Служба наша продолжалась день за днем без существенных происшествий — ни одного выявленного «вражеского элемента». Жизнь она ведь как зебра — полоса черная, полоса белая. В то, что немецкая сторона ослабила напор диверсионно-террористической работы, конечно, не верилось. Значит, готовят силы, и надо быть все время настороже. И нам наконец-то улыбнулась Госпожа Удача.
Мы заступили на очередное дежурство на КПП. Утро выдалось солнечным. Мы с Никоновым наблюдали с обочины за пустынной в это время дорогой, Свиридов находился в помещении. Я повернулся бедром к потоку тепла — рана еще напоминала о себе тянущей болью.
Со стороны Москвы показалась полуторка. Подскакивая на ухабах и натужно урча, она приближалась к КПП. Привычным жестом мы остановили машину для досмотра.
В кузове сидели трое военных и несколько гражданских. Один из военных — в очках и фуражке, держал на руках маленькую, лет пяти, белокурую девчушку. Когда мы попросили мужчин выйти для проверки документов, очкарик передал девочку матери и довольно ловко перемахнул через борт. За ним последовали остальные.
Подошел Свиридов.
Наша группа начала досмотр и проверку. У одного из военных на груди болтался фотоаппарат — трофейная «лейка». Они представились военными корреспондентами газеты «Красная Звезда». Документы их не вызвали подозрений, и потому старший нашей группы капитан Свиридов, возвращая проверяемым документы, козырнул:
— Можете продолжать следование.
Я посмотрел на Свиридова, едва заметно качнув головой. Меня насторожило вот что. Я проверял «очкарика», как его сразу окрестил. Обычно люди в очках, да если еще и в шляпе, вызывают некоторое уважение — наверняка умный, книжки читает, но и некоторую снисходительность — «ботаник», гвоздя забить не умеет. Так вот, с какими бы слабыми диоптриями ни были очки, они слегка искажают предметы, если те не в фокусе. При повороте головы «очкарика» мне удалось заметить, что стекла его очков не искажали предметов. Стекла в очках есть, поблескивают, но не увеличивают! А с чего бы ему носить очки с простыми стеклами? «Хамелеонов» тогда еще не знали. А военкоры уже рассовывали свои документы по карманам гимнастерок.
— Момент! — решился я. — Предъявите личные вещи для досмотра.
— Пожалуйста, — не удивился корреспондент в очках.
Моя настойчивость уже насторожила Свиридова и Никонова. Они, как бы невзначай, сделали пару шагов в сторону, чтобы я не закрывал им сектор обстрела.
Один из корреспондентов залез в кузов, подал мне три вещмешка и ловко спрыгнул вниз, встав рядом. Развязав узлы, я растянул верх мешков и проверил содержимое мешков — одного за другим. Ничего! Ничего необычного. Пачки папирос, пачки бумаги, носки, бритва в футляре и помазок — обычный набор вещей командированных. Неужели прокол?
— Это все вещи? — выпрямившись, спросил я.
— Все, — спокойно ответил военкор в очках.
— Ой, товарищ начальник, — уж простите, не знаю вашего звания, тут еще ихний мешок есть, — подала голос из кузова женщина, мать маленькой девчушки.
Это уже интересно. Почему они не предъявили его к осмотру? Я не поленился и залез в кузов. Женщина сидела на мешке военного, прикрывая его длинной юбкой. Со стороны — так даже и не видно.
Я взялся за мешок — опа! В нем явно прощупывалось что-то жесткое и квадратное, обложенное по периметру тряпьем. И только я взялся за горловину мешка, как на дороге прогремел выстрел.
Выхватив из кобуры пистолет, я рванулся к борту. Свиридов и Никонов стояли с пистолетами в руках, а напротив, схватившись за предплечье, корчился от боли один из «корреспондентов» — на рукаве его гимнастерки расплывалось кровавое пятно.
— Личное оружие — на землю! — твердо сказал Свиридов.
Троица нехотя подчинилась. Расстегнув кобуры, они медленно достали пистолеты и бросили их на землю.
— Никонов, обыщи! Колесников, страхуешь.
Оружия у «корреспондентов» больше не оказалось. Их связали.
