачам, даже потратил свое время (а я догадывался, что оно у него драгоценнее моего), чтобы найти мне пару специалистов, будущих светил медицины, а когда я не послушал, то мягко, в привычном незаинтересованном тоне потребовал от меня съехать. Я съехал и стал искать более понимающих соседей. Увы, все они оказались личностями с разными наборами персональных странностей, принять которые я не мог. Вот они-то были настоящими психами, а не я! Я менял соседей всю весну и все лето и почти всю осень истратил до конца. В конце ноября (так приятно и так сразу больно вспоминать и записывать названия других месяцев, а не только февраля) я нашел соседа на зиму. В итоге, правда, с ним повторилась история точь-в-точь такая же, как и с первым. Круговерть переездов мне надоела, с каждым новым я терял какие-то вещи, забывал на старых квартирах мелочи, беднел бытом. Я бы мог вернуться за ними, но кто бы меня пустил? Я только услышал бы из-за двери обидные, неверные слова и побрел бы назад. К тому же мне ужасно надоело бояться прихода весны и сопутствующего ей позора. Хотелось забиться в свой угол и тихо считать дни там, никому не видимым, никому не нужным. Я так и сделал и теперь могу быть в своих четырех стенах как хочу, хоть в пуховике, хоть в парке, если февраль, сжалится надо мной. Квартира у меня маленькая, скромная, тихая, незаметная, как и я сам теперь. Однако был ли я когда-нибудь другим? А может, и был, но теперь уже не разберешь, что это — воспоминания или фантазии о прошлом? Впрочем, даже в моем пыльном, перетопленном углу февраль нашел, как меня помучить. Квартиру я смотрел поздним вечером, поэтому не знал, что солнце садится прямо напротив моих окон зимой, летом, круглый год. Оно дразнит меня, показывает золотой язык, складывает кукиш цвета яичницы, но не дает тепла. Хочется иногда перегнуться через подоконник и сорвать солнце с неба, бросить людям вниз и посмотреть: кто побежит приколачивать его назад на небо, а кто станет топтать. По моим подсчетам, топтунов будет (должно быть!) больше. Занавески не помогают, даже через самые толстые, почти свинцовые, солнце пробивается огненным силуэтом, привольно разваливается на моем столе, на полу, на стенах, словно говоря мне, что все мое — его, а я сам ему не нужен. Ненавижу солнце! Больше солнца я ненавижу только счета за электричество. Мои обогреватели (меня угнетает, что иногда я думаю о них не как о предметах, а как о молчаливых друзьях или, по крайней мере, как о замене домашним животным, впрочем, я держусь — пока — и не даю им клички) включены всегда: утром, днем, ночью, утром, днем, ночью, утром, днем, ночью. Иногда один из них умирает, и я узнаю об этом, потому что дома становится холоднее. Удивительно, что ежечасная каждодневная работа непосильна для этих приборов. Они должны работать несколько часов в сутки и только в холодные деньки, иначе что-то у них внутри выходит из строя, как сердце у загнанной лошади. Их изобретателям не приходит в голову, что где-то человек может мерзнуть постоянно, а не только по расписанию сезонов! Это плохие изобретатели, лишенные фантазии и технической выучки. Так вот, когда выходит из строя какой-нибудь из обогревателей, а одновременно у меня работают как минимум два, иногда, когда февраль необъяснимо жесток ко мне, то и все три, я иду в магазин и покупаю новый. И тут мне повезло дважды. В первый раз — когда через месяц после моего переезда недалеко от моей квартирки открылся большой магазин с разными приборами для дома. Во второй раз — когда я выяснил, что самый дорогой и самый дешевый обогреватели дают тепло одинаково и из строя из-за сверхработы выходят одинаково. Поэтому на замену я беру самый дешевый экземпляр, хоть какая-то экономия. А экономить мне приходится, потому что счета за электричество — разорительные, я жду их с ужасом и радуюсь, как ребенок, получивший на день рождения давно вымаливаемый подарок, когда удается заплатить меньше, чем месяцем раньше. Такие вот бедняцкие радости.


62-е февраля


В войне с февралем я стал запасливым и предусмотрительным: у меня три обогревателя. Два работают всегда, а третий на подстраховке, включается в бой за тепло, только когда два не справляются или один перегорел. Однажды, когда у меня еще было всего два обогревателя, один из них вышел из строя одновременно с тем, как я заснул. Через несколько часов я проснулся от жуткого холода и выяснил причину, но исправить еще ничего не мог — магазины домашних приборов не работают круглосуточно, и мне пришлось мерзнуть до самого утра. Как же я ненавидел свои часы в ту ночь! Я подозревал их в сговоре с февралем, так медленно они передвигали свои черные стрелки по белому циферблату, словно мимы, передразнивающие туриста, притормозившего с задумчивым ртом перед витриной магазина, который все равно, как ни прикидывай, окажется не по карману. Закутавшись в одеяло у окна, я проверял время по солнцу, совсем забыв о том, что оно жадный предатель. Призраки моих надежд нагоняли на меня тоску до самого утра. С тех пор я не даю февралю шансов повторить подобную вредность. Я подготовлен и уже не так самонадеян, как в первые дни, но проблема в том, что к февральскому холоду привыкнуть нельзя. Февраль все время играет со мной, меняя правила при каждом удобном случае. А я, безусловно, проигрываю: сначала разгромно, теперь доблестным упорством почти вытягиваю ничью, но все равно отступаю. Сегодня холодно, завтра будет холоднее, послезавтра мороз будет сушить мне глаза, как только я выберусь (зачем только?) из-под одеяла, а потом… потом февраль начнет водить меня за нос намеками на скорое прощание, но, как только я расстегну верхнюю пуговицу на своем пуховике, тут же запрыгнет мне за пазуху и начнет колотить в грудь, сбивая с ритма сердце. К этому нельзя привыкнуть, поэтому все мои мысли всегда о холоде, иногда я отвлекаюсь от них, пишу, просто чтобы не забыть, как мыслит нормальный человек. Помогает ненадолго, помогает не всегда. Порой я чувствую, как посланный февралем холодок раньше времени связывает мне руки, и тогда стараюсь написать как можно больше, хоть что-нибудь. Научиться писать в перчатках у меня не вышло, поэтому приходится бросаться с головой в судьбу и надеяться на ее милосердие. Поэтому мне нужно три обогревателя — не меньше! Правда, мне кажется, что, несмотря на мои частые визиты в магазин техники, мне там не слишком рады, хотя я тщательно готовлюсь к выходу в свет и стараюсь на людях не проявлять симптомы моего состояния: от холода трясущиеся руки, мелко дергающаяся челюсть, будто я на грани нервного срыва. Даже шапку стараюсь сдвинуть как можно дальше на затылок, мол, она у меня на голове не для тепла, а чтобы немного приукрасить свой заурядный внешний вид. И чем больше я оставляю денег в том магазине, тем более холодными взглядами меня встречают, а провожают такими, перед которыми отвернул бы в сторону даже самый мощный ледокол.