Раздосадованный, я вернулся домой в плохом настроении. На улице холодно, идти куда-то не хотелось. Я разделся и улёгся в постель.

Около полудня в ворота постучали. Хозяйка оделась, пошла открывать. Я даже ухом не повёл. Кто ко мне прийти может? Разве только Александр?

Распахнулась дверь, в клубах морозного пара стояли хозяйка и служивый.

— Ты, что ли, лекарь будешь?

Я встал с постели.

— Я.

— Воевода прощения просит за оплошность слуги. Мне тебя сопроводить велел.

— Как же ты меня нашёл?

— Люди подсказали.

Я начал одеваться, обдумывая — какие-такие люди подсказать могли, когда кроме хозяйки и купца меня никто не знает?

Собрался быстро, и мы вышли на морозную улицу. У ворот стоял всадник, держа в руках поводья двух осёдланных лошадей. Ишь ты, как воеводу зацепило!

— В седле удержишься?

— Не впервой.

Мы с посыльным вскочили в сёдла и с места рванули в галоп. Сытые кони несли резво, и через пару минут, распугивая редких прохожих, мы уже были у дома воеводы. Посыльный распахнул калитку, пропустил во двор. Я сделал несколько шагов и застыл от изумления.

На бревне лежал обнажённый до пояса человек. Приглядевшись, я узнал привратника. Рядом стоял служивый и плёткой лупил что есть мочи по спине. На коже вспухали багровые рубцы.

— Иди-иди, не задерживайся. По заслугам привратник получает.

На мой взгляд — жестковато, а впрочем — предупреждал же меня купец, что крутоват, суров и грозен воевода.

Едва мы с провожатым зашли в сени, как подскочил слуга, принял у меня с поклоном тулуп и попросил следовать за ним. Воин остался у входа, в сенях.

Поднявшись на второй этаж, слуга постучал в дверь, дождавшись ответа, распахнул передо мной створку двери. Я вошёл и огляделся. Комната большая, полы и стены — в коврах. На кровати лежит девушка, рядом на стуле — боярыня, в домашнем сарафане без украшений. На голове — кика.

— Здравствуйте, я лекарь, звать Юрием.

Боярыня оглядела меня с ног до головы, видимо, осталась увиденным довольна, потому как улыбнулась и попросила подойти.

— Вот, кровиночка наша занедужила. Уж почитай годик. Никто вылечить не может. Мы уж и травников приглашали и лекарей. Даже батюшка наш заморского лекаря привозил за большие деньги. Только не помог никто.

Боярыня пустила слезу.

Я приступил к осмотру.

— А сколько тебе лет?

— Осьмнадцать.

Хм, выглядит она моложе. Телосложение правильное, да живот великоват, а при пальпации — внизу живота опухоль прощупывается довольно немаленьких размеров — с небольшой арбуз.

Я начал расспрашивать девушку, что её беспокоит, и возникло у меня подозрение на опухоль яичника. УЗИ бы сейчас, и все вопросы можно было бы снять.

— Замуж ей пора, да квёлая она, кто же болящую возьмёт? Сынок у нас, да вот доченька. Здоровенькой росла, а как вошла в девичью пору, так и занедужила.

Чем больше я слушал жалобы, тем больше у меня крепло убеждение, что девушка больна по-женски. В своё время я просто направил бы её к гинекологу и забыл про неё. А к кому её здесь направишь, коли с высшим медицинским образованием я, почитай, один на всю Россию. Придётся самому за гинекологию браться, тем более отступать поздно — сам вызвался.

Эх, сейчас бы книжки почитать медицинские, осветить в памяти топографическую анатомию и оперативную хирургию. Не занимался я этим разделом медицины, а после института уж сколько лет прошло. А память штука интересная — если не пользуешься знаниями, то мозг сбрасывает ненужную информацию в подсознание до поры. Это как в компьютере: убрал файл, а он в корзине, можно и назад вернуть — на «рабочий стол».

Сейчас вместо институтов академии да университеты. Преподают на более высоком уровне, чем нам, только всё равно приобретённый с годами работы опыт — «сын ошибок трудных» — не заменишь ничем. К тому же и студенты нынешние не отличаются усердием, встречался я с ними, когда они на летнюю практику приходили — зачёты за деньги сдают, по блату. Интересно, у операционного стола что такие «эскулапы» делать будут?

Ладно, это я отвлёкся, наболело.

— Вот что, матушка-боярыня. Девочке твоей операцию делать надо, внутри у неё опухоль выросла.

— Какая-такая перация? Слыхом не слыхивала. Я сейчас мужа позову — ему объяснишь, вдвоём решайте.

Боярыня ушла и вскоре вернулась, но одна.

— Пойдём со мной, трапезничает наш хозяин, там поговорите.

Я пошёл за боярыней. Трапезная была на первом этаже, рядом с кухней.

Была она обширна, судя по столам и лавкам — человек семьдесят поместится, не толкая друг друга локтями. В торце центрального стола восседал в гордом одиночестве воевода. Перед ним стояли серебряные блюда, кувшины и кубки с едою и напитками.