— Вы ответите за самоуправство! — заявил «очкарик».
— Даже извинюсь, если ошибся, — ответил капитан. — Что там у тебя?
Вопрос был ко мне.
— Не успел еще досмотреть, товарищ капитан.
Я развязал горловину вещмешка и обнажил его содержимое. Рация! В сером металлическом корпусе, немецкий «Телефункен»!
— Да здесь рация! — воскликнул я, посмотрев на корреспондентов.
— Никонов, ну-ка — давай ее сюда! — распорядился Свиридов.
Я прихватил вещмешок, сунул в него рацию, передал ее Никонову и спрыгнул на землю.
Свиридов подошел к водителю грузовика:
— Ты их знаешь?
— Нет! — испуганно замотал он головой. — Полчаса назад подобрал, подбросить просили.
— Проверим. Записываю твои данные. Если обманул — будешь отвечать как пособник врага. Можешь ехать, — махнул рукой Свиридов водителю.
— Девоньки, осторожнее с попутчиками! А то такие вот — на ящик с минами посадят, а вы и знать не будете. Про бдительность помните! — крикнул я вдогонку.
— Ну, товарищи «корреспонденты», рацию в вещмешке вы как объясните?
— Это не наш вещмешок, — спокойно ответил «очкарик».
— Я что, по-твоему, сам его в кузов подбросил? — начал выходить из себя Свиридов.
Мы вызвали оперативную машину. Усадив в нее задержанных и уложив вещи, отконвоировали в штаб, к Сучкову.
Наскоро объяснили ситуацию. Запоздало, но я снял очки с задержанного, надел на нос и поднес к лицу газету. Они ничуть не увеличивали буквы, и стекло на ощупь было ровным.
— Верните мне очки, я без них плохо вижу, — заявил «очкарик».
— Не хуже меня, — отрезал я.
Подполковник решил подыграть мне:
— Зачем вам теперь очки? По законам военного времени вражеских агентов положено расстреливать. Разве у вас не так?
— А доказательства вины?
— А рация? Военно-полевой суд сочтет рацию «Телефункен» довольно веским доказательством. А очки без диоптрий? Объясните, зачем они вам? Объясните, зачем корреспондентам уважаемой газеты рация? Не слышу ответа!
Задержанные угрюмо молчали.
— Увести задержанных в камеры, каждого держать по отдельности.
Бойцы из комендантского взвода увели задержанных.
— Хвалю за наблюдательность, товарищи офицеры! Похоже, на этот раз к нам попала крупная рыбка. Никонов, бери «Лейку» этого «корреспондента» и — быстро проявить фотопленку. Чего там они наснимали? Свиридов — звони в Москву — в редакцию. Надо узнать, есть ли у них такие сотрудники. Если есть, когда и куда их направляли в командировку?
Через час проявили фотопленку. На еще мокрой пленке были видны танки, разгружаемые с платформ на какой-то станции. Расчет был, видимо, на то, что при проверке документов с проявлением пленки никто связываться не станет.
Дозвонился Свиридов и до редакции. Оказалось, что сотрудники такие в «Красной Звезде» были, но их описание никак не соответствовало нашим задержанным — ни по возрасту, ни по особым приметам. Похоже, агенты где-то познакомились с настоящими корреспондентами и, воспользовавшись их документами и личными вещами, наверняка их убили. Не дождется редакция своих сотрудников из командировки.
Когда Свиридов закончил доклад, повисла тишина.
Сучков затянулся папиросой:
— И что вы по этому поводу думаете, товарищи офицеры?
Я начал сопоставлять в уме факты. Мне, например, было понятно почти все: зачем изъяли у настоящих корреспондентов документы — агентам ведь нужны были подлинные, и для чего радиостанция. Неясно только — зачем нужно было фотографировать? По рации фотоснимки не передать, это не сотовый телефон XXI века. Меня внезапно озарило.
— Товарищ подполковник! Эта группа самолета будет ждать.
— Ну-ка, ну-ка, с чего ты взял, Колесников?
— Если они фотографировали танки и другую военную технику, то зачем? Не иначе — пленку хозяевам своим передать хотели, в подтверждение своей деятельности и подтягивания наших резервов. А как они это могут быстро сделать? Да только самолетом! А заодно их группу эвакуировать, или новых прислать на подмогу. Да и местность здесь подходящая — равнинная, самолет посадить есть куда, рация для передачи координат тоже есть.
— Интересный вывод, попробуем использовать при отработке версии.
Для допроса привели первого задержанного — того самого «очкарика». Глядя на него, я еще раз убедился — никакой он не «очкарик». Обычно такие люди без очков выглядят как-то беззащитно, щурятся. Ничего подобного на лице задержанного я не увидел.
Начали его допрашивать, но «очкарик» упрямо стоял на своем:
— Мы корреспонденты, про рацию знать ничего не знаем.
Тогда Сучков упомянул о проявленной фотопленке.
— Чего тут странного? — воскликнул «очкарик». — Мы же должны дать в газету снимок, показать мощь нашей армии.
— Я полагаю, что вы немецкий агент и ищете посадочную площадку для аэродрома, — надавил подполковник.
Но агент упрямо все отрицал.
— Ну, раз вы продолжаете упорствовать, вы мне больше не нужны. Мне придется вас расстрелять! — заявил Сучков.
— Не имеете права! Без суда это незаконно.
— Законно! По законам военного времени врага, взятого с оружием, можно расстреливать. И это не противоречит Женевской конвенции.
— Я хочу написать жалобу.
— Пожалуйста, вот вам бумага. Но казни она не остановит.
Подполковник подмигнул мне, пока задержанный карябал бумагу.
— Вот, возьмите, — «корреспондент» протянул бумагу Сучкову.
— Колесников, те двое поразговорчивее, потому этого — в расход. Выводи!
— Так точно, товарищ командир.
Я вытащил из кобуры пистолет.
— Выходи, руки за спину.
Задержанный, оглядываясь, медленно пошел вперед. За дверью стоял боец с винтовкой.
— Пошли со мной.
Мы вышли из здания.
— Стоять!
Я обратился к бойцу:
— Жалко пули на гада тратить. Принеси мне топор.
Боец побледнел, глянул растерянно.
— Где же я его возьму?
— Сбегай в хозвзвод, только мухой: одна нога здесь, другая — там.
Боец убежал.
Только сейчас до агента начал доходить весь трагизм его положения. Люди вообще боятся топоров. Понятно, что и нож и пистолет убьют одинаково. Но топор кажется чем-то запредельно жестоким, наверное — гены сказываются, еще со средневековых времен, когда казнили отрубанием головы или четвертованием.
— Вы что хотите делать топором? — настороженно спросил задержанный.
— Голову тебе отрубить и в самолет погрузить, которого ты ждешь! — нарочито грубо бросил я. А чего церемониться с человеком, которого через пять минут все равно убьют?
В глазах агента метнулся животный страх. Гляди-ка, проняло!
— Я наслышан о зверствах в сталинских застенках. Но дайте мне умереть достойно — как солдату!
— Какой ты солдат? Ты шпион! Собаке — собачья смерть!
Конечно, в наши планы не входило убить «очкарика», но необходимо было сломить его волю и добиться показаний. Причем — быстро!
Вернулся боец с топором. Собственно, это был даже не топор, а колун. Узкое лезвие на длинной рукоятке выглядело угрожающе. Я демонстративно попробовал пальцем его остроту.
— Туповат, да ладно — на один раз сгодится. Пошли.
Боец взял винтовку на изготовку. Задержанный, увидев, что мы не шутим, упал на колени и заплакал. Это оказалось неожиданным для нас.
— Пощадите! Я все расскажу, только сохраните мне жизнь!
— Вставай, сука! Живи пока! Но, если ты врешь и на допросе будешь продолжать молчать или нести ахинею о работе в редакции — прямо в кабинете, как чурку, остругаю, — нагнетал я страсти.
Мы повернули назад — в штаб. Впереди шел боец, за ним — агент, потом — я. В правой руке я держал пистолет, в левой нес колун.
Мы зашли в кабинет Сучкова. Я демонстративно поставил у входа колун. Подполковник от удивления округлил глаза.
— Вот, товарищ командир. Не выполнил я ваш приказ. Задержанный одумался, хочет покаяться и все чистосердечно рассказать — в обмен на жизнь.