Боярыня села от воеводы на почётное место — по левую руку, я же остался стоять, только подошёл поближе.

— Ну, лекарь, сказывай.

— У дочки твоей опухоль в животе, надо живот резать и лишнее убирать.

— Да ты в своём уме ли? Это же больно! Слабенькая она, не выдюжит.

— Если не делать ничего, угаснет она вскорости. А коли Господь поможет, так после операции на поправку пойдёт, расцветёт, замуж выйдет, внуков вам нарожает.

Воевода отшвырнул недоеденную куриную полть, повернул голову к боярыне.

— Боязно за дочь, Евпракся.

— Ой, не знаю, что и делать, на что решиться, — заголосила боярыня.

Воевода хлопнул по столу ладонью, решительно поднялся.

— А дочь выживет?

— Душой кривить не буду — надежды невелики, но без операции — никаких.

— Обрадовал ты меня, лекарь, нечего сказать, — угрюмо насупился воевода.

Но воевода не был бы таковым, коли не умел бы принимать решений при жестоких ударах судьбы.

— Если делать, то когда?

— Завтра же и возьмусь, чего тянуть?

— И правда. Как ни тяжело, а надо попробовать. Сделаешь всё, что можешь, способен на что, выздоровеет дочь — озолочу. Умрёт — пеняй на себя, сам назвался. Что от меня нужно?

— Воды тёплой, холста белёного, мягкого поболе, и чтобы никто не мешал. Стол ещё.

— Завтра всё будет. Ещё?

— Тяжко ей будет после операции, пригляд лекарский постоянно нужен — хотя бы на неделю.

— Разумеется — комнату рядом выделю, кормить тебя будут. Ещё?

— Вроде всё.

— Не должно быть «вроде».

— Тогда всё.

— До завтра, с Богом.

Я вышел, в сенях слуга накинул на меня тулуп.

В задумчивости я брёл домой. Может, зря взялся за столь сложное дело? Конечно, по работе мне приходилось экстренно оперировать и гинекологических больных, особенно после аварий и катастроф. Но онкогинекология — совсем другая область, со своей спецификой.

Я глубоко вздохнул. К чёрту сомнения, в это время всё равно никто лучше меня не знает и не сможет помочь — это уж точно. Ситуация просто такова: не сделать — смерть, сделать — какой-то шанс есть. Единственное, что я потеряю в случае неудачи — моя собственная жизнь. Не простит мне воевода неудачи, и ладно, если просто повесит, или голову снесёт, так ещё ж и помучить может. Понятно, не сам свершит — слуг у него полно, а время сейчас жестокое. Для палача кожу с живого содрать — как в носу поковырять. А посему — надо очень стараться.

Придя домой, я съел всё, что приготовила на обед хозяйка — вернулся аппетит. К вину не прикасался — надо иметь голову трезвую и руки ловкие.

Ближе к вечеру пошёл домой к купцу — сообщить, что завтра операция. После неё — неделю у воеводы буду жить, и сомнительно, что меня в это время выпустят в город. Я, собственно, и пришёл к Александру за тем, чтобы сказать: коли не вернусь через десять дней, или раньше купец услышит про меня неладное, пусть коня моего себе заберёт, а деньги — сыну отправит во Псков, коли по пути будет.

Александр заверил меня, что всё выполнит в точности.

Немного успокоенный, я вернулся домой. Уснул быстро. Проснувшись утром, понял, что волнуюсь. Странно, шведского короля оперировал — и то такого волнения не было. Старею, что ли?

Добравшись до дома воеводы, я поздоровался с боярыней и дочкой наместника. Ёе, кстати, звали Ксенией.

Осмотрев стол, я подтянул его к окну. К моему удовольствию, в переплёты были вставлены стёкла, а не слюда. Ярко светило солнце, отражаясь от снега, и в комнате было светло.

Я попросил боярыню уйти. Та поджала губы и с неудовольствием вышла.

Ксения разделась и улеглась на стол. Крепкие столы делали раньше — не скрипнул, не шелохнулся. Знамо — из дерева сделан, не из опилок.

Я напоил Ксению настоем опия. Пока он медленно начинал действовать, вымыл руки и разложил инструменты. Пора.

Я вытянул перед собой руки — не дрожат ли пальцы? Нет, нервы в порядке. Сделал первый разрез, а потом отключился от окружающего. Прошил сосуды кожи, клетчатки. Расширил разрез. Передо мной открылась опухоль — большая, округлая, красно-сизого оттенка. Чёрт, как неловко — нет удобного доступа к ножке опухоли.

Вообще-то опухоль внушала некоторые надежды. Во-первых, подвижна, что является хорошим признаком — не проросла в окружающие органы, во-вторых — ножка есть, через которую проходят сосуды, питающие опухоль — их прошить и пересечь легче. В-третьих, опухоль овоидная, как яйцо, что чаще бывает при доброкачественных образованиях. Раковые опухоли быстро прорастают границы органа, где появились. Форма их неопределённая — во все стороны растут, как кляксы, внешне — белесоватые.