— Ну-ну, послушаем.
И тут «очкарика» понесло. Оказалось — он не русский, завербованный гитлеровцами, а самый настоящий немец — майор Абвера Карл Штольц. Я чуть не присвистнул. Вот ведь гад, а по-русски говорит чисто, даже без намека на акцент.
Оказалось, в тыл к нам заброшено шесть диверсионных групп по три человека в каждой. Цель у всех одна — убить генерала Константина Рокоссовского, командующего фронтом. Пославшая диверсантов служба немецкой разведки рассчитывала перед летним наступлением обезглавить руководство фронта. Конечно, свято место пусто не бывает — назначат и пришлют нового командующего. Но пока он освоится, уйдет драгоценное время.
Штаб командующего был и в самом деле недалеко от нас — километрах в десяти. И расчет немцев казался правильным — кто откажет корреспондентам «Красной Звезда» в интервью? А уж дальше — дело техники. Выстрел или нож и — скрыться. Правда, я сильно сомневаюсь, что им удалось бы уйти, но покушение совершить они могли.
Штольц рассказал о том, что готовили их в Полтаве, указал, где находится уже найденная ими посадочная площадка для самолета. Он сдал двоих своих «лжекорреспондентов» — сообщил о том, как они убили настоящих сотрудников газеты и где спрятали тела. Единственное, чего не смог сказать нам Штольц, — как выглядят остальные пять групп, поскольку он никогда не видел тех диверсантов в лицо. Другие группы готовили в других разведшколах — Виннице и Варшаве.
Были допрошены двое других диверсантов. Они были моими соотечественниками, завербованными немцами из военнопленных, и ничего нового после Штольца сообщить не могли.
Ввиду важности полученных сведений Сучков стал звонить командующему управления контрразведкой СМЕРШ Центрального фронта полковнику Ширманову.
— Здравия желаю, товарищ полковник! Вас Сучков беспокоит. Взяли группу немецких диверсантов. Очень уж интересные сведения у них. Что? Да, думаю, срочно! Слушаюсь, Виктор Тимофеевич! Да, посадку самолета обеспечим.
Сучков положил трубку:
— Полковник сказал — самолет вышлет за арестованными.
Ближе к вечеру на поле за деревней сел «Дуглас». Его уже поджидали «эмки» контрразведки. Дверца самолета открылась, и пилот, не выключая моторов, опустил лесенку. В кабину поднялись Сучков с группой арестованных диверсантов, сопровождаемых охраной, и самолет взмыл в небо.
Как потом мне стало известно, их доставили в Москву, и после пристрастного допроса протоколы его легли на стол заместителю Абакумова, генерал-майору Селивановскому. И завертелась машина… На ноги и на уши были поставлены все фронтовые и армейские СМЕРШи, НКВД. Были удвоены контрольно-пропускные пункты, на каждом шагу досматривали документы и вещи подозрительных лиц. Однако усилия многочисленных кордонов результата не приносили. А неумолимое время уходило, как вода в песок. Трагедия могла произойти в любой момент. Я заметил, что в последнее время и Сучков, недавно вернувшийся из Москвы, хмурится.
После трудного и суматошного дня наша группа улеглась спать.
В середине ночи я проснулся — в комнате было накурено. На соседней койке ворочался и вздыхал Свиридов.
— Ты чего не спишь, Николай?
— Не спится, Петр. Все думаю: вот, мы втроем на КПП стояли, а насчет очков у агента только ты сообразил. Скажи — почему?
— К мелочам присматривался.
— Вот! А я ведь старше тебя по званию и возрасту, а сразу не сообразил — упустить могли гадов! Это я, как старший группы, должен был внимание на очки обратить.
Мне показалось, Свиридов переживал.
— Брось, Николай. Еще не одного агента задержишь — война не завтра закончится.
— Ага, мы перехватили только одну группу — остальные где?
Я раньше и сам об этом думал. Насторожиться другие группы не должны были — каждая действовала обособленно. Готовились они в разных местах, заброшены были порознь, и потому диверсанты друг друга в лицо не знают. Так было сделано специально — если одна группа провалится, это не приведет к срыву задания. Как щупальца у гидры: отрубил одно — действуют остальные.
— Вот что, Николай, я думаю. Главное — мы узнали от Штольца, что группа не одна. Так?
— Так. И что отсюда проистекает?
— А то! Цель-то у них одна, и о провале одной группы они не знают.
— Разжуй, а то до меня что-то не доходит.
— И до меня тоже, — раздался в темноте голос Никонова. Он откинул одеяло и сел на кровати, желая подключиться к нашему разговору.
Выходит, мы все трое не спали.
Вдохновленный интересом коллег, я принялся рассуждать:
— Коли задача и цель у них одна, то где они в ближайшее время будут? У штаба Рокоссовского! Конечно, можно их попытаться на дальних подступах перехватить, но мы не знаем, группой они передвигаться будут, или поодиночке, и какие у них документы прикрытия. Не факт, что у них с собой рация будет — могут припрятать. Но одно несомненно — они все соберутся у штаба фронта, как мотыльки на огонь слетаются.
В комнате повисла тишина. Первым нарушил ее Свиридов:
— Ты что — предлагаешь перебраться поближе к штабу Рокоссовского?
— Именно.
— Штаб в деревне стоит, охраны там и без нас хватает.
— Кого? Бойцов из комендантского взвода? Навыки у них не те. Думаю, своей базой группы будут избирать Елец. Вот скажи, Андрей, — обратился я к Никонову, — где легче спрятать лист или еловую шишку?
— В лесу.
— Вот! Елец все-таки город, народу много, гражданских полно. У военных людей документов больше — удостоверения, аттестаты и разное другое. А у гражданских и паспорта не у всех.
— Так ты думаешь, они под гражданских маскироваться будут?
— Не факт. В форме проще ближе к штабу подобраться. Но Рокоссовский ведь не только в штабе сидит. Наверняка в гости выезжает. У диверсантов, на мой взгляд, два варианта: или совершить покушение в штабе, или, что вероятнее всего, — на дороге, на машину командующего.
— Что предлагаешь? — подал голос Свиридов и вновь задымил папиросой.
— Николай, хоть окно открой — дышать уже нечем, — это не выдержал Андрей из своего угла.
— Думаю, надо утром к подполковнику идти, предложить оперативную разработку. Нашей группе не на КПП бы сейчас стоять — пусть этим милиция или НКВД занимаются. Нам недалеко от штаба фронта засады в укромных местах сделать надо, и вокруг крутиться — обстановку под контролем держать. Если нападение готовиться будет, агенты место выбирать начнут, подставятся, и вот тут мы их и приметим.
Я помолчал, раздумывая. Вроде должно получиться. Но надо еще на свежую голову помозговать.
— Хлопцы, давайте спать. Чувствую я, непростой день у нас завтра будет.
Утром мы встали невыспавшиеся, но с хорошим настроением. Умылись, перекусили и — к Сучкову. Доложили ему наши ночные соображения. Задумался командир, походил по кабинету.
— Резон в этом есть. Не скрою — у меня у самого такие размышления были. Кстати, сообщаю вам для сведения, что одну группу диверсантов уничтожили — вчера, недалеко от Липецка.
Мы переглянулись — далековато забрались диверсанты. Я кашлянул:
— А подробности известны?
— Пока нет. Вот что, предложения ваши я обмозгую с начальником фронтового СМЕРШа. Рокоссовский предупрежден, однако поездки свои он отменять не собирается. Охрану усилил. Впереди его машины «Виллис» с автоматчиками следует. Все, товарищи офицеры, пора на службу.
Мы ехали на полуторке к КПП, а я думал: «Виллис» с автоматчиками — это хорошо. Но в этот джип только четверо сядут, считая водителя. Автоматчик хорош, когда открытый бой идет: вот наши, а вот — немцы. Диверсанты — не армия, форму немецкую не наденут и строем не пойдут. Автоматчики, пусть и боевые, но ребята рязанские или архангельские и к каверзам не привычные». И чем больше я размышлял, тем сильнее утверждался во мнении, что прав — без прикрытия нашей спецгруппы не обойтись, и действия ее надо переносить ближе к штабу командующего фронтом.